Анатолий Иванов

ГАВРИЛО ПРИНЦИП ¹ НАОБОРОТ

Анатолий Иванов — автор проекта «Космонавт», согласно которому предполагалось физически устранить Хрущева — как политика, толкающего планету к третьей мировой войне. Обсуждавшие вместе с ним этот проект Владимир Осипов и Эдуард Кузнецов получили по семь лет лагерей. Иванов же был признан невменяемым и через два года вышел из тюремной психбольницы, где, по его собственному признанию, к нему не применяли никакого лечения.

В настоящее время имя Анатолия Иванова не столь известно, как имена его подельников, — Владимира Осипова и Эдуарда Кузнецова, хотя статьи его — написанные как сейчас, так и раньше, — публикуются в национал-патриотической прессе. Ни в одной партии он, однако, не состоит, ни в одном общественно-политическом движении активно не участвует.

И тридцать пять лет назад он был идеологом, быть может, даже «заводилой», но не исполнителем, не деятелем.

Интервью у А.М.Иванова, так же, как у В.Н.Осипова, взято сотрудником НИПЦ «Мемориал» Николаем Митрохиным. Публикуется в сокращенном и отредактированном варианте.

Н.М. Биография у вас, прямо скажем, неординарная. Три раза сесть по политической статье в послесталинские годы удавалось немногим. Для этого, наверное, нужны революционные гены. Кто были ваши родители: большевики, меньшевики, эсеры?

А.И. Никогда они не состояли ни в какой партии. И профессия была у них самая что ни на есть скромная — учителя.

Отец преподавал русскую литературу, а мать, будучи по образованию историком, переквалифицировалась на русский язык — это больше давало материально. Папа был прекрасный, вдохновенный учитель, он и матери всегда уроки готовил.

Н.М. Учителя-словесники, надо полагать, всячески прививали сыну любовь к художественному слову.

А.И. Подростком я интересовался не столько художественной литературой, сколько сравнительным языкознанием и экзотическими языками — учил не только английский, испанский, но и японский, и даже язык северных ненцев.

Очень рано и довольно основательно стал интересоваться политикой. Особенно внимательно следил за национальными движениями в странах Третьего мира — Индонезии, Вьетнаме, Китае. Покупал книжки, посвященные этой проблеме. А вскоре интерес перекинулся на национальные проблемы в Советском Союзе.

...Первый подпольный кружок я создал осенью 1952 года, еще в десятом классе.

В него вошли мои школьные друзья: Юлий Лейбович, Борис Цыпкин (потом я привел его на «Маяк»), Борис Шпунт и Евгений Яшиш. Первые трое — евреи, а Евгений Яшиш — караим. Всех нас интересовал национальный вопрос и, в частности, проблемы сосланных народов. Мы сравнивали географические карты 30-х и конца 40-х годов: была республика — и нет ее.

В последние сталинские годы борьба с космополитизмом соединялась с борьбой против национального самосознания. Так, например, эпосы (туркменский, азербайджанский и др.) были объявлены явлением реакционным, феодальным. (К русским былинам никаких претензий не предъявлялось.) Сосюру раскритиковали за стихотворение «Люби Украйну» ² . Все это как-то будоражило. Мы часто интуитивно нащупывали истину.

Н.М. А как вы относились к антисемитизму на бытовом и государственном уровне?

А.И. С серьезными случаями бытового антисемитизма я практически не сталкивался, хотя во время «дела врачей» я слышал через стенку, как мужики-соседи — у нас в бараке жил в основном пролетариат — говорили: «Гитлер головастый мужик был, он раскусил евреев...» Еще помню, как на авиационный завод приехал лектор рассказывать о «деле врачей» и спросил работяг: «Что, по-вашему, нужно делать?» Они стали орать, что нужно уничтожить всех евреев. Наша компания, естественно, была против этого антисемитского «дела». Ведь, как я уже сказал, у меня тогда почти все друзья были евреи. И, пожалуйста, не ловите меня на слове: мол, тогда так, а сейчас иначе, у меня и сейчас друзья сплошные евреи.

