Суд над АБРАМКИНЫМ
24 сентября Московский городской суд под
председательством судьи Евстигнеевой начал рассматривать дело
Валерия Федоровича АБРАМКИНА (1946г.р.). Обвинитель - прокурор
ОСТРЕЦОВА, защитник (назначенный) - адвокат ЕФРЕМОВ. По
ходатайству АБРАМКИНА, не успевшего ознакомиться с делом, суд
был отложен до 1 октября. (К этому времени ГАЙДАМАЧУК
заключила с ЕФРЕМОВЫМ договор о защите мужа.)
Следующее рассмотрение дела АБРАМКИНА проходило с 1 по 4
октября. Процесс проходил в помещении Московского городского
суда.
За несколько дней до начала процесса друзья АБРАМКИНА
направили в суд заявление с просьбой предоставить им
возможность присутствовать при разбирательстве дела, но не
получили ответа. Тогда они направили жалобу на имя прокурора
РСФСР. 4 октября друзья АБРАМКИНА, находившиеся в здании суда
(22 человека), направили в суд заявление, в котором
потребовали, в соответствии со ст.18 УПК РСФСР, обеспечить их
присутствие в зале во время оглашения приговора. По окончании
заседания, на которое никто из них допущен не был,
четырнадцать человек из числа написавших первое заявление
составили "Акт" о том, что, несмотря на своевременный приход,
никто из них не был допущен ни на одно заседание суда по делу
АБРАМКИНА. Таким образом, "формально открытый процесс был, по
существу, превращен в закрытый". После окончания рабочего
времени суда милиционеры, несмотря на продолжающееся слушание
дела АБРАМКИНА, выгоняли его друзей на улицу, а там предлагали
"разойтись".
3 октября комендант суда отобрал у ГАЙДАМАЧУК портативный
магнитофон, который она хотела пронести в зал.
1 октября АБРАМКИН заявил суду ряд ходатайств:
- Вызвать в качестве свидетелей С.СОРОКИНУ, Р.ЛЕРТ,
М.ГЕФТЕРА, С.БЕЛАНОВСКОГО, В.КУЧЕРОВА, В.ЖУЛИКОВА, Т.ЗАМЯТКИНУ
(Хр.54) и начальника АБРАМКИНА по работе ЗАХАРОВА (для
проверки выданной на работе характеристики, в которой
упоминается допущенный прогул, хотя АБРАМКИН писал заявление,
что пропустил этот день из-за смерти близкого друга).
Отложить суд еще на неделю, т.к. за дополнительное время
с 24 сентября по 1 октября дело ему привозили всего два раза и
он не смог прочесть оставшиеся 1000 страниц.
- Предоставить свидание с женой для урегулирования
вопроса о защитнике.
Изъять из дела протокол его допроса, снятого следователем
ЖАБИНЫМ, поскольку в этот протокол кем-то вписана фраза, в
которой АБРАМКИН признает свою вину. По этому же поводу
АБРАМКИН ходатайствовал о вызове адвоката АКСЕЛЬБАНТА и
ЖАБИНА.
Для окончания ознакомления с делом суд устроил перерыв на
три часа. Остальные ходатайства суд отклонил, согласившись
лишь вызвать С.СОРОКИНУ (вначале и это ходатайство было также
отклонено на том основании, что вызван ее муж).
После чтения обвинительного заключения АБРАМКИН заявил,
что не будет отвечать на вопросы суда, если ему не дадут
окончить ознакомление с делом.
2 октября АБРАМКИН заявил суду, что в тюрьме у него были
изъяты выписки и другие бумаги по делу, а без них он не может
участвовать в процессе - "осталось кляп в рот". Судья сказала,
что суд не имеет отношения к этому, однако на следующий день
она предоставила время с 10.00 до 12.30 для дальнейшего
ознакомления с делом и выписками. Изъятые записи частично (без
основного листа) АБРАМКИНУ вернули 3 октября.
Свидетельница РУБАШЕВА заявила, что с АБРАМКИНЫМ не
знакома. В феврале 1979г. у РУБАШЕВОЙ был сделан обыск.
Согласно протоколу обыска, у нее изъяли архив, данный ей на
хранение ЕГИДЕСОМ, а также "Поиски" NN1-2. РУБАШЕВА
рассказала, что к ней на работу явились без ордера и повестки
и повезли ее домой. Там забрали рюкзаки с бумагами и увезли
без описи и протокола, руководствуясь, по-видимому, чутьем
(обыскивавшие вышли на балкон и сказали: "Здесь пахнет
антисоветчиной"). Лишь на следующий день РУБАШЕВУ вызвали в
милицию и дали подписать протокол. На суде РУБАШЕВА
подтвердила, что подписала протокол, но она не знает,
соответствует ли он изъятому у нее.
Свидетель Н.КАСАТКИН (ранее ЕГИДЕСУ и ГЕРШУНИ, с которыми
познакомился на "книжной почве", представлялся РОЗАНОВЫМ)
показал, что заходил в сторожку церковного двора, где видел
АБРАМКИНА. Там было темно и находились какие-то люди. Кто-то
(он не помнит, что это был именно АБРАМКИН) дал ему почитать
номер "Поисков", предложив вернуть по прочтении АБРАМКИНУ или
любому другому сторожу. Журнал КАСАТКИНУ не понравился -
литературно слабый и с антисоветской направленностью. КАСАТКИН
также показал, что его не приглашали участвовать в журнале, но
просили помочь с его размножением. Он отказался.
АБРАМКИН заявил, что видит КАСАТКИНА впервые и что в
сторожку тот никогда не заходил. Он потребовал вызвать
старосту Антиохийского подворья и сторожей.
Свидетеля В.СОРОКИНА (ср. "Суд над Сокирко") допрашивали
больше часа.
Судья. Место работы?
СОРОКИН. Согласно ст.282 УПК РСФСР, для установления
личности достаточно паспортных данных. Могу назвать и вторую
причину - возможность незаконных преследований после того, как
место работы станет известно официальным органам, в чем я
неоднократно убеждался.
...
Судья, Скажите, свидетель, был ли у Вас обыск 25 января
1979г.?
СОРОКИН. На основании ст.283 УПК РСФСР, мое право и
обязанность - сначала рассказать все, что мне известно по
существу дела.
Судья. В этом нет необходимости. Отвечайте на
поставленный вопрос.
СОРОКИН. На основании ст.283... (повторение).
Судья. Слушаем.
СОРОКИН. По существу данного дела я сказать ничего не
могу, поскольку судом нарушена ст.270 УПК РСФСР: заранее
вызванный свидетель обязан и имеет право присутствовать на
открытии судебного процесса.
Судья. Тогда отвечайте на конкретные вопросы.
СОРОКИН. На основании ст.283... (повторение). Это мой
гражданский долг. Поскольку суд отказывается мне сообщить, в
чем обвиняется Абрамкин, я вынужден исходить из сведений,
полученных мною из разговоров с окружающими.
Судья. То Вы говорите, что Вам не известно существо дела,
то - известно.
СОРОКИН. Я хотел бы знать официально сформулированное
обвинение.
Далее СОРОКИН дал характеристику АБРАМКИНУ как работнику
(в течение нескольких сезонов они вместе работали в лесхозе) и
как человеку, который в принципе не способен ни к фальши, ни к
лжи, ни к клевете.
