Владимир Батшев
ОНИ ПЕРЕДАЛИ НАМ СВОЙ ОПЫТ
Владимир Батшев — один из тех, кто попытался возродить площадь через несколько лет после ее разгрома. Нельзя сказать, что попытка была очень удачной. Во всяком случае, по размаху, по продолжительности существования «новая» оказалась несопоставима со «старой». Но сама попытка симптоматична — наверное, та, оттепельная «Маяковка» все-таки чего-то стоила. Наверное, кому-то ее очень не хватало.
В детстве я жил на 1-й Брестской — это улица между Белорусским вокзалом и площадью Маяковского. И вот однажды, в 60-м году, мне тогда было тринадцать лет, подхожу я к «Маяковке» — а там стихи читают. Я был потрясен. Не официальные поэты, а просто пишущие люди читают свои стихи на площади! Что они читали — не помню, но сам факт был так необычен, что запомнился мне надолго.
К сожалению, я тогда не понял, что чтения эти происходят регулярно, и не был на площади больше года — до 14 апреля 1961 года. 12-го полетел в космос Гагарин, и в Планетарии, где работала моя мама, намечалось по этому поводу какое-то интересное мероприятие. Я шел к маме в Планетарий — смотрю: на площади опять читают стихи. Но все было не так, как в прошлый раз. Тогда одни читали — другие спокойно слушали. А теперь толпу разгоняли, читающих хватали, заталкивали в машины и куда-то увозили. (Как я узнал через несколько лет, в тот день схватили Осипова и Щукина.) Я совершенно не понимал: в чем дело, почему разгоняют? Как же можно поэтов разгонять? Они же у памятника Маяковскому стихи читают, не по карманам же шарят! Помню ощущение страшной несправедливости и обиды за этих, еще совершенно не знакомых мне людей.
Вскоре мы переехали в Измайлово, и я уже больше никогда не видел старую «Маяковку».
...В начале 1965 года, когда уже был создан СМОГ и мы выступали повсюду: в Театре на Таганке, в Литинституте, в редакции журнала «Юность» — где только не выступали, Москва была буквально взята смогистами, — я как-то сказал Губанову: «Почему мы все в залах читаем? Давай устроим выступление на площади. В свое время люди читали на площади Маяковского — я это с детства помню, давай и мы будем там читать».
Он отнесся к этой идеи без энтузиазма: «Кто там ходит, кто там услышит?!» «Да что ты?! — говорю. — Там три театра: "Современник", Моссовета и Сатиры, концертный зал, кинотеатр "Москва". Вечером, когда оттуда пойдет народ, и начнем...»
Но дело было не в этом. Губанову просто не хотелось читать на площади, он был камерный поэт, боялся площади. И он с нами не пошел, а мы, человек десять смогистов, пошли и провели выступление. Народу собралось много, мы читали очень политизированные стихи, но все прошло тихо, спокойно, никаких дружинников, никто нас не трогал. А мы говорили, что мы — молодые гении, приглашали на наше ближайшее выступление в библиотеке на Беговой 1 .
На площади к нам подошел какой-то парень нашего возраста и сказал, что он тоже пишет стихи. «Ну почитай, послушаем, что это такое». Он что-то прочитал. «Годится? Возьмем его в СМОГ?» — «Возьмем!». Мы дали ему адрес и телефон Губанова и сказали прийти завтра. Он пришел, и мы приняли его в СМОГ. Это был Саша Соколов.
В марте мы делали наш первый сборник — «Чу!» И примерно тогда же «Авангард», более толстый, с большим количеством авторов, но и там и там были только стихи. А хотелось сделать настоящий журнал, с прозой, со статьями. ... И как раз в это время Губанов привел Каплана. (Их, кажется, Алена Басилова познакомила 2 .) И вот Каплан показал мне «Феникс», «Коктейль», «Сирену» и рассказал, как их выпускали. Каплан научил нас, как листом картона обнять машинописные, в полстранички, листочки, пробить гвоздем две дырки, скрепкой соединить, заклеить корешок, сверху сделать суперобложку — довольно красиво получалось. Он отдал мне весь свой архив, все, что у него осталось, что не вошло ни в «Феникс», ни в его журналы, и мы стали выпускать «Сфинксы». (Лично я видел около ста экземпляров.) До этого были альманахи, а «Сфинксы» были задуманы как регулярное издание. Там был представлен весь спектр независимого андеграунда: и СМОГ и старая «Маяковка» (то, что дал Каплан, новые стихи Ковшина, стихи Стефанова), неопубликованные стихи официальных поэтов: Слуцкого, Самойлова, Галича (на первой странице сообщалось, что все произведения печатаются без согласия авторов).
