Москва встретила нас холодами и комендантскими патрулями. Квартиры не отапливались, и холода загнали всю огромную семью Зинаиды на кухню, где время от времени топилась «буржуйка». Но мы с женой были молоды и любили. Поэтому нам было тепло даже в комнате с покрытыми инеем стенами. Комендантские патрули доставляли куда больше неприятностей. Стоило Зинаиде чуть-чуть приотстать от меня или чуть опередить, как раздавалось: «Товарищ старший сержант!» И если я не поспевал вовремя — задержание. Но особенно доставалось старшему сержанту Павлу Берсеневу, который в Хабаровске водил легковую комбрига и упросил меня взять его с собой на фронт. Теперь в Москве он попал прямо-таки под домашний арест. Зинаида могла хотя бы в гражданском ходить. Ее как женщину не заподозрят, что она военнослужащая. А Берсеневу надо обязательно выходить в форме. Как выйдет, так непременно попадет в руки патрулей. Эти тыловые крысы, цепляясь за свои места, придирались к кому угодно, лишь бы набрать побольше «нарушителей», так как по их количеству оценивается работа патрулей. И вот Берсенев дошел до того, что боялся выходить даже в наш двор. Случалось, что и во дворе его задерживали. Однако в Москве мы пробыли недолго. Я получил приказ Главного управления кадров (ГУКа) № 92, в котором меня направляли в 10-ю гв. армию 2-го Прибалтийского фронта с предназначением на должность командира 66-й гв. с.д. Тяжело было Зинаиде уезжать от больного сына, от стариков родителей. Однако она мужественно отвергла мое предложение походатайствовать о ее демобилизации.

— А если тебя убьют, — сказала она, — ведь я же никогда не прощу себе, что не поехала с тобой.

Дорога была скорбная. Город Великие Луки, где мы сошли с поезда, чтобы дальше добираться попутным автотранспортом, являл собой страшную картину разрушения. Не было ни одного неразрушенного дома. Кое-где торчали обгоревшие кирпичные остовы бывших домов. В других местах и эти остовы взрывами превращены в груду кирпичного щебня. Но больше всего, почти сплошь, на месте бывших домов торчали только русские печи. Впоследствии мы многие еще руины видели, но развалины Великих Лук произвели на нас самое скорбное впечатление.

В 10-ю гвардейскую армию прибыли в начале декабря 1943 года. Командующий армией генерал-лейтенант Сухомлин Александр Васильевич, с которым мы дружили в Академии Генерального штаба, встретил меня широкой улыбкой. Не дав мне произнести предусмотренное в таких случаях формальное представление, пошел ко мне с раскрытыми объятиями, восклицая при этом:

— Кого вижу?! Какими судьбами?

— Прибыл в ваше распоряжение на должность командира 66-й гвардейской дивизии, — удалось наконец мне вставить свое представление.

— Ну что ты! Генштабист на должность командира дивизии! С каких это пор мы такими богатыми стали? Нет, это не пойдет! У меня должность заместителя начальника штаба по Вспомогательному пункту управления (ВПУ) не занята. Вот эту должность и займешь. А 66-й дивизией пусть Дмитриев еще покомандует...

— Но ведь есть приказ ГУКа.

— Это тебя пусть не беспокоит. Это моя забота. — И тут же сделал заказ по ВЧ «Голикова».

А я тем временем соображал. Мне уже было известно, что армия через два дня переходит в наступление. Принимать в таких условиях ответственность за не мною подготовленную к наступлению дивизию мне не хотелось. Я боялся, что в непривычных боевых условиях я могу попасть в очень трудное положение. Должность в штабе создавала более благоприятные условия для постепенного привыкания к боевой действительности. И я согласился.

— Временно попробую, что получится, — сказал я.

Но получилось то, чего ни я, ни Александр Васильевич не ожидали. Наступление никакого успеха не имело. Войска, поплутавши перед передним краем обороны противника, возвратились на свои исходные позиции. Кара последовала немедленная и решительная. Были сняты со своих постов командующий армией, начальник штаба, начальник оперативного отдела, начальник артиллерии. В общем, все руководство армейского управления. Не тронули, по сути, только меня, по-видимому, из-за очень маленького срока пребывания в этой армии. Однако этот мой «выигрыш» сразу превратился в чистый проигрыш, как только прибыло новое командование.

Я в глазах нового командования превратился в случайно оставшегося человека из старого руководства. Меня прямо обволокло недоверие и предубеждение. С большим трудом пришлось мне продираться сквозь эту пелену. Я сжал зубы и работал. Беспрекословно выполнял все задания, но вместе с тем твердо отстаивал свои мнения. Начальник штаба, генерал-майор (впоследствии генерал-полковник) Сидельников, человек неглупый, постепенно стал прислушиваться и считаться со мной. Хуже дело шло с начальником оперативного отдела полковником Малиновским, который по штату был первым заместителем начальника штаба, но почему-то видел во мне конкурента и время от времени ставил подножки. Однако постепенно и с ним мы сработались, а после войны, работая на одной кафедре в Академии Фрунзе, подружились.