СОРОКИН. Как редактор Валерий критически подходил к любой
информации. Так, например, получив сведения, что политические
процессы в СССР являются закрытыми, он приходил к зданию суда
и убеждался в достоверности этого факта лично.
Дальнейшие попытки СОРОКИНА охарактеризовать "Поиски"
прокурор прерывала вопросами об обыске, произведенном у него
25 января 1979г. СОРОКИН отказался отвечать на эти вопросы и
от продолжения дачи показаний, сославшись на допущенные судом
нарушения Конституции и УПК. Прокурор потребовала возбудить
против СОРОКИНА уголовное дело за отказ от дачи показаний.
После этого СОРОКИНА выдворили из зала, а суд удалился на
совещание.
Пока судьи совещались, в комнату для свидетелей зашел
некий субъект. (ЯКОВЛЕВ узнал в нем человека, который
допрашивал его в милиции при задержании в ноябре 1979г.; тогда
он не представился. 24 сентября он находился в здании суда и
утверждал, что он - БУРЦЕВ. Однако свидетели, которым
приходилось не раз встречаться со следователем БУРЦЕВЫМ,
категорически считают это утверждение неправдой.) Он попытался
отозвать ЯКОВЛЕВА в сторону; когда же это ему не удалось, стал
запугивать свидетеля прямо при всех. "Учти, Миша, - сказал он,
- против Сорокина уже возбуждено уголовное дело. Так что
подумай об этом, прежде чем давать показания". Больше ничего
он сказать не успел. ТОМАЧИНСКИЙ выскочил в коридор и закричал
(в зале суда был слышен этот крик): "Я требую председателя
суда! Только что в этой комнате было совершено преступление!"
Пока милиционеры и штатские заталкивали ТОМАЧИНСКОГО обратно в
комнату, неизвестный испарился.
В комнате кроме ЯКОВЛЕВА и ТОМАЧИНСКОГО находились еще
ГАЙДАМАЧУК, МАЛИНОВСКАЯ и СОРОКИНА. Все они изложили
происшедшее в заявлении на имя председателя Московского
городского суда. В заявлении содержалось требование привлечь
преступника к уголовной ответственности "за недопустимое
давление на свидетелей перед дачей свидетельских показаний
путем запугивания". С аналогичного устного заявления суду
ЯКОВЛЕВ, ТОМАЧИНСКИЙ и СОРОКИНА начали впоследствии свои
показания.
На совещании, длившемся около двадцати пяти минут, суд
решил пригласить СОРОКИНА продолжить свои показания.
Судья. Скажите, свидетель, был ли у Вас обыск?
СОРОКИН. А какой же тут секрет? Конечно, был. Есть
документ, свидетели... И даже не один, а целых два обыска - 25
января и 4 декабря 1979г.
Прокурор. А что у Вас изъяли?
СОРОКИН. Брали все подряд: туалетную бумагу,
фотоэкспонометр, экспонированную пленку, на которой отснят
ребенок Абрамкина. Всего унесли три мешка. Отбирали восемь
часов, на просмотр дали всего несколько минут.
Далее следуют вопросы председателя и прокурора по
материалам обыска.
СОРОКИН. Давать показания против самого себя отказываюсь.
На вопросы, касающиеся его "показаний" на следствии,
СОРОКИН ответил, что он сделал в протоколе второго допроса
заявление о том, что считает оба допроса недействительными
ввиду целого ряда нарушений УПК, и попросил зачитать его.
Сначала суд отказался это сделать, но АБРАМКИН настоял на том,
чтобы упомянутое заявление зачитали.
Так как следователь категорически отказывается
сообщить мне факты и обстоятельства, в связи с которыми я
вызван на допрос, я не могу знать, на какие вопросы я
обязан отвечать. Следователь не сообщил мне - кем, когда
и где было совершено преступление. Поскольку запись,
сделанная в протоколе первого допроса, получена путем
многократного сжатия информации, я считаю мои показания
на обоих допросах недействительными.
СОРОКИН (поясняет). Допрос, который длился около четырех
часов, был после этого записан на четырех-пяти страницах.
Вопросы следователя не записывались, так что не представляется
возможным понять, к чему относится тот или иной ответ. Так,
например, шел разговор о сталинских репрессиях и материалах XX
съезда, о Хармсе и материалах по Хармсу. Следователь не
указал, какие именно материалы принес Валерий - материалы XX
съезда или материалы о Хармсе, оставив лишь "материалы принес
Валерий". В ответе на вопрос, кто является членом редколлегии
журнала, следователь опустил мои слова "как сообщила
радиостанция "Немецкая волна".
Судья (зачитывает выдержки из протокола первого допроса).
"Журнал был создан как дискуссионный с целью предоставить
возможность всем желающим высказаться по проблемам, которые
волнуют всех..."
СОРОКИН. Это соответствует действительности.
Судья. "3-й номер журнала я читал у Абрамкина".
СОРОКИН. Это не соответствует действительности. Я
говорил, что видел его у Абрамкина.
Судья. "5-й номер журнала печатался на моей квартире".
СОРОКИН. Это абсолютно не соответствует действительности,
и этого я в принципе не мог сказать.
Прокурор. А как у Вас в квартире оказалась "Хартия-77"?
СОРОКИН. Понятия не имею. А вообще, "Хартия-77" -
документ, который имеется в каждом порядочном доме.
Заседатель. А где Вы читали номер журнала?
СОРОКИН. Как "где"? В общественной библиотеке.
Заседатель. А не могли бы Вы сообщить нам адрес этой
библиотеки?
СОРОКИН. Нет! Туда разрешается вход только честным людям.
После того, как СОРОКИН ответил на вопросы адвоката,
председатель заявил, что он может быть свободен.
СОРОКИН. На основании ст.283 УПК РСФСР я обязан и имею
право находиться в зале до окончания судебного следствия.
Судья. Вывести его из зала!
На вопрос судьи свидетелю В.ТОМАЧИНСКОМУ, был ли у него
обыск и какой номер журнала "Поиски" был у него изъят,
ТОМАЧИНСКИЙ достал и передал суду и адвокату заявление:
Я являюсь постоянным подписчиком журнала "Поиски".
Я находился в постоянном контакте с редколлегией - и
в ходе критики относительно направленности и содержания
журнала, постоянно доводимой мной до сведения редакции, я
имел возможность косвенным образом прояснить для себя не
только те цели, которые редакция предавала огласке путем
публикаций, но и те неявные, может быть, не всегда
осознаваемые самими издателями побуждения, которые лежали
в основе их предприятия.
Как свидетель я могу говорить только о корпоративных
результатах деятельности Абрамкина - члена редколлегии,
но не об Абрамкине-деятеле или Абрамкине-человеке, ибо
никогда до сегодняшнего дня я не видел Валерия Абрамкина.
Журнал "Поиски" содержит немало публикаций, на мой
взгляд, литературно слабых или неумных, или неинтересных.
Есть в нем и вещи уникальные по своей художественности и
поразительные по силе воздействия - таковы, например,
"Пир Валтасара" и предсмертные записки Гелия Снегирева.
Хочу особо остановиться на клевете, распространяемой
в нашей стране и за рубежом журналом "Поиски".
Эта клевета содержится в одном из последних номеров
журнала - 12-м или 13-м, точно не помню, и имеет явную
цель опорочить наш общественный строй. Клеветнические
материалы, опубликованные в "Поисках", называются
"Идеологическая экспертиза по делу N50611/14-79" и
подписаны пятью фамилиями - Тимофеев, Украинцев,
Модржинская, Ржешевский, Трукан.