Каплан много рассказывал про старую «Маяковку», про то, какие выдающиеся личности там были: сейчас кто-то в армии (Щукин), кто-то сидит (Кузнецов, Осипов, Бокштейн), кто-то уже вышел (Буковский), а Галансков все время в Москве, все время предпринимает какие-то политические акции, вроде демонстрации у американского посольства.
...Прихожу я как-то к Губанову, он читает Мариенгофа 3 «Роман без вранья», а там рассказывается, как имажинисты в 19-м году устроили демонстрацию в защиту левого искусства. «Надо бы и нам устроить», — говорит Ленька. «Гениальная мысль» — я сел, набросал текст листовки: «Монархи правого старья хотят задушить СМОГ, новую молодую поросль, зеленую траву... новое искусство, которое уже заставило о себе говорить...» Губанов что-то подправил, и мы тут же стали печатать. Весь март печатали, больше тысячи сделали, расклеивали их в университете, в институтах, в учреждениях, в почтовые ящики разбрасывали.
Мы решили провести демонстрацию 14 апреля — продолжить традицию старой «Маяковки» отмечать день смерти «агитатора, горлана-главаря». Начать ее на площади Маяковского, пройти с плакатами до ЦДЛ, там вручить Союзу писателей петицию, где мы требовали, чтобы нас признали самостоятельным творческим союзом молодежи, дали помещение и свой печатный орган. Мы, конечно, понимали, что ничего нам не дадут, но надо было заявить о себе.
Накануне Губанов нервничал, смотрел на бумажку с текстом будущих лозунгов, что-то шептал.
— Надо позвонить иностранным корреспондентам, — вдруг сказал он. — Иначе о демонстрации никто не узнает.
— Ты знаешь английский язык? — поинтересовался я у Толи Калашникова — он считался у нас полиглотом.
— Знаю.
— Сможешь сказать по-английски: «Приходите на площадь Маяковского, где будет происходить литературная демонстрация общества "СМОГ"»?
Он пошевелил губами.
— Смогу.
— Тогда позвони в американское посольство...
— А какой телефон?
Телефон нашли у кого-то в записной книжке.
— А кому сказать?
— Пресс-атташе. Неважно, как его зовут! Скажи — и все.
— Да у них все телефоны, наверно, прослушиваются!
— А ты позвони утром, перед демонстрацией... Из телефона-автомата...
...Утром приехали Урусов и Янкелевич. Мы сели за машинку сочинять Программу СМОГа и петицию в адрес Союза писателей. Тогда-то Урусов и вписал знаменитое «сумеречное состояние души», над которым вовсю издевался в своем фельетоне некто Лиходеев 4 .
В петиции от СП требовалось (всего-то!):
1. Признать СМОГ самостоятельной творческой организацией молодых писателей вне СП СССР.
2. Предоставить СМОГу помещение для собраний и выступлений.
— Пора ехать, — сказал Марк 5 .
Мы взяли лозунги, засунули их под плащи и куртки и поехали на «Маяковку».
У памятника уже толпились люди, привлеченные нашей рекламой.
Наши знакомые — помню Наташу Гончарову — тонкую, улыбающуюся, страшно красивую! — кто в нее не был влюблен?! — братьев Разумовских, Лику Новолаеву, Аню Данцигер (будущего автора популярных песен Анну Саед-Шах), наших было мало — ни Алейникова, ни Губанова.
Мы ждали их минут пятнадцать, а люди все подходили — <...> Миша Панов (в будущем он женится на дочери Черненко), Толя Калашников, мой кореш Саша Васютков, Реброва, <...> Валерий Кононенко, а Губанова и Алейникова так и не было.
