ВДАЛИ ОТ РОДИНЫ
Воздушный гигант «Боинг-747» — с полтысячью пассажиров на борту — легко оторвался
от взлетной полосы франкфуртского аэропорта и, набирая высоту, взял курс
на Нью-Йорк.
Всего несколько часов прошло с тех пор, как мы, то есть я, жена и наш сын
Олег, простились с друзьями в аэропорту «Шереметьево». Саша Подрабинек
с тоскою сказал Зинаиде Михайловне: «Нет, нет! Мы никогда уже не увидимся
с вами». Грустные были лица и у остальных провожающих. Грустно было и нам —
отъезжающим. Однако никто, кроме Саши, не проявлял столь безнадежного пессимизма.
Все остальные, если и не верили в реальную возможность нашего возвращения,
то надеялись на это. Появилась и постепенно окрепла такая надежда и у нас
с женой.
Прошел месяц с тех пор, как мы подали документы в ОВИР на поездку в США —
для операции и в гости к сыну. Никаких надежд на визу у нас не было, но
нам нужен был формальный отказ. Еще в марте нам стало известно, что КГБ
проявляет «интерес» к моей операции. Я хотел разгласить полученные нами
сведения и тем поставить преграду вмешательству моих «заботливых опекунов»
в дела хирургические. Отказ в визе пролил бы дополнительный свет на мое
сообщение. Но визы нам дали. И притом в сверхударных темпах: документы
поданы 27 октября, а 4 ноября уже подписаны заграничные паспорта.
Это нас насторожило: «Неспроста такая скорость. Наверняка обратно не пустят».
Отсюда реакция — отказаться от виз. Сообщили друзьям. Но из их среды прозвучало
иное мнение: «Почему непременно подозревать подлость? А может, на вас правительство
хочет продемонстрировать изменение своей политики в отношении свободы передвижения?
Не воспользовавшись полученным разрешением, мы и не узнаем об этом». Все
московские друзья советовали воспользоваться визами, но во время пребывания
за границей не давать повода для лишения гражданства. Посоветовавшись в
Москве, я выбрал время и съездил к друзьям в Харьков. На встречу со мной
пришли тридцать семь человек, и все они единодушно поддержали мнение москвичей.
Мнение друзей и, главное, мои опасения за благополучный исход операции,
находящейся в сфере «заинтересованности» КГБ, склонили нас к поездке. Постепенно
наши опасения относительно возможности лишения меня гражданства стали казаться
преувеличенными. Поэтому сейчас, сидя в удобном кресле воздушного лайнера,
я, полуприкрыв глаза, спокойно наслаждался комфортабельным полетом. И никаких
тревог за будущее. Оно представлялось спокойным и радостным. Но вот и Нью-Йорк.
Как приблизилась к нам Америка. Утром в Москве, а в пять часов вечера в
Нью-Йорке. Несложный таможенный досмотр, и мы в объятиях друзей. Как же
много их уже собралось здесь, на этой благодатной земле. Короткая пресс-конференция,
на которой я заявил, что выдачу нам виз рассматриваю как гуманный акт советского
правительства и готов платить за это полной лояльностью: ни на какие вопросы
политического и правозащитного характера отвечать не буду. Кого интересуют
мои ответы на такие вопросы, пусть приезжает в Москву, когда мы туда вернемся.
Там я отвечу на них.
Едем домой. Да, домой, в квартиру, которую сняли для нас друзья — крымские
татары. Легкий ужин вместе с друзьями, и вот мы в своей семье. И с нами
сын, с которым три года назад мы простились навек.
На следующий день — 1 декабря 1977 года — отдыхали. Но сын предупреждает:
завтра к врачу. Врачебный осмотр показал — надо немедленно оперироваться.
Хирург даже пожурил: «Давно надо было».
Дальше начались чудеса. В первоклассный госпиталь «Сант-Барнабас», в отдельную
просторную палату положили через день — 5 декабря. Попробовал бы я в Советском
Союзе получить место (хоть какое-нибудь, хоть коридорное) для такой операции
за столь короткий срок.