В этих академических рецензиях на первые семь
номеров журнала "Поиски" нашел применение весь
классический несессер клеветников-профессионалов: от
подтасовок текста путем выдергивания обрывков фраз до
всех пяти разновидностей ложных доказательств и даже до
разрушения синтаксиса - т.е. до абсурда.
Впрочем, эта клевета не имеет отношения к
В.Абрамкину, как к источнику, а только как к ее объекту.
(ТОМАЧИНСКИЙ, видимо, отождествляет журнал "Поиски" и журнал
"Поиски и размышления".)
ТОМАЧИНСКИЙ попытался прочитать свое заявление, но ему не
дали закончить чтение.
Заседатель. Вы сказали о клеветнических материалах,
опубликованных в "Поисках"?
ТОМАЧИНСКИЙ. Да. Эти материалы были составлены четырьмя
институтами и содержат клевету на журнал.
После передачи заявления ТОМАЧИНСКИЙ заявил, что уже
давал показания на процессе СОКИРКО, но теперь он отказывается
от показаний "ввиду сгустившейся обстановки".
Судья. А где можно подписаться на журнал "Поиски"?
Значит, существуют организации по подписке? Кто в них состоит?
ТОМАЧИНСКИЙ. Томачинский, а кто еще - не знаю.
Бывшую жену АБРАМКИНА Ирину МАЛИНОВСКУЮ допрашивали
недолго - в основном, по протоколу допроса на предварительном
следствии, где она говорила якобы, что АБРАМКИН выражал
недовольство советским строем. МАЛИНОВСКАЯ сказала, что она
этого не говорила. Протокол же содержал пробелы и был написан
неразборчиво. Ее спрашивали об отношении АБРАМКИНА к их сыну,
об алиментах. МАЛИНОВСКАЯ сказала, что к сыну он относится
хорошо, по поводу помощи у них есть договоренность.
Свидетель ЯКОВЛЕВ был единственным, чье заявление о
"преступлении в комнате для свидетелей" вызвало некоторую
реакцию у суда:
Судья. Ведь Вы же даете те показания, какие хотите дать?
ЯКОВЛЕВ. Да.
Судья. Тогда где же здесь давление?
ЯКОВЛЕВ. Если Вас избили без синяков, то это не означает,
что Вас не били.
В конце концов выяснилось, что ЯКОВЛЕВ не может назвать
фамилию шантажиста; под этим предлогом судья прекратил
обсуждение вопроса: "Факт запугивания свидетеля судом не
установлен".
ЯКОВЛЕВУ предъявили его показания, снятые в милиции при
задержании (Хр.55). В этих показаниях говорится, что АБРАМКИН
давал ему читать "Поиски" (3-й номер) и по предложению
АБРАМКИНА он отдал в "Поиски" несколько своих произведений. На
суде ЯКОВЛЕВ сказал, что таких показаний давать не мог, так
как в них содержится ряд грубых "накладок". Например, искажено
название одного из его рассказов; его литературный псевдоним
записан неверно ("АЛИЯТОВ" вместо "М.ЛИЯТОВ"). Пьесу свою
("Какой-нибудь Мендоса" - "Поиски" N1-2) он в журнал не
отдавал, как она туда попала - не знает, о публикации узнал по
"Голосу Америки", его ли подпись стоит под протоколом
милицейского допроса - не знает тоже.
Судья. Давал ли Абрамкин Вам журнал "Поиски"?
ЯКОВЛЕВ. Нет.
Судья. Как же "нет", когда в Ваших показаниях...
ЯКОВЛЕВ. Я не давал этих показаний.
Адвокат задал вопрос, читал ли ЯКОВЛЕВ протоколы своих
допросов. Тот сказал, что, возможно, проглядел там это место.
Адвокат просил охарактеризовать АБРАМКИНА - ЯКОВЛЕВ дал
положительную характеристику.
Несмотря на протесты ЯКОВЛЕВА, после дачи показаний его
выдворили из зала.
Свидетельница Сеитхан СОРОКИНА (Хр.52) заявила суду, что
читала все восемь номеров журнала "Поиски" и ни в одном не
нашла клеветы. Журнал этот, по словам СОРОКИНОЙ, является
"поисками" различных путей для обмена мнениями, для публикации
собственных работ, для выражения своих убеждений. "Я думаю, -
сказала она, - что суд объективно рассмотрит это дело и не
даст повода предполагать, что в нашей стране преследуются
слово и мысль... Выпуск журнала не противоречит и Конституции,
... осуществляется в интересах государства - личной выгоды
издателям от его выпуска нет... Я считаю Абрамкина невиновным
и в знак симпатии и уверенности в его победе при любом исходе
дела преподношу ему эти цветы", - и СОРОКИНА положила на
барьер букет.
СОРОКИНУ, как и ее мужа, допрашивали, в основном, по
материалам обыска, произведенного у них в доме: о машинках,
копирке, бумаге. СОРОКИНА подтвердила, что она является
сотрудником журнала "Поиски". На этом основании она отказалась
отвечать на вопросы, касающиеся технической стороны дела.
АБРАМКИН задал СОРОКИНОЙ вопросы об эпизоде в комнате для
свидетелей и подробностях проведения обысков у СОРОКИНЫХ.
СОРОКИНА подробно рассказала о многочисленных процессуальных
нарушениях во время первого обыска: не пронумеровывались
страницы изымаемых текстов, в обыске участвовали не
представившиеся и не отмеченные в протоколе лица, после обыска
в доме пропало много ценных книг. Второй обыск сопровождался
еще более грубыми нарушениями: ордер был выдан на предыдущее
число, взломали дверь, не давали вносить замечания в протокол,
обзывали хозяев дома "антисоветчиками" и "агентами ЦРУ",
пониже не читали протокола, им ни разу не были объяснены их
права и обязанности. Протокол этого обыска СОРОКИНЫ не
подписали.
АБРАМКИН. Поскольку в деле имеется Ваше (СОРОКИНОЙ - Хр.)
заявление о выходе из партии и выступление на партсобрании, я
хотел бы по этому поводу задать вопрос...
Судья. В обвинительное заключение это не вошло.
АБРАМКИН. Но это находится в деле, значит, имеет
отношение к делу.
А если это имеет отношение к делу, то я имею право
задавать вопросы...
Судья. Ну, мало ли что находится в деле.
АБРАМКИН. Если Вы считаете, что это не имеет отношения к
делу, то прошу изъять этот материал из дела
После окончания допроса СОРОКИНА села в зале на скамью,
но к ней тут же подошел человек в штатском и вывел из зала,
несмотря на ее громкие протесты и апелляции к судье. Он также
вышвырнул букет (конвой запретил АБРАМКИНУ взять цветы).
Екатерину ГАЙДАМАЧУК прокурор спросила о зарплате
АБРАМКИНА. ГАЙДАМАЧУК ответила, что не интересовалась этим.
Судья. Кто у вас ведет хозяйство?
ГАЙДАМАЧУК. Вместе.
Судья. Платит ли Ваш муж алименты за первого ребенка?
ГАЙДАМАЧУК. Да, помогает.
Судья. Читали ли Вы журнал...
ГАЙДАМАЧУК. Отказываюсь отвечать по этическим нормам,
т.к. подсудимый - мой муж.
Судья. Вы говорили на предварительном следствии...