Командующий армией — генерал-полковник (впоследствии генерал армии) Михаил Ильич Казаков, присматривался с явным недоверием. Один раз ко мне запыхавшись вбежал адъютант:

— Командующий приказал вам ехать с ним.

— Куда?

Но адъютант уже умчался. Я выскочил из землянки. Моя машина только подъезжала. В ней сидел офицер-разведчик. Машина командующего отъехала и сразу, взяв высокую скорость, понеслась в северном направлении, без дороги. Я бросился на переднее сиденье:

— Гони, Павлик! Не потеряй ту машину.

Павлик с места резко пошел набирать скорость.

— Куда едем? — спросил я разведчика.

— Не знаю. Он (Казаков. — П.Г.) никогда не говорит, куда ехать собирается.

Я быстро развернул карту. Сориентировался и начал следить. Приметных ориентиров нет. Села и хутора снесены, уничтожены, и место их покрыто снегом. Нет и дорог. Как дороги в разных направлениях проходят колеи. Леса, рощи, перелески утратили ту конфигурацию, которую имели во время топографических съемок, и потому тоже не могут быть полноценными ориентирами. Единственно надежные ориентиры дает рельеф местности. А в этом деле у меня навык порядочный.

Едем двадцать, тридцать, сорок минут в сторону переднего края обороны противника. Машина командующего вышла в танковую колею и, не снижая скорости, мчится по ней.

— Куда же он?! — мелькает у меня мысль. — Вон выскочим на горбочек, и прямо под немецкие пулеметы.

— Павлик! Надо быстро обогнать командующего. Обязательно вон до того бугорка. Гони!

Павлик почти вплотную подошел к машине командарма, вырвал свое авто из колеи и вышел на уровень той машины.

— За мной на предельной скорости, — крикнул я шоферу командующего.

И вид мой, видимо, был такой повелительный, что он, даже не взглянув на командующего, погнал за Павликом, который по моему указанию мчался в лощину, чтобы по ней скрыться в опушке леса. И в это время ударил крупнокалиберный немецкий пулемет. За ним застрочили «станкачи». Они, видимо, ждали нашего появления на возвышенности, но увидев, что мы разворачиваемся, открыли огонь по просматриваемому сектору. Но сектор этот был так узок, что мы его проскочили очень быстро. И все же на машине командующего было несколько пулевых пробоин, в том числе был пробит бензиновый бак.

Когда мы, добравшись до леса, остановились, я подошел к командующему.

— А в чем дело? Откуда здесь немцы? — спрашивал он удивленно, разглядывая свою карту.

— А где же им быть?! Вот передний край обороны немцев. Вот здесь мы начали разворот. Здесь нас обстреляли. А здесь мы стоим сейчас.

— А разве мы не здесь? — показал он совсем другое место.

Я обратил его внимание на рельеф местности, и он понял свою ошибку.

С этого дня жизнь моя превратилась в ад. Казаков без меня никуда не ехал. Посылал разыскивать заблудившихся и проверять правильность донесений о местоположении войск. На это уходила масса времени.

Из этого периода больше всего запомнилась работа по ликвидации ошибок ориентирования.

Вот пример. Дивизии, в командование которой я не вступил только из-за вмешательства Сухомлина, 66-й гвардейской, было приказано ночью передвинуться в новый район, ближе к первому эшелону армии. Дивизия передвинулась и донесла, что заняла указанный ей район. Утром армейские офицеры связи не нашли штаба дивизии. Переговоры по радио ни к чему не привели, и Михаил Ильич поручает мне: «найти!» А как? Изучаю как следует район, в котором она была. И нахожу такое сплетение дорог, проторенных войсками, в котором дивизия вполне могла пойти не к фронту, а в обратную сторону. Нахожу ее ушедшей на двадцать километров в тыл и за полосой своей армии.

Для себя по подобным фактам я сделал твердый вывод: командиры нашей армии, в своей основной массе, не умеют ориентироваться на местности

без дорог, населенных пунктов и хорошо отличимых местных предметов, да еще при отсутствии местного населения, у которого можно было бы спросить о местности. Я посоветовал командующему провести хотя бы несколько занятий со всеми категориями офицеров на ориентирование по рельефу. Но армия все время была в походах и боях, времени на проведение офицерских сборов не было. Оставалась единственная надежда — сами “дойдут”.

