письмо № 1 (1966, 2—3 марта)

...я уже был на месте… — После вынесения приговора Верховным судом РСФСР Ю.Д. еще две недели оставался в следственном изоляторе КГБ в Лефортово; затем он был этапирован для отбывания наказания в Дубравлаг (Мордовская АССР).

Дубравлаг (в мемуаристике часто пишется «Дубровлаг») приобрел это название в 1948 г., вместе со статусом «особлага», т.е. лагеря особого назначения. Он был создан на базе Темниковских лагерей, существовавших здесь с 1929 г., и функционировал в новом качестве до 1953 г., когда особлаги были ликвидированы по всей стране. Тем не менее даже в официальной документации названия «Дубравлаг», «Дубравный ИТЛ» сохранились по сей день. Бытовало также название «Потьминские лагеря» — по названию железнодорожной станции Потьма, где находилась пересылка и куда доставлялись новые заключенные для дальнейшего распределения по зонам. Для внешнего мира это было «учреждение ЖХ 385»; далее, через дробь, следовал номер лагерного отделения.

Лагерь состоял из полутора-двух десятков отделений, изолированных друг от друга и разбросанных вдоль узкоколейки протяженностью около 60 км или на небольшом (15–20 км) удалении от нее. В одно и то же отделение могло входить от одного до трех-четырех лагерных пунктов или «зон», также изолированных друг от друга. Среди них было семь или восемь лагпунктов, где отдельно от прочих заключенных содержались те, кто был осужден за «особо опасные государственные преступления», т.е. по ст.ст. 64–72 Уголовного кодекса РСФСР и соответствующим статьям кодексов союзных республик. В 1961–1972 гг. Дубравлаг был единственным лагерем в стране, куда отправляли осужденных по этим статьям; на 14 июля 1965 г., по данным Прокуратуры РСФСР (Государственный архив Российской Федерации. Ф.461. Оп.11. Д.1607. Л.2.), там содержалось 3816 «особо опасных»; более поздними данными мы не располагаем.

Ю.Д. был доставлен на 11-е, самое крупное лаготделение, расположенное в поселке Явас — «столице» Дубравлага.

...о возможности свидания. — Ю.Д. только что привезли в лагерь, и поэтому он был недостаточно осведомлен. Названная им продолжительность свиданий — не гарантированная, а максимально возможная. По действовавшим в 1966 г. правилам, в лагерях строгого режима разрешались: раз в год — личное свидание длительностью от 1 до 3 суток, раз в четыре месяца — общее (т.е. в присутствии надзирателя), от 30 минут до 4 часов. Продолжительность каждого свидания определяла администрация лагеря в зависимости от поведения заключенного; администрация решала также, выводить заключенного во время личного свидания на работу или нет. Личные свидания, которые получал Ю.Д. за время заключения, ни разу не превышали двух суток («с одновременным выводом на работу»); общие свидания, как правило, также предоставлялись на один-два часа. Администрация имела право лишить заключенного свидания, что в отношении Ю.Д. и проделывалось неоднократно.

...разговор на последнем свидании. — В Лефортовской тюрьме, после суда.

...я признал себя (нас) виновным(и)... он сам бы сказал именно так. — Речь идет о позиции Ю.Д. на суде над ним и А.Д.Синявcким 13 февраля 1966 г. В начале процесса на вопрос о том, признают ли они себя виновными, оба подсудимых ответили «нет». Однако в своем последнем слове Ю.Д., решительно отвергнув основные обвинения, признал вину («не в том, что мы написали, а в том, что отправили за границу свои произведения») и выразил сожаление, «что наши произведения использовали во вред реакционные силы, что тем самым мы причинили зло, нанесли ущерб нашей стране». Синявский был более последователен: в его последнем слове не упоминалось даже о частичном признании вины (см.: «Цена метафоры». С.487).

Надеюсь, что КГБ вправило мозги кому надо? — Сын Ю.Д. в конце 1965 г. учился в новосибирской физико-математической школе-интернате. В январе он вернулся в Москву. Администрация московской математической школы № 2 готова была зачислить Александра Даниэля, но вышестоящие органы народного образования этому препятствовали. После свидания в тюрьме Ю.Д. был в курсе проблемы и полагал, что чиновников, проявивших излишнее идеологическое рвение, поправит КГБ, не заинтересованный в дополнительном шуме вокруг семьи Даниэлей. Обошлось, однако, без помощи КГБ: после личного обращения К.И.Чуковского в городской отдел народного образования вопрос был решен положительно.