ГАЙДАМАЧУК. Я послала заявление, что мои показания
искажены.
3 октября суд еще раз отклонил многочисленные ходатайства
АБРАМКИНА, в том числе: разрешить свидание с женой; пустить в
зал всех желающих (мотив отказа: "В этом нет необходимости,
т.к. суд открытый"); изъять из его дела "Поиски" N1-2,
фигурирующие как изъятые на обыске у РУБАШЕВОЙ, так как данный
экземпляр принадлежал ему и у РУБАШЕВОЙ оказаться не мог;
приобщить к делу заявление Е.ГАЙДАМАЧУК, написанное ею после
допроса в феврале (о том, что ее показания на следствии были
неверно зафиксированы - не АБРАМКИН "давал" ей читать журнал,
а она сама его читала; Е.ГАЙДАМАЧУК получила письмо, что ее
заявление приобщено к делу, но на суде выяснилось, что это не
так); предоставить книги "Программа КПСС" и "Мы и планета",
где содержатся цифры об экономическом положении СССР (мотив
отказа: "Абрамкин - грамотный, с высшим образованием и опытом
редакторской работы"); изъять из дела материалы обысков у
СОРОКИНЫХ в связи с многочисленными нарушениями УПК,
допущенными при их проведении.
Были зачитаны показания, которые дал на предварительном
следствии Олег КУРГАНСКИЙ. На первом допросе он сделал
заявление, в котором говорилось, что члены редакции "Поисков",
по его впечатлениям, преследуют корыстные цели.
П.М.АБОВИН-ЕГИДЕС, например, стремился уехать из СССР и
сколачивал себе политический капитал (П.М.ЕГИДЕС эмигрировал в
январе 1980г. - Хр.56). Из-за всего этого он, КУРГАНСКИЙ,
отказался от предложения печататься в "Поисках", На втором
допросе КУРГАНСКИЙ показал, что его "заявление" было сделано
под давлением следователя.
Суд отклонил ходатайство АБРАМКИНА о вызове в суд
КУРГАНСКОГО и авторов "актов экспертиз" (так суд именовал
"справки" академических институтов) и об оглашении документов,
фигурирующих в деле, в первую очередь статей из "Поисков" и
упомянутых "актов".
В ответ на вопрос прокурора, предупреждали ли его об
ответственности, АБРАМКИН подробно и в красках рассказал, как
его задержали в Голубой бухте, "искали рацию", держали в
плавках под дулом автомата, предъявили документ с грифом
"опубликованию не подлежит" и в конце концов пригрозили, что
вывезут в степь с трехлетним ребенком и оставят там ночевать
(Хр.42, 43), как его предупредили, что он никогда не найдет
работы больше, чем на 70 рублей (Хр.43), и как БУРЦЕВ
предупредил его, что если выйдет 6-й номер, то его посадят.
Прокурор ОСТРЕЦОВА нервничала, перебивала, требовала не
распространяться, а прямо отвечать на вопрос (почти на все
вопросы Абрамкин отвечал: "Сейчас я скажу, а на вопрос отвечу
потом"), заявила, что он специально заявляет ходатайства,
чтобы затянуть суд (народный заседатель при очередном
ходатайстве АБРАМКИНА измученно произнес: "Уже 36-е!").
4 октября АБРАМКИН сделал еще ряд ходатайств: об отводе
суда (перечислил все нарушения законности в суде, заявил, что
у судьи есть личная заинтересованность в приговоре по
конъюнктурным и карьеристским соображениям - за ее спиной
стоят другие; остальной состав суда и прокурор - также в связи
с их личной заинтересованностью); о возбуждении уголовного
дела против следователя БУРЦЕВА и "специалистов" за
оскорбление и клевету; о назначении экспертизы - философской,
исторической, фактологической, т.к. отзывы специалистов даже
не зачитывались. Все ходатайства были отклонены, за
исключением ходатайства о свидании с адвокатом наедине - оно
было предоставлено Абрамкину в перерыве, но не на два, а на
один час.
После отклонения ходатайств начались прения сторон.
Прокурор потребовала для АБРАМКИНА максимального по ст.190-1
наказания: три года лагерей. Содержание речи - пересказ
обвинительного заключения. Она предложила снять обвинение в
распространении "Поисков" N6 и N7 (они вышли после ареста
АБРАМКИНА) - суд не согласился с этим.
Адвокат обратил внимание суда на тот факт, что обвинение
целиком построено на так называемых "отзывах специалистов". Но
отзывы эти никак не оформлены юридически: их называют то
"актами", то "справками", то "заключениями". Эти
"акты-справки-заключения" даже не зачитывались вслух в
судебных заседаниях. Стало быть, зги документы не имеют
никакой доказательной силы. "Не доказана также субъективная
сторона преступления", - сказал адвокат. Сам АБРАМКИН своей
вины не признает, никто из свидетелей тоже не подтвердил
"умышленность клеветы". По этим соображениям адвокат считает
необходимым просить суд оправдать Валерия АБРАМКИНА за
недоказанностью обвинения.
Затем АБРАМКИН более двух часов произносил свое последнее
слово. (В просьбе предоставить ему трехдневный перерыв для
подготовки суд отказал.)
Он подвел итог многочисленным нарушениям закона во время
следствия и призвал суд вынести частное определение о
привлечении к уголовной ответственности следователя БУРЦЕВА и
"специалистов-ученых" - за оскорбление и клевету. АБРАМКИН
отметил, что ксерокопированный экземпляр следственного дела,
присланный в суд, содержит бракованные листы (суд удостоверил,
что эти листы прочесть невозможно, но отказался испрашивать у
Прокуратуры исправный экземпляр). А ведь может быть, сказал
АБРАМКИН, эти листы содержат существенные для обвинения или
защиты материалы. Он напомнил суду, что его практически лишили
возможности ознакомиться с делом, отстранив от этой процедуры
адвоката АКСЕЛЬБАНТА. У него отобрали записи, правда, потом их
вернули, но без наиболее существенных листов - тех, на которых
он готовил опровержение "заключений специалистов". Авторов
"заключений" не вызвали в суд, сами "заключения" не
зачитывались, а ведь они - основа обвинения. Ходатайства не
удовлетворялись, свидетелей удаляли из зала суда, фактически
процесс шел при закрытых дверях. В суде фигурировали показания
свидетелей на предварительном следствии, которые, как
выяснилось, были записаны расширительно и с искажениями.
Заявление его жены о неправильной трактовке ее показаний не
приобщено к делу. Свидетеля КУРГАНСКОГО отказались вызвать в
суд, а между тем есть основания полагать, что из его показаний
изъят один лист - конец одного листа и начало другого не
стыкуются между собой. С КАСАТКИНЫМ он, АБРАМКИН, вообще не
знаком.
Когда АБРАМКИН сказал, что сейчас он перейдет к самому
главному - анализу инкриминируемых ему материалов, его начали
торопить. Судья заявила, что последнее слово дается
подсудимому, чтобы он обращался к суду с просьбами: "Вот Вы и
должны просить". АБРАМКИН резко ответил, что просить он никого
и ни о чем не собирается, и продолжил свое выступление.