— Надо начинать, — подтолкнул меня к памятнику Урусов. — Народ собрался.
— Ты позвонил в посольство? — спросил я у Калашникова.
— Позвонил, — кивнул он.
Губанова не было. Алейникова не было. Да и понятно — он же отбывал пятнадцать суток за пивной бар!
Но Губанов-то! Губанов...
Я залез на постамент и стал говорить речь.
Не помню точно про что, но Васютков мне напомнил (1988 год), что я говорил так: «Чтобы нас не убили, как Маяковского, идем к Дому литераторов и предъявим писателям петицию».
Не помню.
Я говорил без бумажки, экспромтом.
Реброва утверждает, что я еще читал стихи.<...>
Потом рядом со мной оказался Калашников, я вынул из-под плаща плакат и дал ему.
Плакат был: «ОТОРВЕМ ОТ СТАЛИНСКОГО МУНДИРА ПУГОВИЦЫ ИДЕЙ И ТЕМ!»
Толя повесил его на шею — как на картинке «Ищу работу!» — и пошел рядом.
Урусов и Янкелевич развернули свой плакат: «БУДЕМ ХОДИТЬ БОСЫМИ И ГОРЯЧИМИ!»
Остальные плакаты несли другие смогисты.
Когда мы шли мимо «Пекина», я подсчитал, сколько нас — оказалось мало, двенадцать человек, а обещали быть ВСЕ.
Но я надеялся, что подойдут по пути, позже (всегда хочется думать о людях лучше)...
Вокруг нас шли человек сорок-пятьдесят наших знакомых и «малых шефов» — так придумал называть их Губанов — тех людей, что держали салоны, устраивали вечера смогистов, помогали.
Человек двести было студентов — университета, пединститута, других вузов (я знал многих).
Но пока мы шли по Садовой (по правой стороне улицы, почему-то не смогли пойти по проезжей части), сквозь толпу вокруг нас стали просачиваться спортивные пареньки со сжатыми челюстями и крепкими кулаками.
Неожиданно они набросились на Урусова и Янкелевича и вырвали у них лозунг.
— Вперед! Не останавливаться! — закричал я. — Не поддавайтесь на провокацию!
На гэбушников зашумели студенты, те несколько десятков метров не проявляли активности, но когда Васютков повесил себе на шею плакат: «РУСЬ, ТЫ ВСЯ ПОЦЕЛУЙ НА МОРОЗЕ!» — то снова накинулись на него.
Саша оттолкнул одного, спрятался за спину Урусова, студенты завопили, образовалась чуть ли не свалка, Васютков прикрывал свой плакат руками, мы шли вперед...
У Филатовской больницы гэбушники снова набросились на несущих плакаты, как по команде. Были изорваны все лозунги.
Но я знал, что Янкелевич еще не вытащил крамольного лозунга «ЛИШИМ СОЦИАЛИЗМ ДЕВСТВЕННОСТИ!», он его, видно, берег для Дома литераторов.
Мы подошли к переходу у улицы Качалова.
— Дальше! Дальше идем! Там перейдем! — раздались крики.
Кричали не наши, чужие, мы стали кричать, что перейдем здесь, но нас заглушали криками, и часть толпы, уведенная стукачами, пошла дальше, а мы начали переход.
Перейдя улицу, я посмотрел назад — людей стало еще меньше.
Кто испугался, кто отстал — я видел, как они спокойно шли по тротуару, смеялись, переговаривались, не принимая происходящего всерьез...
Куда идти дальше — на Воровского в Союз писателей или на Герцена к Дому литераторов, в здании которого находилась Московская писательская организация?
— В Союз, в Союз! — закричали опять в толпе.
И еще часть людей пошла на Воровского.
— К Дому литераторов! — кричал Михаил Панов, и мы пошли туда, нас уже нес поток, и краем глаза я видел, как два гэбушника набросились на Васюткова и сорвали у него с груди плакат.
Но еще один плакат оставался у Марка, я помнил, а у меня была петиция и программа СМОГа, которые мы должны были обязательно вручить советским писателям.
Вокруг меня шли уже пятеро гэбушников, и я понимал, что мне не уйти безнаказанно, как две недели назад.
