Николай Котрелев

ЭПАТАЖНЫЕ СБОРИЩА МНЕ БЫЛИ ЧУЖДЫ

Игорь Волгин и Владимир Буковский, Аполлон Шухт и Владимир Осипов, Виталий Скуратовский и Эдуард Кузнецов — как ни разнились их роли на «Маяковке», как — впоследствии — ни разошлись их жизненные пути, — все они вспоминают о площади с любовью и теплотой как об одной из самых прекрасных страниц в своей жизни. Казалось бы, что молодежь, влюбленная в искусство, в поэзию, не могла не тянуться к «Маяку», не относиться к нему с пиететом, и только ретрограды-консерваторы, ангажированные режимом комсомольские деятели и члены оперативных отрядов не видели в этих вечерних чтениях ничего хорошего. Однако жизнь не бинарная система: даже среди завсегдатаев «Маяковки» совсем не все были ее адептами.

Николай Котрелев, бывая на площади и дружа со многими «маяковцами», никогда не жил их интересами, ибо никогда этих интересов не разделял.

Самый образованный (кроме, разве что, Гарика Суперфина), погруженный — уже тогда — в искусство и философию Серебряного века, он смотрел на товарищей чуть снисходительно. Забывая, что любое явление (как в литературе, так и в жизни) нельзя судить по критериям, сложившимся в иные времена и при иных обстоятельствах. И еще о том, что каждому свое: кому-то сидеть в архивах, а кому-то бодаться с дубом.

...В доме у Алика Гинзбурга я познакомился с Юрой Галансковым, и он привел меня на площадь Маяковского. Эпатажные сборища мне были внутренне чужды, но мальчишеский азарт, видимо, на какой-то момент оказался сильнее, и я стал бывать там довольно часто. Никого из поэтов «Маяковки» я не ценил: ни Шухта, ни Ковшина, ни Щукина, ни Калугина. Помню, как читал свой «Человеческий манифест» Галансков, — не задевало нисколько, хотя читал он с полной самоотдачей, быть может, даже граничащей с истерикой.

Но ребята они были приятные, с ними было о чем поговорить. Одно время я с ними дружил довольно тесно. Особенно светлые воспоминания остались у меня о Галанскове — удивительно чистый был человек. Подлинность и трогательность были и в Аполлоне Шухте. Его последующее решение уйти из литературы вызывает уважение. Думаю, что оно было продиктовано не прагматическими соображениями, а просто: отсохло и отсохло.

...Участвовать в «Фениксе» мне не хотелось ни в качестве автора, ни в качестве технического сотрудника. Тем более, что к этому моменту я уже перестал писать стихи 1 , а печатать на машинке еще не научился. Они просили у меня статьи на исторические темы, но я тогда занимался письмами Лозинского к Дживелегову 2 , а им нужны были какие-то фиги в кармане. Словом, не столковались.

Я потом видел уже готовый «Феникс». Видел и «Бумеранг» — большой лапоть форматом в целую страницу. Неряшливо, непрофессионально и графоманно — никакого другого впечатления от этих журналов не помню.

Кроме поэтов были на «Маяке» и так называемые (говорю по-ихнему, меня и тогда от этого слова коробило) политики. С одним из них, Осиповым, я был шапочно знаком еще раньше. Однажды он зазвал меня на какое-то толковище, которое он называл семинаром. Ни доклада, ни прений не помню совершенно. Но хорошо помню, что мне это показалось настолько бездарным, что я решил больше никогда на эти семинары не ходить. В доме Алика Гинзбурга, если и шел треп, то какой-то веселый, притягательный, а здесь — ни мыслей, ни молодого блеска, ни очарования.

«Политикам» никакая поэзия вовсе была не нужна. Они хотели печатать воззвания, купить автомат... еще какие-то глупости, которые заставляли сомневаться в их умственных способностях.

Помню разговор с Володей Ковшиным о том, что Осипов и, кажется, Кузнецов собираются убить Хрущева, — это был уже полный бред. Но мы с Володей тут же об этом забыли, потому что для него это было неинтересно, а мне казалось воплощенным идиотизмом.

Вообще, ни с Осиповым, ни с Буковским я старался о политике не разговаривать. (С Кузнецовым я не был знаком.) Политика у них была сделанная по советскому шаблону. Да они, собственно говоря, и не хотели ничего другого, как только усовершенствовать существующую систему. А я кожей и печенкой знал, что коммунизм нужно отменить сразу, весь и целиком. И все их идеи казались мне тупостью, пошлостью, запредельной бездарностью. Спорить с идиотами я не умел и не хотел. От всей этой ахинеи хотелось только бежать сломя голову.

КОММЕНТАРИИ

Николай Котрелев. Эпатажные сборища мне были чужды.

Литературная запись.

1 Стихи Н.Котрелева были напечатаны в «Синтаксисе».

2 Лозинский Михаил Леонидович (1886–1955) — переводчик, поэт. Дживелегов Алексей Карпович (1875–1952) — историк, литературовед, театровед.