АБРАМКИН попытался сформулировать ответ на вопрос "Что
такое клевета?". Согласно определению АБРАМКИНА, клевета - это
ложь, имеющая целью кого-то или что-то опорочить. Он подробно
разобрал это определение, показывая на примерах, что каждый
признак клеветы играет существенную роль, является
необходимым. (Это заняло много времени, так как АБРАМКИНА
постоянно прерывали.) В частности, оценочное суждение, по
АБРАМКИНУ, не может быть клеветой, т.к. является выражением
чьего-то субъективного мнения.
Затем он перешел к разбору конкретных материалов.
Статья ТАМАРИНА "25 лет без Сталина по сталинскому пути"
содержит не утверждения, а лишь оценочные характеристики,
даваемые с марксистских позиций.
То же касается и послесловия ЕГИДЕСА к главам из книги
Генерального секретаря Компартии Испании Сантьяго КАРРИЛЬО. В
нем содержится оценка с марксистских позиций этой, к
сожалению, не переведенной у нас книги.
Статья П.ПРЫЖОВА "Третья сила" писалась во время
обсуждения проекта новой Конституции. К этому обсуждению
призывали весь народ - а значит, и автора статьи, который
выполнил свой гражданский долг, высказав свои соображения по
поводу проекта...
На этом месте речь АБРАМКИНА оборвалась: судьи, не говоря
ни слова, встали и удалились для вынесения приговора.
Суд приговорил АБРАМКИНА к трем годам лагерей общего
режима.
*****
5 октября АБРАМКИН написал в тюрьме письмо:
Друзья! Братья и сестры! Милые мои!
Большое спасибо вам за те прекрасные, радостные,
праздничные дни, что вы так великолепно выстроили в
грустную судебную пору моего заточения.
Десять месяцев за глухой стеной в полметра толщиной
должны были напрочь отделить меня от всего, что
составляет жизнь человека: его родных, близких, друзей,
от его дела, его работы, его любви и привязанностей, от
живого слова, живых людей. Но и сюда, и даже в 1,5 месяца
одиночества в камере смертников, доходили до меня отзвуки
происходящего на воле. 6-8 номера "Поисков", выступления
в защиту арестованных членов редакции, письма, заявления,
телеграммы, которыми были завалены и следствие, и
тюремная администрация, январский вечер с нашими старыми
"лесными" программами... Ну, а то, что Катюша не
останется в трудную минуту без помощи и поддержки, - в
этом я не сомневался.
Отзвуки отзвуками, а все-таки я сильно скучал: 10
месяцев не видеть близких, дорогих лиц, не слышать голоса
друга, не поговорить, не поспорить...
И вот суд. Долгие, томительные, тошнотворные часы в
зале судебного заседания, под равнодушными взглядами
дрессированных "представителей общественности". (Там, в
этой топкой гнильце, маленький островок надежды и
отчаяния: мои родители, сестра, позже и Катюша)
Выматывающие, отнимающие последние силы шмоны, ругань
вертухаев, сбивающая дыхание теснота бокса, горькие
рассказы случайных попутчиков из Бутырки, перед которыми
собственная беда кажется мелкой и ничтожной, снова бокс,
еще более тесный и сумрачный, в подвале Мосгорсуда,
конвой руки назад встать к стене лицом быстрей не
смотреть не оглядываться не смотреть в сторону убрать
руки с перегородки. Нудная перебранка за право сказать
хоть что-то по делу. Поздним вечером снова воронок,
Бутырка, вертухаи, и как невозможного счастья ждешь
(мечтаешь) своей камеры, шконки, дойти, добраться,
провалиться, забыться... Да наваливается тяжким камнем
бессонница и гудит голова: что? что можно сделать и
сказать завтра? И не успеешь задремать - пять часов утра,
залп кормушки - "Абрамкин, с вещами..." И это праздник?
Да, праздник! И за те мгновения, когда выводили меня
вечером из конвойки и я видел ваши лица и слышал ваши
голоса, можно было бы заплатить и вдесятеро большую цену.
Ва-ле-ра! Господи, не знаю, как вам это удалось, но
слышал я этот крик еще в первый день, 24-го, в подвале
конвойки и, кажется, различил даже голос Виктора. Каким
чудом проник на лестницу Глеб? Я успел помахать ему
рукой... Совсем рядом было Танькино лицо (кто же такой
там ее держал - не супруг ли? Поздравляю, Танечка!). А
через дырочку глазка в воронке я успел встретиться
взглядом с Сережей. Ну, а ежевечернее Володино "Валера"
оглушало даже конвоиров. А был еще и букет васильков,
переброшенный через забор к моим ногам (сбивались с шагу
солдаты и осторожно перешагивали).
Каким счастьем был для меня день 2-го октября.
Допрос свидетелей. Мужественное, спокойное поведение
Виктора Сорокина, последовательность и логичность
которого вывела из себя, до пены на губах,
председательствующего, до срывающегося в лай крика
прокурора. Даже дрессированная публика не выдержала
своего номера и в открытую гоготала над судом. Ничего,
ничего не смогли они сделать и с Мишей Яковлевым. Сколько
пришлось ему, бедному, выдержать! Забрали 10-летний
архив: рассказы, пьесы, повести, романы... Одесские и
московские мытарства с хвостами, допросами, выдворениями
из Москвы. Так не хватило, добавили еще угрозы в камере
свидетелей. Мишка, твое удивительное спокойствие, тонкий
юмор (мне, кажется, давно не было так смешно, с того
самого времени, когда я читал твои рассказы) и то, как
ловко ты сажал в лужу этих тупых служителей беззакония, -
просто восхитительны. (Миша и Наташа, примите мои
запоздалые поздравления, я рад за вас, ребята, доброй вам
жизни!) А во время выступления Томачинского, казалось,
все поменялось в этом зале, и в шкуре преступников
съежились судьи и прокурор.
Я понимаю, как трудно было выступать на этом суде
Ирине Малиновской, тем более убедительно, достойно и
благородно представляется ее поведение. Вся чушь,
нелепица, подложность следствия была проиллюстрирована
Рубашевой. Нежданным-негаданным подарком оказалось
появление в суде Сонечки Сорокиной. По-моему, это было
самое блестящее выступление за весь суд и впечатление оно
произвело на всех присутствующих (конвойные уже в воронке
больше всего расспрашивали меня "про Сорокину"),
Удивительное сочетание мягкости и пламенности,
трогательности и убедительности. Сонечка, не
расстраивайся: от твоего букета мне досталось несколько
лепестков и прошел я с ними все шмоны, а в камере с моим
единственным сокамерником, тоже возвратившимся с суда,
долго не могли прийти в себя от изумления: не помялись,
не засохли, не потеряли живой трепетности и запаха, цвета
эти лепестки. Настоящее сказочное чудо!
Следственная липа - Касаткин, бледный, трясущийся,
прячущий глаза... Нет, он мне не мог испортить праздник.
Ах, жалок он был и ничтожен, настолько жалок и ничтожен,
что я не смог терзать его убийственными вопросами и
отпустил без покаяния.
Слушал я вас, ребята, и думал: ну почему, почему я
лучше всех? Всех... Всех... Всех... Может быть, на Марсе
и есть кто-нибудь лучше меня, а на Земле? Нет, нет, на
Земле лучше никого не найдете... Не обижайтесь, ребята,
но, честно говоря, расхвалили вы меня чрезмерно. А вдруг
я все это всерьез приму, а? Это что же будет: зек с
крылышками? и какой тогда нужен будет конвой? А впрочем,
ладно. Втихаря признаюсь, что я и летать умею,
рассказывать дальше не буду - все равно никто не поверит.