Народ здесь очень разный, пестрый, всякий. — В 1960–1970-е подавляющее большинство «особо опасных государственных преступников» относилось к одной из двух категорий (иногда пересекавшихся): осужденные за «антисоветскую пропаганду и агитацию» и осужденные за «измену Родине».

«Антисоветчики», по-видимому, составляли в лагере относительное большинство; их, в свою очередь, можно условно разделить на тех, кто сел за «агитацию в устной форме» (в просторечии — «за язык») или за резкое письмо в органы власти, продиктованное эмоциональным порывом, и на тех, для кого антиправительственная или нонконформистская деятельность явилась осознанным политическим, религиозным или нравственным выбором.

Во времена Хрущева в лагеря ежегодно отправляли сотни «антисоветчиков» — за неосторожную фразу, за непочтительное высказывание в адрес первого секретаря, просто за пьяную болтовню. Кроме того, в хрущевскую эпоху в Дубравлаг попало немало уголовников, заработавших политическую статью в заключении: чаще всего это было связано с необходимостью срочно «выломаться» из своей зоны, хотя бы и ценой дополнительного срока. В 1966 г. в Дубравлаге еще оставалось изрядное число таких «случайных» политзаключенных, но среди новичков их доля уже резко сократилась. После прихода к власти Брежнева «за язык» практически перестали отправлять в политические лагеря, и в Мордовию стали прибывать почти исключительно «активные антисоветчики» — например, участники подпольных молодежных кружков политической (в основном марксистской) или национальной ориентации. Националистам, наряду с обвинениями в «антисоветской пропаганде» и «участии в антисоветской организации», иногда предъявлялось также и обвинение в «измене Родине».

К середине 1960-х в Дубравлаге появились и первые диссиденты, осужденные за «антисоветскую агитацию».

Что касается «изменников Родины», то эта категория лагерного населения была крайне неоднородной. Значительную, если не бoльшую часть ее составляли в середине 1960-х «лесные братья» — участники послевоенного вооруженного сопротивления советской власти в Прибалтике и на Западной Украине, бойцы литовских партизанских отрядов, Украинской повстанческой армии (УПА), активисты Организации украинских националистов (ОУН). Почти все они были арестованы еще в 1944–1955 гг. и досиживали в Дубравлаге свои 15- и 25-летние сроки. К «изменникам Родины» причислялись также советские граждане, пытавшиеся бежать из СССР, и «невозвращенцы» — те, кто остался было за границей во время вполне легальной поездки за рубеж, а потом передумал и вернулся. В качестве акта измены рассматривался факт просьбы о политическом убежище или даже намерение просить убежища.

Наконец, за «измену Родине», сопряженную обычно еще с целым букетом статей УК, осуждались военные преступники, то есть лица, сотрудничавшие с нацистами во время войны: полицаи, участники вспомогательных подразделений германской армии, сотрудники оккупационных администраций, люди, принимавшие участие в карательных акциях. По свидетельству мемуаристов, это была самая конформная часть заключенных, исправно сотрудничавшая с администрацией. Военные преступники охотно записывались в презираемые прочими заключенными «секцию внутреннего порядка» (лагерной самоохраны) и в так называемый Совет коллектива. Они же составляли основной контингент лагерных стукачей. Военных преступников на «политических» лагпунктах было немало, но спаянного монолита они не образовывали и, помимо мелких пакостей и стукачества, особых хлопот «политическим» не доставляли. Впрочем, среди осужденных за военные преступления, судя по всему, встречались и такие, кто не был непосредственно замешан в зверствах оккупантов или же, единожды столкнувшись с этими зверствами, бежал от немцев (такова, например, история неоднократно упоминаемого в письмах Ю.Д. латышского моряка Яна Капициньша). Лагерная этика допускала общение с подобными невольными жертвами войны.

Было в Дубравлаге несколько заключенных, осужденных за шпионаж (подлинный, а не мнимый) в пользу иностранных государств. О них Ю.Д. упоминает в «Свободной охоте» (Сб. «Говорит Москва». С.15–16). Кроме того, в 1966 г. еще оставался в заключении кое-кто из бывших крупных чекистов, привлеченных к ответственности в 1953—1956 гг.

...о своей работе: что ты, собственно, там делаешь? — Последние два года перед арестом Ю.Д. они с женой жили врозь. Он оставался в Москве, а Л.Б. уехала с сыном в Новосибирск, где преподавала в университете. Сразу после ареста мужа Л.Б. вернулась в Москву и поступила на работу во ВНИИ кодирования информации, на должность старшего НАУЧНОГО СОТРУДНИКА.