Вместо заключения: геодемографический масштаб  и последствия принудительных миграций в СССР

Принудительные миграции практиковались в СССР с 1919–1920 по 1952–1953 гг., то есть на протяжении трети века или почти половины всей исторической жизни Советского Союза, навечно закрепив за ним сомнительные лавры мирового лидера в области депортационных технологий и полученных с их помощью результатов.

Подводя итоги геодемографических последствий принудительных миграций в СССР, просуммируем прежде всего число депортированных граждан.
Масштабы внутренних депортаций в СССР, в разрезе выделенных в этой работе периодов, выглядят следующим образом:

Периоды

Число депортированных
(тыс. чел.)

1920

45

1930-1931

2050

1932-1934

535

1935-1938

260

1939-1941

395

1941-1942

1200

1943-1944

870

1944-1945

260

41947-1952

400

Итого

6015

Как видим, пики интенсивности внутренних депортаций в СССР приходятся на 1930–1931 и 1941–1942 гг. — периоды, когда СССР фактически находился в состоянии войны: в первом случае— необъявленной гражданской войны с собственным крестьянством, во втором — с внешним агрессором. Это хорошо согласуется и с тезисом оприуроченности принудительных миграций к историческим катаклизмам.
Масштабы международных депортаций гражданских лиц в СССР или из СССР передает другая таблица:

Виды и периоды

Число депортированных
(тыс. чел.)

Из СССР:

Остарбайтеры (1941-1944)

3200

В СССР:

Репатриация (1944-1952)

5460

“Вестарбайтеры” (1945)

300

Итого в СССР

5760

Всего

8960

Угон в Германию («вербовка в Рейх») миллионов советских граждан был самой массовой депортационной акцией гитлеровской Германии. Даже если поставить ее в один ряд с операциями ОГПУ—НКВД 1930-х и 1940-х гг., то и в таком случае она заняла бы первое место по своим масштабам. Однако и по масштабам, и по интенсивности (особенно в 1945 году) ее все же превзошла массовая репатриация советских граждан, принудительный характер которой был предопределен Ялтинскими соглашениями.
Что же касается депортации в СССР «интернированных и мобилизованных» немцев из ряда европейских стран, то можно отметить, что и в условиях совершенно чужой страны органы НКВД чувствовали и вели себя в точности так же, как у себя дома, в СССР: операция была проведена в сжатые сроки и совершенно в том же «стиле», что и высылки «наказанных народов» с Кавказа или из Крыма. Да и руководили ими практически те же самые генералы и маршалы.
Всего за рассмотренный период было депортировано около 15 млн. чел., из них 6 млн. пришлось на внутренние и 9 млн. на внешние (международные) депортации (из них 5,8млн. на депортации в СССР и 3,2 млн. — депортацию советских граждан за пределы СССР).

Принудительные миграции такого масштаба не могли не оказать — и оказали  весьма заметное влияние на всю систему населения бывшего Советского Союза. Резко нарушив или задержав в свое время естественный ход демографического развития этносов, они определенно сказались на макропропорциях расселения страны и способствовали последовательному смещению центра тяжести населения СССР— сначала в северном, а затем в восточном и юго-восточном направлениях.
Вместе с тем практически все депортированные контингенты проявили выдающиеся акклиматизационные способности и сумели приспособиться к новым условиям жизни, найти или создать для себя определенную экономическую нишу и, вопреки статусной дискриминации, дать детям максимально хорошее образование.
Депортации народов, или их насильственное перемещение в пространстве, можно еще определить как их отсутствие у себя на родине и присутствие на чужбине. Конечно же, они имели неизбежные последствия и для остального населения мест выселения и вселения, формируя, в первом случае, потоки компенсирующих миграций, а во втором — создавая предпосылки для смешанных браков и межнационального трудового общения. И то и другое содержало в себе для отдаленного будущего определенный конфликтный потенциал.
Некоторые народы, которых депортации не коснулись напрямую, оказались затронуты ими косвенно, или компенсационно: русские, грузины, осетины, кабардинцы, аварцы, лакцы и др., были переселены, часто вопреки собственной воле, на оставленные без присмотра земли. Это было по-своему закономерно, так как в ареалах расселения депортированных этносов неизбежно образовывался хозяйственный вакуум. Если выявленное нами для ряда случаев соотношение депортированного и компенсационно переселенного населения (пять к двум) распространить на всех депортированных, то мы получим еще 2,4 млн. чел.! В то же время не случайно, что именно в ареалах прежнего проживания депортированных народов (например, в Саратовской и Крымской обл.) в начале 1950-х гг. был зафиксирован наибольший механический отток населения.
Принудительные миграции привели к образованию «внутренних диаспор» практически у каждого репрессированного народа (по типу «родина» — «место изгнания»). Сраспадом СССР и образованием на его месте 15 независимых стран эти «внутренние диаспоры» неожиданно приобрели официальный международный статус, что имело для этих народов как отрицательные, так и положительные стороны.
Сегодня уже всем очевидно, что уход от взвешенных и исторически оправданных решений чреват самыми серьезными последствиями как экономического, так и политического свойства. В этой связи отметим два радикальных изменения даже в самой этнической структуре послевоенного советского и постсоветского общества. Это — резкое и повсеместное сокращение еврейского и немецкого населения СССР вследствие гитлеровского геноцида, сталинских депортаций и массовой эмиграции обоих народов, особенно в 1990-х гг.
Основную ответственность за многократное сокращение численности евреев в СССР несет нацистская Германия, осуществлявшая по отношению к ним на оккупированной территории СССР режим геноцида, неотъемлемой частью которого была и депортационная политика. Наряду с акциями по уничтожению евреев в местах их проживания, широко практиковалось их насильственное перемещение в другие районы — чаще всего вконцентрационные лагеря и так называемые «лагеря уничтожения» (где технология убийства была предельно рационализирована), но иногда и в другие, как правило, более крупные «гетто», чаще служившие не более чем промежуточной станцией на пути в те же лагеря. В первую очередь истребляли женщин, стариков, детей и больных мужчин: шансы работоспособных мужчин на выживание были несколько выше.
Если создание государства Израиль в 1948 году понимать как реакцию послевоенного мирового сообщества на Холокост, то и процесс эмиграции еврейского населения из СССР (а в последнее десятилетие и из России) является косвенным последствием этой исторической катастрофы, и уже во вторую очередь — реакцией, хотя и прямой, на государственный антисемитизм советского режима, подозреваемого, применительно к евреям, и в непосредственных депортационных намерениях в 1953 году.1
Другой этнос, численность которого за годы существования СССР резко сократилась — это немцы. Отсутствие своевременного и удовлетворительного решения проблемы немецкой автономии привело к тому, что бывшее советско-немецкое население, униженное и депортацией и не-реабилитацией, склонилось на путь массовой немецкой эмиграции из России и стран Центральной Азии. Для каждой из этих стран массовый отъезд немецкого населения имеет большое отрицательное значение, но сдержать его не удается и уже вряд ли удастся.