Н.М. И долго существовал ваш кружок?

А.И. Нет, он распался довольно быстро. Ребятам померещилась какая-то угроза. (В действительности никаких последствий не было.) С Лейбовичем и Цыпкиным я продолжал общаться. Несколько позже мы познакомились с Юлием Головатенко, который учился в параллельном классе. Вот он позволял себе антисемитские выпады, но не зло, а добродушно подтрунивая. Мы с ним, Лейбовичем и Цыпкиным вместе собирались, выпивали, шлялись по кабакам. Я этот период называю «есенинским».

Резкие антисоветские стихи Головатенко мы потом напечатали в «Фениксе», под псевдонимами Мерцалов и Петров. (Вылезать он не хотел. Пострадать за идею — это было ему, скептику по натуре, просто смешно.)

Юлий писал роман «Машина безвременья». (Первую главу — «Труба» — потом отобрали у меня при обыске).

Мы все вместе были на похоронах Сталина и видели «Ходынку» на этой самой «Трубе» ³ . Сначала, днем, я пытался прорваться на Пушкинскую улицу, но, когда увидел, что творится: военные грузовики, а на них стоят солдаты и вытягивают из толпы тех, кому невтерпеж ⁴ , я вернулся.

А вечером мы вместе с нашей 127-й школой пошли в Колонный зал. (Я тогда учился в десятом классе.) Мы спускались по Рождественскому бульвару к «Трубе», но так до нее и не дошли. Впереди стояли барьеры, а сзади шли все новые и новые толпы, которые напирали на стоящих у барьеров — в результате жуткая давка. «Хорошо бы кого-нибудь из наших комсомольских вождей придавило», — сказал Юлик Головатенко, и пожелание это сбылось — одного из них, действительно, прижали довольно сильно. Но и меня тоже чуть не задушили.

Мы всю ночь там простояли, бегали в подъезд греться, а когда утром разбредались, — вокруг было много калош. Из всей жуткой ночи почему-то больше всего запомнились эти калоши. Тысячи калош... Юлик сострил: все кинулись убедиться, действительно ли помер.

...В школе мы ходили с постными лицами, изображая скорбь, которую мы отнюдь не испытывали. Я еще лет в четырнадцать обещал Лейбовичу, что на похоронах Сталина буду песни петь, что и делал — разумеется, вполголоса. Мы тогда любили петь есенинские стихи из «Москвы кабацкой» (у кого-то из ребят был четырехтомник 20-х годов ⁵ ) на мотив «Дорогая моя столица» ⁶  — они хорошо ложились на эту мелодию, и мы регулярно забавлялись таким образом.

В начале марта 1953 года по всей Москве были расклеены афиши фильма «Мечта сбылась» ⁷  — их срочно заклеивали. Мы это отметили не без ехидства. В общем, резвились и радовались как могли.

Н.М. Вы не любили Сталина потому, что уже тогда знали о его преступлениях?

А.И. У нас было «наоборотное» мышление. Раз в газетах пишут так — значит на самом деле иначе. Кое-что и знал. У отца хранились старые газеты со стенограммами процессов 30-х годов — я их с большим интересом штудировал. (Ничему, разумеется, не веря.) Но о размахе репрессий, о лагерях, конечно, не подозревал. Из наших родственников никто не пострадал.

После школы я поступил в Институт иностранных языков, на немецкое отделение, проучился год и бросил. Еще год болтался без дела. В 55-м меня хотели забрать в армию, но я «косанул» (так у меня появился диагноз: шизофрения) и в том же году поступил на филологический факультет МГУ. Экзамены я сдал так себе, но для детей учителей были льготы. На филфаке я быстро понял, что здесь такая же мура, как и в Инязе, — все засушено, больше долбежки, чем науки, и кроме языка практически ничему не учат. Я решил, что с языками я и сам справлюсь, и перевелся на исторический факультет.