За все время процесса я чувствовал помощь и
поддержку и вашу, Раиса Борисовна, Михаил Яковлевич, Петр
Маркович, Глеб, Володя, Виктор и Юра.. Вашу, Сережа
Ходорович, Арина Жолковская, Витюша.. Вашу, Феликс и Вера
Серебровы, Игорь Мясковский, Володя Кучеров, Сережа
Белановский, Валерий Жуликов, Танечка Замяткина...
Простите, ребята, не буду перечислять всех, но каждого из
вас в отдельности я помню и люблю. Не сочтите это за
громкие слова, но именно благодаря вам я горжусь тем, что
родился на мой земле и принадлежу к этому народу. Я
никогда не определял и не высчитывал, много ли в России
честных, порядочных людей. Какая разница: сотни или
тысячи. Версилов у Достоевского, кажется, говорил, что
ради одной сотни или тысячи таких людей, может быть, и
нужна была вся наша история.
Мне приходилось выстаивать томительные часы у
закрытых дверей "открытых" судебных процессов. Теперь
двери закрылись за мной. Четыре дня шел судебный процесс.
Значит, есть личный опыт и можно сравнивать. И я не
преувеличу, если скажу, что здесь, на скамье подсудимых,
и легче, и проще. Еще раз спасибо вам, ребята, за все...
В последний день, когда суд переписывал приговор, в
окно с грохотом и звоном влетел кирпич. Перепуганный
конвой вызвал подкрепление, и были приняты все меры к
тому, чтобы я вас не увидел и не услышал. Да ничего им не
помогло. И снова были те прекрасные мгновения, когда нас
не могли разделить железные ворота и стены.
До-сви-да-ния... Я мог, я Должен был ответить вам.
Ничем мне это не грозило, а один солдатик даже тихонько
шепнул: "Ладно, крикни, ничего с тобой не сделают". Но
проклятый комок кляпом забил горло, и не смог я выдавить
из себя ни слова.
До свидания... До свидания на воле. Храни вас Бог,
товарищи мои.
5 октября 1980 года. Бутырка, камера N19
8 октября АБРАМКИН написал в тюрьме еще одно письмо:
Редакторам, сотрудникам, авторам, читателям
и друзьям "Поисков"
Итак, закончился второй процесс по делу "Поисков", К
сожалению, нет у меня никаких сведений от Юры Гримма, да
и о Сокиркином процессе знаю я немного. Но закончилось ли
дело против "Поисков"? И получит ли дело, начатое
"Поисками", продолжение? В одной из последних встреч
Бурцев сказал о дальнейших планах властей недвусмысленно:
"Собственно говоря, и после ваших трех процессов дело
N50611/14-79 не будет закрыто, так что вакансии свободные
есть". Что же касается второго вопроса - отвечать на него
нам.
В том, какими способами велась борьба против нашего
журнала, нет ничего принципиально нового. Удивляться
можно только тому, что продержались мы так долго и даже
выпустили восемь номеров.
С январских погромов 79-го года до конца августа
80-го следствие не представило нам (по крайней мере, мне)
никакого обвинения, ни одного конкретного факта клеветы,
ни одного примера: в таких-то материалах содержатся, по
нашему мнению, клеветнические измышления. Обвинительное
заключение, с которым я познакомился совсем недавно, не
отступает от традиционной схемы: в таких-то произведениях
такого-то номера содержатся такие-то клеветнические
измышления, распространение которых нанесло ущерб
международному престижу СССР. И все. Как будто для
доказательства достаточно одной утвердительной части,
аргументы излишни. Ни анализа, ни разбора, ни единой
цитаты из "преступной работы".
Как в театре абсурда:
- Вы убили мальчика, поэтому вы - преступник.
- Но какого мальчика, когда и где?
- Какое это имеет значение, раз вы его убили.
- Но с чего вы взяли, что это я его убил?
- Вы преступник, поэтому вы его убили.
- Но почему я преступник?
- Потому что вы его убили.
- Кого его?
- Мальчика (и т.д. и т.п. до бесконечности).
Но откуда следует, что в данных журнальных
материалах действительно содержатся такие-то утверждения?
И потом, на основании чего можно судить, что эти
утверждения клеветнические? и не соответствуют
реальности? Эти вопросы вы можете ставить бесконечно
долго. На них не отвечали раньше, не ответят и сейчас.
Суд забивал каждое слово, каждую попытку ставить
вопросы по существу. Не прозвучало ни единого слова, ни
единой цитаты из журнала (кроме названий статей) .
Обсуждение, исследование, расследование? Сыск, обычный
сыск: где вы взяли, кому давали, куда положили, кто
принес машинку, кто печатал? Моя попытка хоть вкратце
изложить содержание работ (нетрудно было выяснить, что
судьи наших журналов не читали) N1-2 встретила
озлобленный, захлебывающийся лай. А когда я продолжал,
суд панически бежал в совещательную комнату, а из зала
тут же удалили всех (а кого всех? согнанных Бог весть
откуда "представителей общественности"?) присутствующих.
Так торопились, даже не объявили, что я лишен последнего
слова и что суд отправляется переписывать приговор...
А что он дал, этот процесс? Еще раз показано, КАК
ОНИ НАС СУДЯТ? Но это не добавит ни единого штриха к
давно и ясно представляемой картине лжи насилия
беззакония произвола Так зачем все это было нужно, ну вот
хотя бы мне - зачем? Оставим в стороне все личные
моменты: как отказаться от возможности после 10-
месячного заточения увидеть лица близких, услышать голоса
друзей. Я довольно подробно изложил в последнем интервью
читателям "Поисков" все "за" и "против" участия в жалком
судебном фарсе и как идеал сам же наметил логичное "нет"
их жалким потугам претендовать на видимость судебного
расследования, а в качестве достойного примера назвал
поведение на суде Саши Подрабинека и Балиса Гаяускаса. Я
был готов к такому повороту, решению, выходу из грязной
игры, и хватило бы (поверьте) сил преодолеть личные
моменты, связанные с присутствием на скамье подсудимых.
Да и кто сказал, что это сложнее: получить свои три года,
не мучая ни себя, ни близких своих и друзей.
Попробую объяснить "измену" ранее выработанным
принципам. Было в нашем деле и нечто новенькое. Кажется,
впервые к своей упряжке карательные органы попытались
пристегнуть казенных идеологов. "Заключение
специалистов", с которым я ознакомился при закрытии дела,
давало повод к робкой надежде на диалог, пусть с крайне
урезанными правами для нас и по навязанным ими бесчестным
правилам, но все же диалог. И в этой ситуации я не мог,
не имел права отказаться от возможного спора (весьма
наивно было предполагать с моей стороны такую
возможность, но ведь и "Поиски" с такой же наивности
начинались), возможности поисков взаимопонимания между
полярными, далеко расходящимися силами нашего общества
(да и силам-то этим не разойтись на одной земле и в одном
народе). Но вот закончился суд, и проверены все надежды,
и еще раз мы убедились, что в нашей стране диалог с ними
в принципе невозможен. С глухонемыми можно общаться лишь
на языке мимики и жестов. Так что проглоти свой язык и
мычи, мычи, как учили тебя с детства, мычи и натягивай на
лицо идиотскую улыбку и делай вид, что тебе это нравится,
что ты счастлив: все нормально, прекрасно, изумительно
("как прекрасен этот мир - посмотри!"). Как легко быть
таким бессловесным скотом, не хуже и не лучше других,
вместе со всеми, заодно со всеми, шагать в ногу,
упиваться единомыслием...