Боевая деятельность 10-й гв. армии в период моего пребывания в ней (январь—февраль 1944) была действительно необычной. Прибыл я перед самым началом наступательной операции, которая, как я уже писал, полностью провалилась. После этого были проведены еще две операции, почти столь же неудачные. Убывал я на исходе еще одной операции (четвертая при мне), которая имела небольшой частный успех. Каждая из этих операций проводилась после перегруппировки на новое направление. Поэтому наступательные бои перемежались продолжительными маршами. Времени для отдыха не было. Да еще и погода. Ударит мороз — выдадут валенки, отберут ботинки — оттепель. И бредут воины армии в промокших тяжелых валенках по жиже, в которую превратились зимники. Никогда не забуду эти дороги и бредущих по ним измученных, подавленных, ко всему безразличных людей. Только раздадут ботинки, отберут валенки — ударят двадцати-, тридцатиградусные морозы. Затем снова валенки и распутица и т.д. Люди вымотаны до предела, простужены, а многие озноблены и обморожены. А тут еще эта странная осведомленность немцев.

Операции армии рассчитаны на внезапность. Фронт (2-й Прибалтийский, бывший Калининский) действует на второстепенном направлении. Поэтому у него нет ни боеприпасов на фронтовую наступательную операцию, ни необходимого пополнения. В подобных условиях другие фронты зарываются в землю и готовят войска к отражению возможного наступления противника. Маркиан Михайлович Попов, человек умный, предприимчивый, инициативный, избрал иной образ действий. Он посадил в оборону весь фронт... За исключением одной армии — 10-й гвардейской. Этой армии было отдано все поступающее пополнение, основная масса поступающих фронту боеприпасов. Предполагалось, что она, скрытно сосредоточившись на каком-то направлении, наносит внезапный удар с частной целью — нанести противнику потери, разорвать его оборону и развить успех в глубину, привлекая тем самым к этому району вражеские резервы. Потом армию нужно было незаметно оттянуть, сдав завоеванный рубеж соседям, и скрытно перебросить на новое направление.

Очевидно, что главное в этом плане — внезапность перегруппировок и ударов 10-й гвардейской армии. Но именно внезапности и не получалось.

Накануне первой из намеченной серии наступательных операций немцы разбросали в исходном положении войск армии листовки: «10-я гвардейская! Вы пришли сюда наступать? Ну что ж, пожалуйте бриться! Завтра мы вас побреем!»

И побрили. Единственный результат первой наступательной операции — огромные потери.

Следующая операция тоже была предварена немецкими листовками, чуть измененного содержания: «10-я, ты сюда пожаловала? Ничего, побреем тебя и здесь!»

Попов приказал отложить эту операцию на сутки и в течение дня демонстрировать перегруппировку на другое направление. Результат получше. Потери несравненно меньше и небольшое продвижение вперед — от двух до восьми километров.

В исходном положении для третьей операции немцы снова встретили нас листовками. Среди личного состава возмущенные разговоры: «Где-то в штабе сидит предатель».

В штабе армии разговоры те же, но пункт, где находится шпион, указывается более точно. Операторы почти в открытую говорят: «Сведения утекают из булганинского окружения». Таково, очевидно, мнение и командующих армии и фронта — Михаила Ильича Казакова и Маркиана Михайловича Попова.

Каждая операция готовилась примерно следующим порядком. Фронт шифром сообщал исходное положение для предстоящей операции и маршруты для движения из района сосредоточения в исходное положение. По этим данным штаб армии сразу же приступал к разработке плана перегруппировки. Одновременно командующий армией вызывался к командующему фронтом. С ним должен был ехать начштаба или один из двух его заместителей. При мне готовилось три операции. В первой ездил с командующим Малиновский, а я руководил разработкой плана перегруппировки. В остальных двух было наоборот: я ездил с командующим, Малиновский занимался планом перегруппировки. У командующего войсками фронта, когда прибывали мы с командармом, собирались начальник штаба фронта, начальник оперативного управления, начальник разведки, командующий артиллерией фронта и командующий фронтовой авиацией — и прорабатывался разработанный штабом фронта план предстоящей операции армии. Когда проработка заканчивалась, если не было члена Военного совета фронта Булганина, который извещался о ней заранее, но мог не прийти, Маркиан Михайлович звонил ему, и он либо приходил, заставив нас изрядно подождать, либо повелевал принести ему на подпись в его резиденцию. Во время первой моей поездки с командующим Булганин изволил повелеть принести ему. И мы с начальником оперуправления фронта выполнили эту миссию. Документы уже числились за мной. Я расписался за них сразу после проработки.

Процедура похода к Булганину впечатляющая. Совершив полукилометровый марш-бросок, мы услышали приглушенное: «Стой!» Остановились. Из кустов вышел офицер в форме НКВД. В кустах угадывался другой или

даже двое, державших, по-видимому, нас на прицеле.