Там вокруг меня образовался кружок, к которому присоединился и Володя Осипов, — так мы с ним познакомились и подружились. Кроме Осипова в кружок входили Станислав Сорокин и Владик Краснов — все с нашего курса. Объединяло нас критическое отношение к действительности. Мы уже начинали делать доклады на семинарах с определенной подоплекой. Но, пожалуй, и все, — ничего запретного мы не писали и не читали. Самиздата тогда еще не существовало.

Н.М. Как вы восприняли XX съезд и доклад Хрущева?

А.И. Для Осипова это было потрясением, для меня — нет. Мы с ребятами еще в школе говорили, что Сталин — диктатор, тиран. На съезде это признали официально — только и всего. Сам доклад я не читал (его зачитывали только на партийных и комсомольских собраниях), мне пересказывали — Осипов, кто-то еще...

Н.М. На венгерские события как вы отреагировали?

А.И. С восторгом. Тогда вышел сборник «Контрреволюционные силы» ⁸ , где, несмотря на пропагандистскую шумиху, какая-то фактура все-таки проскальзывала. А мы уже умели читать между строк, добывать материал из официальных источников... Потом я прославлял венгерскую революцию в своем исследовании «Рабочая позиция и диктатура пролетариата».

Н.М. Будучи студентом исторического факультета, вы много занимались?

А.И. Да. Сидел в «Историчке». Очень много читал по проблемам этногенеза, антропологии, языкознания. (Потом мне это пригодилось, когда я писал свои работы «Заратустра говорит не так», «Освенцим каменного века».) В «Историчке» я изучил и Бакунина и потом часто использовал его критику Маркса.

Никаких знакомств в «Историчке» я не заводил. Заказывал огромное количество книг — надо было все просмотреть, охватить, записать, на разговоры времени не было. Кроме того, я не курю, а все знакомства там завязывались в «курилке».

В самом конце 57-го меня исключили из университета. Без каких-то конкретных прегрешений, просто за политическую неблагонадежность.

Может быть, кто-то «стукнул», что на пьянке по случаю 7 ноября я предложил выпить за елико возможно меньшее число грядущих годовщин. Были, наверное, и еще какие-то крамольные высказывания, которые также могли стать известными.

В тот момент как раз арестовали группу Краснопевцева, и на факультете наступила истерическая обстановка «охоты за ведьмами». Из этой «группы» я никого не знал, — деятельность в подпольной организации они совмещали с работой в бюро комсомола, а я отродясь ни в каких комсомолах не состоял. (Как ни странно, кроме меня на курсе было еще двое-трое таких уродов.)

Мое исключение никак не было связано с нашим кружком. Осипов считался своим парнем, но заплутавшим. Я же — сволочью, пробу негде ставить. Решили, что источник заразы надо устранить: пока на курсе будет Иванов, не перестанут плодиться осиповы.

Может быть, именно потому, что за мной не было никакой вины, родителям удалось упросить деканат восстановить меня на заочном отделении.

...Когда меня вышибли, я попросил Осипова найти в Литературном институте людей, которые были бы нам близки идейно, а главное, способны на какие-то действия. (Володя сам тогда пробовал писать стихи, и у него были там какие-то знакомые.)

Осипов познакомился с Колесниковым и Александром Орловым (он потом был на «Маяке»), а через них с Игорем Авдеевым, который в тот момент закончил Московский энергетический институт. Игорь был талантливый, своеобразный поэт. (Недавно он умер, так ни разу в жизни и не напечатав своих стихов.) Авдеев вынашивал идею создания подпольной организации, он попросил меня написать о «деле Краснопевцева». И хотя я ничего толком об этом деле не знал, я написал статью «Ждущим», о том, что есть люди, которые видят: сделать ничего невозможно и просто ждут, когда что-то само произойдет, а есть люди, которые не ждали, а создали организацию. Дело провалилось, но это не значит, что не надо было ее создавать, создавать было надо, но на каких-то других началах, — и я излагал свои соображения по этому поводу. Статья была подписана псевдонимом Манулин и существовала в единственном экземпляре.

