ДАЛЬНИЙ ВОСТОК
Отгремели бои на Халхин-Голе. Переданы трупы убитых японцев. Их, полуразложившиеся,
вывозят за границу и тут же сваливают в кучу, обливают горючим и сжигают.
Пепел раскладывают по урнам. Нам все это хорошо видно.
От солдат страшно пахнет. Я никогда не думал, что трупный запах такой устойчивый.
Он с нами и до Читы доехал. Да и там с полгода напоминал о себе, мешая
есть мясо.
В Чите нас всех разместили в физиотерапевтическом отделении окружного военного
госпиталя на санаторном режиме. Там мы и жили несколько месяцев без забот
и тревог. Потом начали вступать в строй квартиры и начали приезжать наши
семьи. Вот тут-то мы и узнали, как живет Чита. Очереди за хлебом были такие,
что у нас в семье всегда кто-нибудь стоял в очереди. Или жена, или старшие
сыновья. А стоять надо на улице. И зима в Чите страшная. Морозы до пятидесяти
Цельсия.
По весне прошел слух — фронтовая группа расформировывается. Потом уточнилось.
Не расформировывается, а реорганизуется во фронтовое управление. Создается
Дальневосточный фронт в составе четырех армий — 2-й, 15-й, 1-й и 25-й — с
дислокацией управления и штаба в Хабаровске. Забайкальский военный округ
и Первая армейская группа в Монголии выходили из состава фронтовой группы
и переподчинялись непосредственно Москве.
Переезжали мы в мае 1940 года. Ехали с семьями воинскими эшелонами. Это
в моей жизни был первый столь организованный переезд. Уже в Чите мы знали
свои квартиры в Хабаровске. А приехали мы в другой мир. Мои ребята все
забросили и, раскрыв рты, ходили по магазинам, переполненным хлебом самых
разнообразных сортов, булочками, сдобой, пирожными, тортами. Дальний Восток
был в то время на особом снабжении, а Чита на обычном. Да к тому же перевозки
для войск в Монголии нарушили перевозки для нужд населения, а формирующиеся
пополнения для Монголии проедали и без того ничтожные запасы. Поэтому мои
ребята привыкли к Чите лишь к одному сорту хлеба, к тому, который выдают
в очереди. Теперь они буквально объедались хлебом и хлебо-булочными изделиями.
Наше фронтовое управление размещалось в здании военного управления Амурско-Уссурийского
округа царских времен. Здание добротное и удобное для служебного размещения.
Нашему оперативному управлению отвели как бы специально для него построенный
отсек с охраняемым входом и сейфовой комнатой. Команда, готовившая здание
к нашему приезду, почистила здание от того, что «не нужно». Причем ненужность
определялась очень просто. Считали: ну зачем и кому нужны царские книги?
В результате богатейшая библиотека округа была буквально разгромлена. Думали:
ну кому нужны ротные приказы Бог знает какой давности? И архив округа растащили
и разбросали. А там были уникальные вещи. Мы, операторы, бросились спасать
что можно еще было спасти.
Попала к нам, в частности, книга «Русско-японская война», разработанная
и изданная Генеральным штабом. Первый том ее вышел в 1906 году, четвертый
в 1908-м. Написана красивым языком, фактически правдиво и смело. Эту книгу
читали все. Она ходила из рук в руки. Потом исчезла. Честно скажу, я пожалел,
что не решился устроить это исчезновение в свою пользу.
Попало к нам в отдел и несколько книг ротных приказов. Тоже все интересно
и поучительно. Вот приказ командира стрелковой роты, дислоцирующейся в
Раздольном (недалеко от Владивостока), от сентября 1902 года. В приказе
написано: «Фельдфебелю назначить команду из трех вооруженных солдат для
заготовки дров, с одной пилой и двумя топорами. Пилить дубы в три обхвата
и боле. Двум пилить, одному сторожить от зверя”. Разве не интересно узнать,
что у самого Раздольного в 1902 году росли дубы в три обхвата и боле? И
зверь меж теми дубами шастал, и был до того смел, что сторожить от него
надо было. Теперь вокруг Раздольного на сотни километров даже кустарника
густого на сыщешь.
В общем, мы познакомились более или менее с Амурско-Уссурийским военным
округом царских времен, но почти ничего не знали о нашем предшественнике
— ОКДВА. В свое время Особая Краснознаменная Дальневосточная Армия имела
почти легендарную славу, а имя ее бессменного командующего Маршала Советского
Союза Василия Блюхера пользовалось всенародной любовью. Потом вдруг Блюхер
«оказался врагом народа», был арестован, судим закрытым судом и расстрелян.
Подверглось разгрому и все управление ОКДВА. Из нескольких сот офицеров
управления остались не арестованными только двое. Один из них, полковник
Георгий Петрович Котов, в мою бытность получил назначение на должность
начальника оперативного управления Дальневосточного фронта, то есть стал
моим непосредственным начальником. Пробыл он в этой должности всего несколько
месяцев. Затем уехал на запад, и след его для меня потерялся.