— Удостоверение личности! — потребовал НКВДист, у которого в руках была какая-то бумажка. Он проверил удостоверения, сличив наши фамилии с написанным в бумажке.

— Следуйте за мной. Строго по моим следам. Отклоняться опасно.

И мы пошли. Вскоре новое: «Стой!» и новая проверка документов. Наш провожающий исчез.

— Проходите.

И проверяющий показал нам на дом. Эдакий передвижной дворец. Пошли. У входа еще одна проверка удостоверений. И наконец нас завели в приемную. Полковник, видимо, для поручений, указывая на стол у стены, распорядился:

— Развертывайте карты здесь!

В это время, вертя задочком, вошла девушка, видимо, из того булганинского гарема, о котором говорил весь фронт. Она мило улыбнулась и поставила на стол в центр поднос с печеньем и сахаром.

— Я здесь развертывать карты не имею права.

— А в чем дело?

— Сюда имеют доступ посторонние лица.

— Больше никто не зайдет! — И полковник прикрыл дверь.

— Вы для меня тоже посторонний. В этом доме я имею право показать план только члену Военного совета.

Полковник явно опешил. Начальник оперативного управления предупреждающе подмигивал, остерегая меня от скандала. Наконец он сказал, как бы извиняясь перед полковником:

— Товарищ подполковник не знает вас в лицо, товарищ полковник! — И обращаясь затем ко мне, произнес: — Полковник — для поручений Военного совета!

Но останавливать меня было уже поздно. И я ответил генералу сдержанно, но твердо:

— Я и сам понял, кто это. Но полковника нет в списке допущенных к плану операции.

Вышел Булганин. Он был, как мне показалось, трезв, хотя о его постоянном пьянстве ходили буквально легенды. Я представился. Он приветливо поздоровался с нами обоими и произнес:

— Ну что ж, раскладывайте свои карты.

— Я не могу этого сделать, пока в помещении есть посторонние.

— Кто же здесь посторонний? — улыбнулся он.

— В списке допущенных к плану операции нет полковника.

— Ну, я его допущу. Что, вам написать это?

— Нет, мне достаточно и вашего устного распоряжения. Я разверну карты и сделаю полный доклад, но по окончании этого обязан буду донести в Генштаб, что произошло разглашение плана операции.

— Ну, если такие строгости, не будем нарушать. Законы надо уважать всем. Даже и члену Политбюро. — Он подчеркнул последнее слово.

— Оставьте нас одних, — обратился он к полковнику. И тот вышел.

Когда мы возвратились в домик к командующему, он встретил нас смехом. Меня он знал еще с Дальнего Востока и сейчас, смеясь, сказал:

— Ну, что, дальневосточник, поучил нас, как относиться к законам? Звонил Булганин. Он, кажется, не очень доволен, но на словах хвалит.

Эта операция тоже была по сути безуспешной. В первый день продвинулись максимально около десяти километров. На второй и третий день успеха тоже не было. Но особенность... листовки, обращенные к 10-й гв. армии, появились только на второй день операции. Это безусловно указывало на утечку информации из окружения Булганина. Урок был учтен. Последняя при мне операция готовилась с особо строгим соблюдением тайны.

Во время проигрыша у Попова пришел Булганин — пьяный до положения риз. Лицо сизо-красное, отечное, под глазами мешки. Подошел к Маркиану Михайловичу, сунул руку и свалился на стул рядом. А остальным не сделал даже общего поклона. Командующий увидел подход булганинской своры в окно и закрыл карту и другие документы. Когда все улеглось, Попов сказал Булганину:

— Николай Александрович, попроси всех пришедших с тобой перебраться в приемную.

— Я не могу оставлять члена Политбюро одного, — резко и с явным вызовом произнес громила в НКВДистской форме.

— Николай Александрович, я еще раз прошу. Я не могу продолжать работу, пока здесь будет хоть один посторонний.

— Вот вы как все заразились подозрительностью. Нужно же понять и товарища — начальника моей охраны. Он тоже имеет инструкции и не вправе их нарушать. Я ему дам распоряжение, а он сейчас же донесет, что я мешаю ему нести службу.

— Не знаю, не знаю, Николай Александрович, но я при посторонних рассматривать план операции не буду.

Они еще попререкались немного. И в конце концов Булганин приказал всем своим выйти. Всю остальную часть проигрыша он продремал. В конце подписал все не глядя.

Эта операция была самой успешной из упоминавшихся четырех. Продвинуться удалось более чем на тридцать километров и расширить фронт прорыва до двадцати километров. Был занят районный центр Калининской области — город Пустошка. Это положение, сложившееся на третий день операции — на 28 февраля 1944 года. Больше в этой операции я не участвовал, но знаю, что она развивалась еще и в глубину и по фронту.