Вряд ли сами "специалисты" без указки сверху
отказались явиться на суд. Скорее всего, и такой
урезанный диалог был признан нецелесообразным. Но это не
мое дело и не моя вина! Я честно подавал ходатайство за
ходатайством, я соглашался ждать философов и историков в
качестве ли специалистов, экспертов, в каком угодно, кого
угодно, ждать хоть месяц, хоть год, сидя под стражей без
суда Не добившись самих казенных идеологов, просил
зачитать их рецензии и обсудить. И из этих жалких опусов
ничего не зачитали. Те, кто читал эти рецензии, пусть
попробуют ответить на вопрос: почему? Ну, чем они-то
могли быть опасными? Боялись тех передернутых и
подтасованных цитат, что "выскребли" специалисты из
нашего журнала? Того, что мне придется дать полслова
сказать? Самое смешное, что, когда я пытался цитировать
"заключение специалистов", прокурора и судей бросило в
дрожь, и мне даже пообещали не рассматривать рецензии в
качестве доказательства (если внимательность мне не
изменила, в приговоре о специалистах ни слова). Ну, вот:
пусть хоть слабое оправдание в "измене" заранее
определенного принципа, но будет мне: я использовал все
возможности добиться диалога. И не моя вина в том, что он
не состоялся. (Хватит времени и везения, я все-таки
попробую дать свой анализ этого примечательного
документа.)
Кроме того, не избежал я соблазна показать, что
беззаконие творит свои дела беззаконными же способами.
Показания свидетелей, речи защитника и подсудимого (а еще
более выступления прокурора и председательствующего)
убедительнейшим образом показывают: в деле нет ни единого
(даже с чисто формальной точки зрения) доказательства.
Фальсификация, подлоги, обыкновенные фальшивки,
юридическая безграмотность следствия, грубое
пренебрежение основными процессуальными нормами, давление
на участников процесса (на свидетелей даже в ходе суда).
Было сделано все, чтобы подсудимый не смог ознакомиться с
материалами дела, лишили меня права на защиту, в ходе
суда начали отбирать у меня (в СИЗО) выписки, которые я
успел сделать, заранее подготовленные документы (следы
изучения моих бумаг обнаружились потом в действиях
председательствующего), лишили последнего слова. А что
они смогли противопоставить нам? Ровным счетом ничего!
Криминальность "Поисков" определялась, как метко заметила
свидетель Рубашева, "по запаху". В результате даже этот
суд не рискнул оставить в приговоре большинство
"доказательств" из обвинительного заключения. Это было
полное фиаско, безусловный разгром наших обвинителей. И я
имею полное право поздравить вас с победой, друзья мои!
Уже в зале суда я прочитал заявление Лерт и Гефтера
с просьбой допустить их на суд в качестве свидетелей. К
сожалению, и их, и моя просьба были безосновательно
отвергнуты судом. Но на процессе вы были рядом со мной,
Раиса Борисовна И в ходе судебного следствия, в своем
оборванном последнем слове я неоднократно пользовался
выписками из наших статей в "Поисках" (перечитал их с
удовольствием при ознакомлении с делом) . Точно так же
позицию защиты помогли мне обосновать статьи Михаила
Яковлевича (особенно "Заметки о пессимизме"), Петра
Марковича (основательно проработавшего правовые вопросы,
выстроившего безупречную логическую систему
аргументации), Глеба Павловского... Образцом и примером и
в тюремные месяцы, и на суде служили мне стойкость и
бескомпромиссность нашего Володи Гершуни. (Володя,
пользуясь случаем, хоть с опозданием, поздравляю тебя с
полувековым юбилеем). Я постоянно чувствовал плечо и
поддержку моих соузников Юрия Гримма и Виктора Сокирко.
Убедительно выступили на суде сотрудники "Поисков" Виктор
и Соня Сорокины... По понятным причинам вынужден оборвать
этот далеко не полный список. Я счастлив, я горжусь, что
мне выпала честь работать вместе с вами, мои дорогие
друзья-коллеги!
Особо мне хотелось бы сказать о Викторе Сокирко. Я
знаю, какому давлению подвергался он здесь, в тюрьме, в
следственных кабинетах, знаю, чем ему грозили... В июне
Виктор изложил мне свою позицию, я поддержал его и, в
основном, одобрил. Не думаю, что те маленькие уступки,
которые он вынужден был сделать под прессом следствия и
суда, могут быть поставлены в вину этому мужественному и
честному человеку. Виктор, я очень рад за тебя, за Лилю.
Прошу, очень прошу тебя не терзать свою совесть из-за
ложного понимания чувства солидарности. Поверь, мне было
бы вдвойне тяжелее, если бы найденный нами совместно
выход из той июньской ситуации был бы не реализован. И
большое тебе спасибо... сам вспомнишь, за что. Да, прости
меня за некоторые издержки тюремных неурядиц.
На суде я неоднократно заявлял, что являюсь одним из
редакторов легального журнала "Поиски". Также говорил,
что в мои обязанности не входило распространять журнал
или отправлять его за границу. В своем последнем слове
(оборванном) я намеревался уточнить, что, не занимаясь
распространением, я, естественно, не был и не мог быть
против чтения журнала нашими соотечественниками и
ознакомления с ним людей, живущих за пределами СССР.
Более того, я полагаю: распространение "Поисков" за
границей служит делу взаимопонимания между различными
странами, позволяет лучше понять наш народ и нашу страну,
является реальным воплощением соответствующих статей
Хельсинкских соглашений, устава ООН, ни в коей мере не
может нанести ущерба России. Сказать этого мне не дали.
Ну, что ж, я полагаю: здесь поставлены все точки над i, и
нет повода для каких- либо недомолвок и неясностей. Я
благодарен и признателен всем людям, принявшим участие в
судьбе нашего детища. Большое спасибо за помощь и
поддержку всем людям доброй воли.
Дорогие мои друзья и коллеги! Говоря о только что
закончившемся процессе, я, может быть, не совсем кстати
поздравил вас с победой. Поражение следствия и суда
(точнее, посрамление), конечно, безусловное. Но брать по
большому счету - никакая это для нас не победа. И не
потому, что срок... Не мне первому, не мне последнему
отправляться на острова Архипелага. Просто не о таких
победах мечталось, когда брались мы за наши "Поиски
взаимопонимания". Не стоит и переоценивать значения
нашего журнала. Положа руку на сердце, по качеству не
успели выйти за средний уровень самиздатовской периодики.
Заслугу "Поисков" можно видеть в том, что впервые была
показана возможность плодотворного сотрудничества людей,
далеко расходящихся по взглядам своим, по концепциям, по
видимым способам решения проблем, стоящих перед нашим
обществом. Нельзя сказать, что работалось нам легко и
радостно. Чуть не на каждом номере схлестывались мы в
жарких и не всегда корректных спорах, порой казалось, что
не выдержит столь разнородное собрание людей заранее
заданной совместности и разбежится по своим углам, своим
направлениям. Марксисты в облака, почвенники назад, а
буржуазные демократы в воду. Но не разбежались, не
бросили с таким трудом начатое дело. Учились слушать и
говорить друг с другом, и пусть не сблизились наши
позиции (рассчитывать на это было бы наивным), главное:
взаимопонимание, хотя бы между нами, становилось фактом
реальным.