Второй из уцелевших от арестов 1937—38 годов был полковник Вавилов. Когда
мы прибыли в Хабаровск, он был начальником штаба 2-й Дальневосточной Армии.
С ним мы виделись нечасто, но отношения сложились более откровенные, чем
с Котовым. Вавилов был общительнее. Он говорил: «Нас с Котовым спас Штерн.
Блюхер еще не был арестованным, но уже был в немилости и никакими делами
не занимался. Мы бесцельно отсиживались по своим кабинетам, боясь нос высунуть
в безлюдные коридоры и комнаты огромного здания. И тут на должность начальника
штаба ОКДВА прибыл Штерн. Он сразу же пригласил нас обоих и сделал непосредственными
своими помощниками. Он развернул кипучую деятельность по возрождению штаба.
Нам он сказал, чтобы мы ничего не боялись, что нас он в обиду не даст.
Мы ожили, работали, не считаясь ни с каким временем. Потом начались события
на Хасане. Он поехал туда и нас взял с собой. Прибыл на Хасан и Мехлис.
Через него Штерну удалось получить офицеров для штаба и в войска. Некоторые
офицеры в это время были выпущены из тюрем».
Картину страшного погрома офицерских кадров на Дальнем Востоке наблюдал
и я лично. Почти сразу же после прибытия в Хабаровск Штерн поехал по войскам.
От оперативного отдела Котов послал меня. Уже два года прошло с тех пор,
как прекратились массовые аресты, а командная пирамида восстановлена не
была. Многие должности просто не были заполнены, квалификация не соответствует.
Батальонами командуют офицеры, закончившие училище меньше года тому назад.
И это еще ничего — есть комбаты с образованием курсов младших лейтенантов
и с практическим стажем несколько месяцев командования взводом и ротой.
Да и как можно было быстро заткнуть столь чудовищную брешь. Я уже говорил
о штабе армии, где осталось всего два офицера. В дивизиях было еще хуже.
В дивизии, дислоцированной в том районе, где начались события на Хасане
(40-я стрелковая дивизия), были арестованы не только офицеры управления
дивизии и полков, но и командиры батальонов, рот и взводов. На всю дивизию
остался один лейтенант. Его невозможно было назвать даже временно исполняющим
должность командира дивизии. Поэтому командир корпуса полковник (впоследствии
Маршал Советского Союза) В.И. Чуйков позвонил этому лейтенанту по телефону
и сказал: «Ну вы, смотрите там. За все отвечаете до приезда командира дивизии».
А командир дивизии все не ехал. Посылали двух или трех, но ни один не доехал.
Арестовывали либо по пути, либо по приезде в дивизию. Только когда начались
бои на Хасане, приехавший Мехлис назначил командиром дивизии комбрига Мамонова
из своего резерва.
Везде, где мы побывали, чувствовалось, что Штерна уважают и даже любят.
Это, верно, шло прежде всего от того, что с его приездом на Дальний Восток
в 1938 году связывалась остановка волны массовых арестов и освобождение
ряда старших офицеров из заключения. Он и действительно был причастен к
этому. Он написал очень смелый доклад Сталину с анализом опасной ситуации,
создавшейся в результате того, что войска Дальнего Востока оказались обезглавленными.
Этот доклад до Сталина дошел. Причем докладывал Берия, который и взял на
себя задачу «выправить положение». Главное, конечно, было не в этом докладе,
а в том, что как раз совершался переход от «ежовщины» к «бериевщине». И
в плане этого перехода кое-что было сделано положительное и на Дальнем
Востоке, где «палку перегнули» особенно сильно. Именно в связи с этим аресты
прекратились и кое-кого выпустили и восстановили в должностях. Это, однако,
не снижает смелости и благородства поступка Штерна. Люди знали об этом
поступке, и рассказы о нем распространялись, привлекая к Штерну симпатии.
Но кроме того Штерн был симпатичен и сам по себе. Высокий, красивый по-мужски,
брюнет, ходил, немного клонясь вперед, как это делают спортсмены-тяжеловесы
или борцы. Говорил слегка глуховатым голосом, напирая на «о». «Узнавал»
людей, с которыми когда-либо виделся. Я взял в кавычки это слово потому,
что в ряде случаев ему удавалось «узнавать» благодаря хорошо им освоенной
системе. Он заранее вспоминал и записывал знакомых в той части, куда ехал.
Ну а дальше уже дело адъютанта своевременно предупредить о появлении знакомца.
Но это знали немногие. Положительное его качество — такт и внимательность
к чужим мнениям. За год совместной службы я ни разу не слышал, чтобы он
повысил голос на кого-нибудь, чтобы он кого-то прервал или отнесся к сказанному
как к глупости, хотя говорились, конечно, и глупости.
В Биробиджане его уважали еще и за еврейское происхождение. К вагону приходили
простые еврейские рабочие, служащие, интеллигенты, чтобы встретиться или
хотя бы посмотреть издали на командующего-еврея. Эти люди приносили и свои
нехитрые подарки. Так, с чудесной рыбой «амур» я познакомился через такие
подарки. Один раз рыбаки притащили огромного живого амура в лохани с водой.
