Здравствуйте. Я, конечно, прямо с ходу сейчас статистику не скажу, но потом ее можно будет сказать. Впрочем это вопрос такой, не очень короткий, на самом деле, про статистику. Я хотел бы, отвечая на все эти вопросы, которые были поставлены, отвечать на них не в том порядке, а от общего к частному, скажем так, как мне это видится.
Первое, что хочется спросить у самого себя: можно ли вообще преследовать людей за слова? И ответ, в общем-то, безусловно, – да, можно, это везде происходит, в том числе и в США с первой поправкой, просто потому что слова являются разновидностью деяния.

Второй вопрос: на чем основана идея запрещать то, что называется hate speech? Откуда берутся основания для специальных законов о насильственных преступлениях на почве ненависти? И ответ такой: это происходит из представления, что равноправие по различным признакам – по этническому, религиозному и так далее – является одной из фундаментальных ценностей и грубое покушение на нее, так же, как, скажем, на общественный порядок, должно быть наказуемо.

Задача в том, чтобы найти баланс с соблюдением основных гражданских прав и свобод человека. Этому посвящено множество правовых и прочих документов. Не вижу причины, почему это все надо изобретать с нуля. Можно говорить только о том, на что ориентироваться, и рассуждать с культурных позиций, с позиций международного права и прав человека. В общем-то, я думаю, очевидно, что ориентироваться надо на Совет Европы, к которому мы принадлежим, что оставляет, впрочем, большое пространство для выбора конкретных норм.
Если говорить о том, как бы я хотел видеть что-то на месте этой самой 282-й статьи, то сперва я хотел бы две вещи сказать. Во-первых, что я вообще эволюционист, видимо, по натуре и склонен считать, что любые изменения в лучшую сторону — это уже хорошо. А во-вторых, что именно потому что эти изменения заведомо медленные, нет причины сейчас формулировать некий идеальный закон в подробностях. Поэтому отталкиваюсь я от того, что мне кажется более важным, — от насильственных преступлений, совершаемых по тому, что у нас называется мотив ненависти, то есть собственно преступлений, совершаемых по мотиву, который избирателен по некоторым групповым признакам. То, что они наказываются более строго, то, что это является отягчающим обстоятельством, — это сейчас практика общепринятая, и у нас точно так же это устроено, только с некоторыми недостатками.
Вопрос может быть по признакам. Какие признаки могут отбираться? Скажем, это могут быть этнические группы, или, скажем, сексуальные меньшинства, и так далее. Вопрос, на который невозможно дать однозначный ответ. Я думаю, это зависит от каждого общества, от ситуации, вообще от наличия хотя бы подобия какого-то консенсуса в том, что дискриминационное поведение и дискриминационное отношение по такому признаку является предосудительным. Если такое подобие консенсуса есть, то тогда это может быть криминализовано, если нет – то нет. Соответственно, если есть такие преступления, если это считается особо преступным, то и публичные призывы к совершению такого рода преступлений тоже могут рассматриваться как преступления. Я бы считал, что могут быть криминализованы публичные призывы к совершению тяжких преступлений на дискриминационной почве. Понятно, что это окажутся насильственные преступления, потому что ненасильственные преступления на дискриминационной почве могут быть, но трудно себе представить.

Всякие же высказывания унизительного толка – то, что у нас называется унижением достоинства и присутствует в статье 282 – я бы декриминализовал. Это должно быть предметом административного преследования или, на самом деле, гражданского спора. Статья 282 при этом сократились бы радикально и одновременно поглотила бы часть состава нынешней 280-й статьи, о которой надо, видимо, отдельно тоже разговаривать.

Несколько частных, но важных замечаний я хотел бы сделать. Во-первых, когда я говорю «призыв к совершению преступления», это необязательно призыв, сформулированный в форме глагола повелительного наклонения, но, тем не менее, это должен быть понятный призыв, а не что-то, что можно вычитать с большим трудом. Это должен определять, как правило, следователь или судья, а не множество привлеченных академических экспертов. Хотя есть возможные исключения. Очень интересный вопрос, насколько список мотивов ненависти может включать также политическую или идеологическую ненависть. Я думаю, что может, применительно к наиболее тяжким преступлениям.
Важно как-то отрегулировать вопрос о степени публичности высказываний. Мы же говорим о публичном высказывании. Что такое публичное высказывание применительно, скажем, к интернету? Здесь, видимо, есть какая-то количественная шкала. Она не может быть установлена в законе, но может вытекать из практики.

И, наконец, последняя частность, но важная, мне кажется. Мотив ненависти, как это в некоторых странах уже делается, может пониматься по ассоциации. Скажем, вот случай недавний, известное нападение киргизских националистов на киргизских девушек за то, что они гуляют с таджикскими парнями. Это типичный случай преступления ненависти по ассоциации. И то же относится, скажем, к убийству Николая Гиренко. Он был убит не за свою собственную этничность, а за то, что вступался за определенные группы жертв.

Я не хотел бы подробно в это вдаваться, но у этой проблемы есть важный политический аспект. Некоторое время назад я на эту тему уже дискутировал с Владимиром Миловым, и он сказал, что, когда он будет президентом, он не хотел бы, чтобы в Уголовном Кодексе была такая статья, как 282, потому что он не хотел бы себе, как президенту, давать возможность осуществлять с ее помощью политические преследования. И это очень хорошо, что он об этом заранее думает. Но мне все-таки кажется, что в демократическом государстве не президент применяет статью уголовного кодекса, а независимый суд. Это действительно ключевой момент в этом вопросе. Каким бы замечательным ни был закон, если нет независимого суда, то применяться он будет соответствующим образом.

Вообще в делах о том, что называется возбуждением ненависти, обычно в международных дискуссиях на эту тему, на суд всегда ложится очень большая нагрузка. Он должен оценивать сами высказывания в самом широком смысле, он должен оценивать контекст этих высказываний, оценивать возможные последствия. То есть это большая интеллектуальная нагрузка на следствие и на суд. Да, можно сказать, что с нашей нынешней властью и с нашими нынешними судами трудно ожидать, что они справятся. Отсюда возникает идея: лучше вовсе нормы отменить, как невыполнимые, но, с другой стороны, вы понимаете, что с нынешней властью их ведь и отменить нельзя. Это такое как бы прагматическое рассуждение на самом деле не является прагматичным.

И последнее: что делать с теми, кто уже осужден по этой статье Уголовного Кодекса. Среди них почти никто не находится в заключении – за исключением тех, кто осужден также и за насильственные преступления. Я сейчас не берусь сказать точно, но сидящих за слова, что называется, именно по 282-й статье, точно меньше 10 человек, скорее всего даже меньше 5. И эти дела могут быть пересмотрены в частном порядке, и будет выяснено, что же там произошло. Но в принципе, мне кажется, что, если добиться хоть какого-то изменения составов 280-й и 282-й статей, это само по себе автоматически станет основанием для пересмотра всех вынесенных ранее приговоров. И этого достаточно, скажем так, при наличии доброй воли.