Игорь Авдеев повез ее в Новокузнецк (тогда еще Сталинск-Кузнецкий), куда его направили по распределению. Там он думал развернуть свою деятельность по созданию организации, и моя работа должна была служить как бы рекомендательным материалом.

Летом 1958 года был открыт памятник Маяковскому, и я пошел посмотреть на него. (Раннего Маяковского я любил, многое на память знал, с удовольствием декламировал из «Облака в штанах».) Пришел — гляжу школьники стихи читают, в том числе и свои. Ну, думаю, интересно. Сказал об этом Осипову, вместе стали туда похаживать, отлавливать людей, которые представлялись нам стоящими.

В этот самый первый период существования «Маяка» там была одна колоритная фигура — Федянов, рабочий, самодеятельный поэт. Писал «под Маяковского». Он одним из первых стал выступать. Вокруг него крутилась компания молодых рабочих — мы с ними не были знакомы.

На площади мы познакомились с моим тезкой Анатолием Ивановым, по прозвищу Рахметов. Он жил в Рабочем поселке, и мы часто у него собирались. У него дома я читал свою «Рабочую оппозицию», написанную на основе университетского доклада, уже после исключения. В этой работе я показал историю двух направлений в социализме: нехорошего и неправильного марксистско-ленинского и другого, ему противостоящего, — я только что проштудировал Бакунина, и мне очень понравилось, как он разделывает Маркса. Я проводил линию через «рабочую оппозицию» к югославским рабочим советам и даже к венгерской революции 1956 года.

5 декабря 1958 года в Новокузнецке арестовали Авдеева и при обыске нашли мою статью. Вышли и на меня. В конце декабря у меня дома был обыск — забрали мою, безусловно антисоветскую, работу «Рабочая оппозиция и диктатура пролетариата». А через месяц, 31 января 1959 года меня арестовали. Прямо в «Историчке». Направили в Институт имени Сербского.

Там все время шли яростные споры между марксистами, на одной кровати, и антимарксистами — на другой. Ярым марксистом был Виталий Ременцов.

В мае 1959 года был суд. Авдеев получил шесть лет, а я — принудительное лечение в Ленинградской СПБ ⁹ . Кроме нас по делу больше никто не шел. Игорь отсидел от звонка до звонка, а я освободился довольно быстро — в августе 1960 года.

На пересылке я познакомился с украинским националистом, учителем Рафальским Виктором Парфентьевичем, а потом, в Питере, и с другими участниками этого движения: Колей Никифоровым, Левой Стариковым, Сашей Мартыновиче ¹⁰ .

Когда я вышел, Осипов с Рахметовым уже вовсю развернулись на площади Маяковского. Познакомились и меня познакомили с Галансковым, Буковским, позднее — с Хаустовым и Кузнецовым. Ребята все были молодые, примерно моего возраста, даже моложе. Собирались, конечно, не только на площади, — у Рахметова в Рабочем поселке, на квартирах «маяковцев», особенно тех, кто жил недалеко от площади. Летом — просто за городом, ездили в Подрезково, иногда поближе — в Измайловском парке. Помню большое собрание, на котором выступал Илья Бокштейн.

Н.М. Это были именно собрания, а не просто, выражаясь нынешним языком, тусовки?

А.И. Обсуждали текущие события, наши дальнейшие планы, пытались составить программные документы... Конечно, все это было достаточно абстрактно, ведь нам не на что было опереться. Все интересовались югославской моделью, идеей рабочих советов. Раскола на демократов и патриотов тогда не было (как не было и каких-то разделений по национальному признаку), все были в одной упряжке.

Н.М. Вас обвиняли в намерении убить Хрущева. Вы действительно вынашивали эту идею?

А.И. Это была идея-фикс Виталия Ременцова (после Сербского мы с ним вместе были в Ленинграде). Он был на ней абсолютно зациклен, ни о чем другом и слушать не хотел. Рассуждал примерно так: пройдет несколько лет, народу заткнут рот кукурузой и совершенно забудутся сталинские преступления. Чтобы этого не случилось, он считал необходимым убить Хрущева.