Как ни странно, коротенький период существования
"Поисков" совпал с самым тяжелым, пожалуй, временем в
истории дем. движения в нашей стране. Я имею в виду не
обрушившиеся на правозащитников репрессии, не те жуткие
предолимпийские разгромы, которым власти придавали такое
значение в деле борьбы с независимым мнением, свободным
неподцензурным словом (недаром в "заключении
специалистов" мелькает словечко: ликвидация...). Нам ли,
понимающим, в какой стране мы живем и в каких условиях
должны действовать, сетовать на методы, которыми
тоталитарная власть расправляется с инакомыслием. Хуже
другое. В последние годы правозащитное движение все более
смещалось в сторону нетерпимости, болезненной
отделенности, отстраненности различных составляющих его
поток течений. Я не буду перечислять все факты и примеры.
Недостойная некорректность со стороны отдельных людей и
групп по отношению к Фонду помощи, Хельсинкской группе и
даже жертвам беззакония, интриги и показательная
активность, замешанная на тщеславии, непомерных амбициях,
претензиях на лидерство со стороны некоторых "деятелей" и
т.д. и т.п. Вам все это и без конкретизации памятно. Мне
хотелось бы быть правильно понятым. Дем. движение в нашей
стране изначально складывалось из разнородных
направлений, и никакой беды в этом нет, наоборот, были бы
губительными любые попытки стянуть пестрый спектр
концепций в одну узенькую однотонную линию. Но
разнородность совсем не предполагает чужеродности,
догматической нетерпимости. Существовать мы можем в
условиях данной социальной реальности лишь при условии
координации своих действий, братской взаимопомощи, а
развиваться - при условии того плодотворного
сотрудничества порой совершенно полярных по своим
концепциям течений, пример которому дали "Поиски". Как ни
разнятся наши надежды на будущее России, у нас одна
земля, один народ, одна беда, одна боль. Время ли сейчас
заранее определять исключительность той или иной идеи в
судьбе или истории нашей страны, когда под угрозой само
существование, будущее России, без которых не будет ни
судьбы, ни истории? Имеем ли мы право в этих условиях на
безответственность, которая свойственна казенным
идеологам, и на краю пропасти готовым бубнить: самое
передовое, самое прогрессивное... самое научное...
безусловные успехи... реальные права... ура-ура...?
Условия, в которых я сейчас нахожусь, не дают мне
морального права выступать сейчас с какими-либо
определенными предложениями, подталкивать вас на те или
иные конкретные действия. Мне просто хотелось бы
надеяться, что дело, начатое "Поисками", получит
достойное продолжение. Вот пока все.
Крепко обнимаю вас. Еще раз большое спасибо за
помощь и поддержку. Ваш Валерий Абрамкин.
8 октября 80г. Бутырка. Камера N19
*****
10 октября Московская группа "Хельсинки" приняла документ
N145 "Суд над Валерием Абрамкиным":
Процесс Абрамкина, длившийся в Московском городском
суде четыре дня, в некотором роде является событием даже
на фоне ставших уже бытовым явлением судебных процессов
правозащитников в СССР.
Во-первых, Валерий Абрамкин осужден только и
исключительно за попытку воспользоваться правом,
формально предоставленным гражданам советской
Конституцией, - правом на свободу печати.... он в числе
семи редакторов "Поисков" легально, нисколько не
скрываясь, издавал машинописный дискуссионный журнал, в
котором высказывались различные (часто противоположные)
мнения, суждения и оценки - как теоретических проблем,
так и явлений нашей действительности...
Во-вторых, 34-летний инженер-химик, в последние годы
вынужденный работать сторожем, не имеющий юридического
образования и фактически лишенный нормальной защиты, в
судебном заседании наголову разбил и следствие, и суд, и
"отзывы" не явившихся на суд "специалистов".
... И именно за это - за живую, ищущую мысль -
осужден на три года лагерей молодой, талантливый, полный
сил и энергии человек, который много добра мог принести
своей стране и которым страна могла гордиться.
...
28 октября Р.Б.ЛЕРТ написала статью "Мои не произнесенные
свидетельские показания". В конце пятистраничной статьи ЛЕРТ
пишет:
Я категорически протестую против того, что Валерия
делают ответственным не только за свою, но и за мою
работу. Я еще жива и обладаю всеми моими умственными
способностями. У меня за плечами - сорокалетний опыт
литературной деятельности в советской печати и более чем
пятидесятилетний опыт члена КПСС, которым я перестала
быть как раз в связи с "Поисками". Уж не думаете ли вы,
что Валерий Абрамкин водил моим пером, когда я писала для
"Поисков" свои статьи?
Почему же вы посадили на скамью подсудимых Абрамкина
и не посадили рядом с ним меня? Я вам отвечу на этот
риторический вопрос сама: потому что как раз моя
биография не устраивает вас по статье 190-1. Подумайте
же, если вы способны думать, почему уходят от вас люди,
посвятившие свою жизнь созданию справедливого
социалистического общества. И почему ваши репрессии,
отнимающие у правозащитников здоровье, года жизни, иногда
- саму жизнь, не могут отнять у них честь. Честь теряете
вы - судьи.
*****
АБРАМКИН окончил Московский химико-технологический ин-т
им.Менделеева.
Шесть лет после института АБРАМКИН работает по
специальности (физ. химия) в научно-исследовательском
институте, имеет много публикаций в научных сборниках и
отчетах.
В студенческие годы и позже АБРАМКИН - участник и
организатор Московского клуба самодеятельной песни (КСП), где
выступает в составе небольшой группы с программами на слетах
КСП и в "агитпоходах", Это - композиции, составленные по
документам и литературным произведениям (ПАСТЕРНАК, ХАРМС,
поэма ГАЛИЧА "Кадиш").
В 1975 году разросшийся до нескольких тысяч человек КСП
разбивается на "кусты", организуются мини-слеты этих кустов,
на основе которых (уже отдельно от КСП) появляются
"Воскресенья" - лесные встречи творческой молодежи (Хр.41,
42). Здесь Валерий со своей группой показывает и композиции
(РАДИЩЕВ, "Город солнца" по КАМПАНЕЛЛЕ), и программы,
написанные им самим ("Человек с керосиновой лампой",
"Лошадь").
По материалам этих встреч создается альманах
"Воскресенье". Валерий - один из его авторов ("Записки на
другой стороне листа", цикл историй "Домик на сваях", статьи о
творчестве ХАРМСА, ВВЕДЕНСКОГО).
Кроме того, АБРАМКИН выпустил в самиздате сборник
"Избранное" Даниила ХАРМСА.
30 апреля 1976г. АБРАМКИНА предупредили об увольнении с
работы в случае продолжения "Воскресений" (Хр.43).
Сентябрь 1976г. - обыск в Голубой бухте туапсинским
отделом КГБ (на месте проведения отпуска) с предъявлением
указа, предупреждающего об ответственности "за
антиобщественную деятельность" (Хр.42-44).
Октябрь 1976г. - вынужденное увольнение, несмотря на
незавершенность крупной работы (Хр.43).
Вынужденный уйти в 1976г. из науки под давлением КГБ, он
с 1977 года работает рабочим в геофизической экспедиции, в
строительной "шабашке", по расчистке леса, кочегаром, сторожем
в храме.
С 1978 года Валерий - один из основателей и редакторов
журнала "Поиски".