Оперировали 8-го, то есть на обследования и подготовку к операции ушло
всего два дня. Выписали из госпиталя 13-го, всего через пять дней после
операции. В Советском Союзе меня продержали бы в больнице не менее двух
месяцев. Вот где наши нехватки операционных мест в больницах. За то время,
в течение которого наши врачи лечат одного больного, в Америке проходят
через одну койку — семь. Делается эта операция в СССР в два приема, с двумя
последовательными разрезами. Когда я рассказал об этом своему американскому
хирургу, он сказал: «И мы так делали... до войны». Теперь американцы делают
это без единого разреза. Когда я спросил, почему же советские хирурги не
переймут этот опыт, он ответил: «Дело не в хирургах. Советские хирурги
находятся на том же уровне знаний и опыта, что и американские, но у них
нет наших инструментов. Своя промышленность не выпускает, а покупать за
границей правительство не разрешает».
На этом чудеса не закончились. Бригада врачей — руководитель хирург доктор
Любомир Кузьмак, хирург-уролог доктор Щен, терапевт доктор Олесницкий и
анестезиолог доктор Кокс — сделали операцию в знак уважения к правозащитному
движению в СССР бесплатно. Госпиталь принял все расходы (4500 долларов)
на свой счет
[Мне могут сказать, что американцев бесплатно не лечат. Да, не лечат, но
американские граждане имеют различного рода медицинское страхование, в
том числе и государственное для бедных и инвалидов. Но этим я отнюдь не
хочу сказать, что система медицинского обеспечения США без изъянов. В целом
она намного лучше советской, в некоторых же важных частях хуже, но это
тема специального разговора].
Избавившись от своей аденомы, я начал изредка выезжать в другие города
Америки. 9 марта был в Бостоне. Днем мне показывали Гарвард. Вечером я
имел встречу с профессорами. Ночевал у Андрея Амальрика. Утром 10-го меня
поднял телефонный звонок. Звонила Зинаида: «Тебя лишили гражданства». Немедленно
отправляюсь в Нью-Йорк. Всю дорогу не оставляет сожаление — почему не уехали
вовремя.
Мы с женой намеревались пробыть в США только половину срока. Но я установил
связь с видными американскими психиатрами и договорился о прохождении психиатрической
экспертизы. Дело несколько затянулось, и мы не выехали, как намеревались,
1 марта. В Нью-Йорке я быстро выяснил, что наш отъезд в начале марта состояться
тоже не мог. Лишили меня гражданства, оказывается, еще 13 февраля. Объявили
10 марта. За что же лишили?
Оказывается, «Григоренко П.Г. систематически совершает действия, несовместимые
с принадлежностью к гражданству СССР, наносит своим поведением ущерб престижу
Союза ССР...» Итак, «сама себя раба бьет, что не чисто жнет».
Шесть с половиной лет меня держали в специальных психиатрических больницах,
утверждая, что я не ответствен за свои действия ныне и не был ответствен
до того, как был заключен: по окончании заключения направлен под наблюдение
психдиспансера. Тоже, значит, не ответствен. Но вдруг оказалось, что я
злостный подрыватель престижа государства. Сумасшедший подрыватель престижа
государства. Какова же цена такому престижу? Нет, не подрывал я престижа
государства, но и сумасшедшим тоже не был. Я, вместе с моими друзьями,
принимал участие в борьбе за правовое общество, боролся против лжи, которая
наряду с террором является главным средством сохранения и укрепления власти
партократии. Власть, родившаяся в подполье и вышедшая из него, любит в
темноте творить свои черные дела. Мы же стремимся вынести их на свет, облучить
их светом правды. Власть, стремясь уйти из-под света, изображает наши действия
как нелегальные, подпольные, пытается загнать нас в подполье.
Но мы твердо знаем, что В ПОДПОЛЬЕ МОЖНО ВСТРЕТИТЬ ТОЛЬКО КРЫС. Из подполья
вышли крысы, захватившие власть над людьми. В подполье растится культура
еще более страшных грызунов. И как бы они ни назывались — «красные бригады»,
«ирландская армия», «черный сентябрь» или еще как, — это крысы, с которыми
человечество сосуществовать не может. Крысы добились изгнания меня с Родины,
как до того изгнали Солженицына, Чалидзе, Максимова, а после Ростроповича,
Вишневскую, Рубина... Но будущего у крыс нет. Мы вернемся на Родину и увидим
наш освобожденный от крысиной напасти народ.
П. Григоренко