Насильственные миграции 1920-х гг., затронувшие лишь немногие десятки тысяч людей, имели в целом незначительное геодемографическое и экономические влияние. Их значение, скорее, в другом: это были своего рода «пробы пера» — первые экспериментальные попытки репрессивных депортаций, давшие необходимый опыт (в том числе и «технологический»), в последующем широко использованный при проведении по-настоящему массовых операций.
Первая из них, раскулачивание и коллективизация, принесла искомый социально-политический результат (выведение за рамки социума кулаков и части середняков как политически нежелательной группы). Но она имела и другие последствия, прямым образом к самому политическому «заказу» отношения не имевшие и, быть может, даже нежелательные для самого государства. Важнейшим из них— если только не «демонизировать» сталинский режим: в противном случае и это предусматривалось и заказывалось! — является, безусловно, голодомор 1932–1933 гг., непосредственное следствие коллективизации. «Кулацкая ссылка»— это еще и радикальное сокращение числа «едоков» в сельской местности Украины, Северного Кавказа, Поволжья и других регионов, но это лишь немного смягчило страшный удар, отнявший у села новые миллионы фертильных женщин.
Города и новостройки (то есть будущие города) стали спасением, гарантией выживания — в обмен за почти каторжный и почти бесплатный труд— для многих вчерашних крестьян. Процент городского населения вырастал чуть ли не ежемесячно — вот вам иключ к «семимильным шагам» первых советских пятилеток, вот вам разгадка урбанизации и индустриализации по-советски — урбанизации в лаптях и индустриализации стачками и лопатами.
Частью этого механизма был и массовый «уход» (а точнее, «бегство») в города и тех крестьян, кто не желал подвергать себя и свои семьи риску экспроприации и ссылки, — так называемых «недораскулаченных». Вот вам еще один своеобразный вклад советской депортационной политики в построение нового социалистического общества. Асам масштаб и изначальная бесконтрольность этого «построения» подтолкнули власти в 1932 году к введению паспортов и началу паспортизации хотя бы городского населения.
Но и сама по себе «кулацкая ссылка», взятая отдельно, как массовая подвижка сельского населения, имела колоссальное значение для расселения и ярко выраженную географическую составляющую. На качественном уровне очевидно, что в 1930 году центр сельского населения СССР сместился на север, а в 1931 году — на северо-запад. Более затруднительно было бы высказаться о географическом векторе «дораскулачивания» в 1933–1935 гг.
Во второй половине 1930-х гг. началось сознательное и целенаправленное сокращение населения (а в отдельных случаях — и обезлюдение) приграничных территорий, вчастности на юге Дальнего Востока (корейцы) и вдоль южных и, особенно, западных границ СССР. Глубина полосы, освобождаемой от социально опасного (и, в подавляющем большинстве, сельского) населения, варьировала от 800 м до 100 км. Впрочем, западные границы и сами имели в 1939–1940 гг. тенденцию к перемещению на запад, в глубь Восточной Европы, так что, соответственно, всю эту работу приходилось периодически повторять. Самих же высылаемых направляли в противоположном, азиатском, направлении: особенной «популярностью» пользовались в те годы Казахстан и Западная Сибирь (знаменитый Нарым).
«Привязанность» к Казахстану сохранилась и в 1941 году, когда проводилась массовая превентивная депортация немецкого и финского населения из Поволжья, Крыма, Северного Кавказа, Закавказья и Кольского полуострова. Однако в целом ареал вселения миллионного контингента советских немцев был гораздо шире и включал в себя также Киргизию, Западную и, отчасти, Восточную Сибирь. Из народов, депортированных в 1943–1944 гг., Сибирь была предуготована и калмыкам, тогда как четыре северокавказских народа были рассредоточены, в основном, между Киргизией и тем же Казахстаном. В то же время крымских татар, а вслед за ними и турок-месхетинцев, разместили преимущественно в Узбекистане.
В этой связи не вызывает сомнения сдвиг наличного населения СССР на восток в годы войны, но количественно определить его интенсивность практически невозможно. Тем более что в том же направлении «действовали» и другие факторы и процессы, в частности массовая эвакуация гражданского населения на восток и на юго-восток. Вцелом же за военные годы именно по этим азимутам произошел — и заметный— сдвиг центра населенности СССР.
Впервые в истории насильственных миграций в СССР они привели к столь ощутимому количественному сокращению населения оставленных территорий, а порою — к их частичному (точнее, временному) обезлюдению. Во многих случаях это носило необратимый, или, точнее, малообратимый характер, поскольку заселявшихся на освободившихся землях «добровольцев» было, как правило, в среднем в 2,5 раза меньше, чем самих выселенных, что вызывало новые волны «волонтеров», правдами и неправдами вербовавшихся для этих компенсационных миграций (а многие из тех, кто все-таки туда приехали, имели твердое намерение при первой же возможности оттуда уехать).
В регионах прибытия спецпоселенцы нередко составляли весьма значительную часть населения. Во многих областях той же Средней Азии или Казахстана немцы, а вотдельных случаях и представители других «наказанных народов» занимали по своей численности третье, а то и второе места в региональных этнических структурах. Происходило интенсивное этническое перемешивание прибывших спецпоселенцев с коренным населением, в том числе и в результате смешанных браков. Со временем среди спецпоселенцев неуклонно росла доля проживающих в городах, начался процесс формирования национальной интеллигенции и элиты.
Если в масштабе СССР крупнейшими (по состоянию на 1989 год) репрессированными народами являлись немцы, чеченцы, корейцы, крымские татары и ингуши, то в масштабе Российской Федерации — список и последовательность иные: чеченцы, немцы, ингуши, калмыки и карачаевцы (при этом, напомним, численность немецкого населения стремительно сокращается).