Лично я никогда не доверял Ременцову. Сначала он говорил, что учился в мореходке и был арестован за попытку перехода границы, потом выдал мне другую версию: якобы он работал в КГБ и выразил протест против политических репрессий. Ременцов мечтал о том, что после убийства, которое он устроит непременно на Красной площади, при большом стечении народа, обязательно будет открытый процесс, на котором он расскажет всю правду о Сталине. (Когда лейтенант Ильин выстрелил в Брежнева ¹¹ , никакого открытого процесса не было — так что зря он надеялся на гласность и резонанс.)

Н.М. Пусть автором идеи был Ременцов, но как отнеслись к ней вы и ваши друзья?

А.И. Обсуждали. Мы считали: Хрущев ведет авантюристическую политику, направленную на эскалацию войны, и я высказал мысль, что возможен вариант «Гаврило Принцип наоборот», то есть одним выстрелом предотвратить войну. Но Ременцову я не верил. Выдвигалась кандидатура Эдика Кузнецова. Он хотел устроиться почтальоном на правительственной трассе, чтобы искать подходящее место.

Наш проект назывался «Космонавт» (в 61-м году запустили Гагарина, и это была очень модная тематика). Название, по-моему, я придумал.

Н.М. Кто знал о проекте «Космонавт»? Как это стало известно КГБ? Из доноса Вячеслава С.?

А.И. С. узнал о покушении от Галанскова. Галансков выдвинул ультиматум: нужно этого буйного (меня) поймать, связать и прибить, чтобы не организовывал убийства. Когда обсуждался этот проект, Галансков поддакивал, а на самом деле вел закулисную игру против меня. Он советовался со своим другом Щукиным, а тот со своим бывшим одноклассником С. Я считаю главным виновником того, что произошло 6 октября 1961 года, не С., а Галанскова.

Обо всех интригах Галанскова я узнал только за день-два до ареста. Пришел ко мне Осипов, как в воду опущенный. Я спросил, в чем дело, и он рассказал мне, как по наущению Галанскова Щукин и Буковский его подпоили и стали выпытывать подробности о замысле теракта. Щукин обнимал Осипова и приговаривал: «Володя, ты не понимаешь, что ты делаешь, ты игрушка в руках Новогоднего и украинских террористов».

Н.М. При чем тут украинские террористы?!

А.И. Приезжал мой знакомый по Питеру Виктор Рафальский, и я организовал его встречу с «маяковцами». Он рассказывал о положении Украины, а Галансков, очевидно, подумал, что именно украинцы и готовят убийство. Про Ременцова ребята не знали. Только Осипов однажды случайно встретился с ним у меня дома — я потом сказал Володе: «Это и был тот самый Ременцов».

Н.М. Если никто о нем не знал, почему же его арестовали?

А.И. 6 октября меня забрали во второй раз (в этот же день арестовали Осипова и Кузнецова). Мне очень не хотелось, чтобы следователи выходили на украинцев. Рафальского и Калиниченко я считал более ценными кадрами, чем Ременцова, и я решил пожертвовать Виталием. Кроме моих показаний на него ничего не было, и, может быть, его бы и не арестовали — мало ли кто что говорит, но на обыске у него нашли листовки, заранее заготовленные для предполагаемого теракта. Хотя я и запретил ему это делать. Вот поэтому его и засунули опять в Питер.

Между прочим, первый вопрос, который мне задали на следствии: «Какие у вас разногласия с группой Галанскова?». Я ответил: «Такой группы не знаю». — «Как же? Они за мирный путь, за демократические реформы, а вы — за террор».

Н.М. А по «Маяку» задавали какие-то вопросы?

А.И. «Маяк» их в общем-то не интересовал. Они были довольно хорошо о нем осведомлены.

...После ареста меня вновь крутанули через Сербского, и на этот раз я попал в Казань ¹² . (Туда в основном отправляли уголовников.) Я просидел там два года. Должен отдать должное врачам: никакого лечения ко мне не применялось, ни таблеток, ни уколов. Как острили наши ребята, стенотерапия и решеткотерапия.