Арабы выглядывали из своего посольства — потому что мы запрудили улицу и троллейбус встал в горле Герцена, как кость, и арабы подумали, что пришли громить их, но нет — оказалось, что соседей напротив.
Мы остановились у Дома литераторов.
Я огласил петицию.
Раздались аплодисменты.
На секунду показалось, что обойдется, ничего не будет, что я спокойно доеду до дома...
Я понес петицию в Дом литераторов.
В дверях столкнулся с поэтом Виктором Уриным.
— Виктор Аркадьевич! — сказал ему. — Вот петиция... Московской писательской организации... Передайте! Вы же меня знаете!
Урин что-то ответил, взял петицию, пошел в кулуары...
Я вышел на улицу.
Я еще успел что-то сказать, как сильным толчком меня сбили со ступенек и стали заламывать руки.
Неизвестно откуда появился Володя Морозов — здоровый высокий парень из литобъединения при Нефтяном институте.
Он ударом кулака опрокинул гэбушника, не ожидавшего этого, и крикнул мне: — Беги, Володя!
Я рванулся в сторону Садовой, но на меня снова набросились, потащили к машине, втолкнули в нее, я видел, как Урусов пытается открыть заднюю дверь, но его отшвыривают, машина резко взяла с места, меня прижали к сиденью, я не пытался вырваться — бесполезно.
...Сначала привезли в одно отделение милиции, потом в другое, наконец — в третье, почему-то на улице Гриневец, недалеко от Музея изобразительных искусств. На другой день в суде за пять минут мне влепили 5 суток исправработ. Вероятно, так мало я получил по малолетству — мне еще не исполнилось восемнадцати лет.
Через несколько месяцев в Кодексе появилась ст. 190-3, согласно которой запрещались чтения на улицах и площадях 6 . Мы, однако, еще раз — 28 сентября — выступили на площади Маяковского (10 сентября уже посадили Синявского и Даниэля). Меня тогда крупно избили, и мы решили больше не выступать.
...Так закончилась вторая, смогистская «Маяковка». Но дружба с «маяковцами» продолжалась. Каплан познакомил меня практически со всеми оставшимися на свободе персонажами старого «Маяка»: Щукиным, Галансковым, Ковшиным, а чуть позже с Буковским и Мамлеевым.
По отношению к нам они все вели себя как мэтры — что страшно бесило Губанова, он говорил: «Все они живые покойники, живые памятники, отстали от жизни, не понимают, что сейчас делается». Тем не менее именно благодаря их влиянию СМОГ перестал быть тем СМОГом, которым он был до весны 1965 года, — чисто эстетическим союзом. Конечно, оставались и сторонники принципа искусства ради искусства, но многие, и я в том числе, отстаивали гражданскую поэзию, звали на улицы, на площади, к массам, к занятию не только искусством, но и политикой. (Позже многие смогисты стали диссидентами 7 .)
«Маяковцы» передали нам не только свой опыт публичных выступлений, опыт самиздата, но, главное, опыт поведения, общения, опыт толерантности и, не побоюсь этих слов, — опыт гражданского мужества.
КОММЕНТАРИИ
Владимир Батшев. Они передали нам свой опыт
Текст представляет собой контаминацию главы из книги В.Батшева «Записки тунеядца» и нашего с ним интервью.
1 А.Басилова вспоминает, что на этом выступлении смогисты были в холщовых мешках и с петлей на шее, символически изображая тем самым свое положение в обществе.
2 М.Каплан приводит другую версию своего знакомства с Л.Губановым. Ср.: с.311 наст.изд.
3 Мариенгоф Анатолий Борисович (1897–1962) — поэт, драматург, мемуарист. Один из имажинистов.
4 Лиходеев Л.И. Отраженная гипербола: О самом молодом обществе гениев //Комсомольская правда. 1965. 20 июня.
5 Янкелевич.
6 Ст.190-3 — «Организация или активное участие в групповых действиях, нарушающих общественный порядок» — введена Указом Президиума ВС РСФСР от 16 сентября 1966.
7 Из смогистов в диссидентском движении уже тогда участвовали Е.Кушев, Ю.Вишневская, художник И.Недбайло, сам В.Батшев и другие.