И, в заключение, еще об одном аспекте принудительных миграций.
Чем они являлись для самих депортированных — понятно. В самом лучшем случае— катастрофой, выпадением из жизненного круга, для которого их отцы и они сами себя готовили, крахом надежд, тоской и разлукой с горячо любимыми родными местами.
Но может быть, вся эта игра государства с человеческими жизнями — хотя бы экономически— «стоила свеч»? Разве не руками заключенных и спецпереселенцев построены Магнитка, Кузбасс, Комсомольск-на-Амуре, метро в Москве, тысячи километров железных дорог, разве не ими добыты миллионы кубометров леса, тонны золота и т. д.? Разве не на их «плановом» труде основывалась индустриальная мощь первого в мире государства диктатуры пролетариата? Каков был экономический и социальный эффект всех этих мероприятий по выкорчевыванию, перевозке и высаживанию на новом месте миллионов семей? Какова была экономическая цена тех производственных задач, что были решены с помощью принудительного труда миллионов принудительно переселенных и политически ущемленных граждан?
Ни один из известных нам литературных или архивных источников не подтверждает изредка встречавшиеся бодрые самооценки чекистских хозяйственников о превосходстве подневольного, но хорошо организованного труда — над трудом свободным. Это, выражаясь понятным им языком, туфта. Если на труде депортированных и базировалась чья-то экономическая выгода, то никак не государства, а самого НКВД, действительно стремительно выдвинувшегося за 1930-е гг. в число крупнейших в стране субъектов хозяйствования.
Для государства же в макроэкономическом плане депортации были убыточными, поскольку выбивали из жизни или из трудового цикла миллионы обустроенных, трудовых семей, приводили к запустению земель и селений, к утрате трудовых навыков и традиций, к спаду сельскохозяйственного и промышленного производства, а также к затратам на переезд, обустройство, вторичное обустройство на месте и т. д., и т. п. Потеря миллионов граждан во время голода и связанные с депортациями иные нарушения демографического развития создали для государства серьезнейшие дополнительные трудности в годы Великой Отечественной войны, в том числе и в мобилизационном аспекте.
Пространственная же обширность Советского Союза, со своей стороны, лишь только усугубляла всю эту нерациональность и усиливала неэффективность принудительного труда депортированных людей.

Примечания:

1 В силу отсутствия на сегодня прямой документации об этих планах о степени основательности этих «подозрений» мы здесь судить или рассуждать не беремся.