Через год после моего освобождения вернулся из лагеря Игорь Авдеев. От него я узнал, что и он и Володя Осипов заделались теперь православными монархистами. Я этим делом дотоле не увлекался, был весьма удивлен такой эволюцией и решил изучить славянофилов. Они меня чрезвычайно заинтересовали.

После освобождения из Казани я восстановился на заочном отделении МГУ, где написал по славянофилам сначала курсовую работу, а потом и диплом. Дипломная работа показалась начальству еретической, на меня стали орать: «Вы что, снова в тюрьму захотели?» И зарубили мне диплом. Я защитил его через год и в переделанном виде.

Я стал посещать собрания на Петровке, 28 — официально это называлось секцией пропаганды «Общества охраны памятников» ¹³ , а неофициально «Русский клуб». Меня ввел туда Олег Михайлов ¹⁴ , с которым мы были знакомы еще с отрочества: он жил в том же подъезде, что и Юлик Головатенко.

Печатать меня, разумеется, не печатали, несмотря на все усилия «русских» и лично Олега Михайлова. Первую публикацию в печати мне сделал еврей Янов ¹⁵  — в «Вопросах литературы» в 1969 году была дискуссия о славянофилах, и я принял в ней участие. (Следующая моя статья в официальной печати появилась через двадцать лет — в 1989 году ¹⁶ .)

Я и позже — в конце 70-х — принимал участие в деятельности ВООПИКа, когда секретарем его Московского отделения был Эдуард Николаевич Дьяконов, впоследствии основатель «Памяти» ¹⁷ .

В конце 68-го вернулся из заключения Осипов. Я представил его руководителям «Русского клуба». Мы снова стали собираться со старыми друзьями, еще с «Маяка»: Осипов, Рахметов, кто-то еще. Я читал свои свежие работы, например про народников.

Когда появился «Манифест Демократического движения Советского Союза» ¹⁸ , мы в ответ на него сочинили «Слово нации» ¹⁹ . (За подписью «Русские патриоты».) Основной текст написал я. (Предварительно обсудив с Осиповым, Авдеевым и Дмитрием Дудко. ) Я же попросил Буковского передать «Слово» на Запад, он посмотрел и изрек: «Бредовая вещь», — но тем не менее передал.

В 1971 году Осипов начал делать журнал «Вече». (Он еще в лагере мечтал: освободится и будет издавать журнал.) Мы с Володей были в то время близкие друзья. Он обсуждал со мной планы номеров, и я был очень активным автором — наверное, треть всех материалов были мои. (Либо под псевдонимом Скуратов, либо вообще без подписи.)

...По делу журнала «Вече» меня привлекли только в качестве свидетеля и вынесли предупреждение. После процесса я продолжал писать какие-то вещи, и они ходили по рукам. Властям особенно не нравились «Рыцарь неясного образа» — памфлет, написанный к 100-летию Дзержинского, и «Логика кошмара» — о сталинском терроре. За распространение этих работ я и был осужден в третий раз. В августе 1981 года. Повезли в Сербского — и сняли диагноз. Осудили по 70-й статье. Год заключения и пять ссылки. В ссылке я провел два с половиной года, и новый, 1985-й, встретил уже дома.

После 1987 года у меня были довольно близкие отношения с «Памятью» Васильева — и сейчас сохраняются. Когда велась кампания против «Памяти», я выступал в ее защиту. Однако ни к одной из ее группировок я не принадлежу. Поскольку ни одна из них меня не устраивает.

КОММЕНТАРИИ

Анатолий Иванов. Гаврило Принцип наоборот

¹ Принцип Гаврило (1894–1918) — сербский революционер, член радикальной организации «Молодая Босния», один из организаторов убийства в Сараево 28 июня 1914 эрцгерцога Франца Фердинанда. Приговорен к 20 годам заключения, умер в тюрьме. Убийство стало поводом к военному нападению Австро-Венгрии и Германии на Сербию, положившему начало первой мировой войне.

² Стихотворение написано в 1944 (рус. перевод В.Цвелева). Раскритиковано в «Правде» 2 июля 1951 в передовой статье — «Против идеологических извращений в литературе».