Они прямо вызвали повара и ему вручили, попросив только, чтобы он сказал
«нашему командующему», что это от еврейских рыбаков.
Совсем другим человеком был командарм 2-го ранга впоследствии Маршал Советского
Союза Иван Степанович Конев — командующий 2-й армией. Быстрый в решениях
и действиях, он не был сдержан и с подчиненными. Я познакомился с Коневым
еще в 1935 или 1936 году. Он тогда командовал 2-й стрелковой дивизией,
дислоцировавшейся в Минске. Там его поведение выглядело вполне естественно.
Когда он в полевых условиях, стоя на какой-нибудь возвышенности, орал во
всю силу своих легких на какого-нибудь растяпу повозочного: «Ну куда попер!
Куда! Вот я тебя!» и грозился кулаком, в этом не было ничего страшного.
Все выглядело вполне естественно, даже если он не докричавшись бегом устремлялся
к виновнику нарушения порядка. Теперь, в таких высоких чинах и не в поле,
а в роскошном начальническом кабинете, подобное поведение не приличествовало.
На этой почве и у меня произошла стычка с Иваном Степановичем. Готовилось
армейское штабное учение во 2-й армии. Руководителем, как обычно, был назначен
командарм, а разработчиков в помощь командарму при розыгрыше прислал штаб
фронта. Группу эту возглавлял я. Прихожу с разработкой. Вижу, Иван Степанович
не в духе, чем-то взвинчен, но разворачиваю карты, начинаю докладывать.
Задал раздраженно какой-то вопрос, я ответил. Продолжаю докладывать. Слушает
невнимательно, и вдруг его прорывает: “Да что вы за чепуху нагородили!”
И пошел, и пошел. Чем больше орет, тем больше взвинчивается. Я стою, чувствую,
долго не выдержу. Отвечу какой-нибудь грубостью. Чтобы отвлечься, начинаю
свертывать карты. Вдруг крик обрывается:
— Что вы делаете?
— Убираю карты.
— Зачем?
— Я вижу, вы чем-то расстроены. Я лучше приду, когда вы успокоитесь.
— Я уже успокоился. Развертывайте карты.
И мы спокойно обсудили все вопросы. На следующий день он сам зашел в отведенную
мне для работы комнату.
— Петр Григорьевич, вы меня извините за вчерашнее.
— Да что вы, Иван Степанович, с каждым бывает.
С этого дня больше не было ни одного случая бестактности ко мне с его стороны.
Однако те, кто воевал под его началом, все отмечали его «шумоватость».
Но никто не обвинял его, как, например, Чуйкова, в оскорбительном поведении.
Последний раз я видел Ивана Степановича в 1957 году. Узнал. Очень приветливо
разговаривал.
Еще иным был командующий 1-й армией комкор (впоследствии генерал армии)
Попов Маркиан Михайлович. Заядлый спортсмен, стройный, подтянутый, белокурый,
с благородными чертами лица, он выглядел совсем юным. Характер имел общительный,
веселый, то, что называют рубахой-парнем. В любой компании он был к месту.
К людям относился тактично, чутко. В армии его любили — и офицеры и солдаты.
Ум имел быстрый, логического склада. Но в войну ему не повезло. Не то что
не было военного счастья на поле боя. Этого счастья долго ни у кого не
было. Не в этом дело. Он был куда более умный командующий, чем многие другие,
но его в кругах, близких к Сталину, а может, просто сам Сталин, недолюбливали.
Он дважды был отстранен от командования фронтом и закончил службу и жизнь
под началом самого бездарного, бестактного и грубого военачальника Маршала
Советского Союза Василия Ивановича Чуйкова. Думаю, что это значительно
сократило жизнь Маркиану Михайловичу. С ним я после Дальнего Востока встречался
неоднократно. Во время войны служил в составе войск 2-го Прибалтийского
фронта, которым командовал Попов. После войны, работая в Академии им. Фрунзе,
часто встречался с Маркианом Михайловичем как начальником штаба сухопутных
войск, в состав которых входила и наша академия. К этому человеку сохранилось
у меня самое большое уважение. Пусть будет земля ему пухом.
Недолго командовал Штерн созданным им фронтом. Вскоре его отозвали в Москву,
где он был назначен командующим ПВО. В первый день войны, получив сообщение
о немецко-фашистском нападении, он отправился на службу. Больше жена его
не видела. Ее я встретил в санатории Министерства обороны в Кисловодске
в 1956 году. Она только недавно была освобождена из лагеря, где отбывала
срок как «жена замаскированного немца, выполнявшего шпионские задания абвера».
Я не смог сразу ее узнать. Когда я подошел наконец, чтобы осведомиться,
не жена ли это Штерна, она улыбнулась и сказала: «А я вас давно узнала,
товарищ полковник, но не хотела ставить в неловкое положение. А вдруг вы
не захотите узнавать». Но этим я, к счастью, никогда не болел.
Еще раньше Штерна отозвали на запад Ивана Степановича Конева, Маркиана
Михайловича Попова, Василия Ивановича Чуйкова и еще многих из числа высших
военачальников. На место Штерна прибыл генерал армии Опанасенко Иосиф Родионович.