³ Имеется в виду Трубная площадь.

⁴ Солдаты на грузовиках не только вытягивали из толпы живых людей, но и складывали в машины трупы.

⁵ Посмертное Собрание сочинений С.Есенина со вступительной статьей А.К.Воронского (Т.1–4. М.; Л., 1926–1927).

⁶ Имеется в виду популярная песня «Моя Москва» (1941) на музыку И.Дунаевского.

⁷ «Мечта сбылась» («Митря Кокоря») — румынский кинофильм (1952) по роману М.Садовяну; режиссеры В.Илиу и М.Садова. Фильм о крестьянине, который становится «сознательным строителем социалистического общества».

⁸ Контрреволюционные силы: Из Белой книги Венгерского правительства / Изд. Информационного бюро Совета Министров ВНР / Пер. с венг. Ч.1–4. М., 1956–1957.

⁹ СПБ — спецпсихбольница — так официально назывались тюремные психиатрические больницы.

¹⁰ Мартыновиче Александр — политзаключенный, в конце 1950-х содержался в Ленинградской спецпсихбольнице.

¹¹ 22 января 1969 «во время торжественной встречи летчиков-космонавтов» мл. лейтенант Виктор Иванович Ильин (р.1947) предпринял попытку покушения на Генерального секретаря ЦК КПСС Брежнева, убил шофера правительственной машины, ранил мотоциклиста из сопроводительного кортежа. Был признан невменяемым и отправлен в Казанскую тюремную психбольницу, где провел около 20 лет.

¹² Имеется в виду Казанская СПБ.

¹³ Всесоюзное общество охраны памятников истории и культуры (ВООПИК). Здесь зародилось движение «Память».

¹⁴ Михайлов Олег Николаевич (р.1933) — критик, литературовед. В своих работах придерживается почвеннической ориентации.

¹⁵ Янов Александр Львович (р.1930) — историк, публицист, политолог. В 1972 эмигрировал в США. Автор многих книг, в главной из которых — «Русская идея и XXI век» — рассматривается история и перспектива российского почвенничества. Популярностью пользуется его книга «После Ельцина» (М., 1995).

¹⁶ Речь идет о дискуссии «Литературная критика ранних славянофилов» (Вопросы литературы. 1969. №5–12). Статья А.Иванова «Отрицательное достоинство» была опубликована в №10. В 1989 в «Молодой гвардии» ( 8) появилась его статья «Это начиналось так» — глава из работы «Триумф самоубийц», впервые опубликованная в 1975 в самиздатском журнале «Московский сборник» (редактор-составитель Л.Бородин).

¹⁷ «Память» — общественная организация националистического толка.

¹⁸ Имеется в виду самиздатский документ «Программа демократов России, Украины и Прибалтики» (1969), содержавший анализ мирового национально-освободительного движения, а также ряд программных положений общедемократического характера.

¹⁹ В «Слове нации» говорилось: «Демократические институты не несут с собой исцеления, скорее наоборот, углубляют болезнь. <...> Мы стремимся к возрождению национального чувства <...> Национальная революция начинается с личности. Кончиться она должна появлением мощного национального государства, служащего центром притяжения для здоровых элементов всех братских стран. В этом государстве русский народ на самом деле, а не по ложному обвинению, должен стать господствующей нацией, не в смысле угнетения других народов, а хотя бы в том, чтобы русские не становились жертвами дискриминации и даже террора в отдельных частях своей собственной страны. Когда мы говорим: "Русский народ", — мы имеем в виду действительно русских людей, по крови и духу. Беспорядочной гибридизации должен быть положен конец. <...> ДА ЗДРАВСТВУЕТ ПОБЕДА ХРИСТИАНСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ НАД ВЗБУНТОВАВШИМСЯ ХАОСОМ! ДА ЗДРАВСТВУЕТ ВЕЛИКАЯ ЕДИНАЯ И НЕДЕЛИМАЯ РОССИЯ! С НАМИ БОГ!»