После суда над СОКИРКО
В середине октября "куратор" В.СОКИРКО (суд - Хр.58)
попросил его встретиться с корреспондентом АПН. 24 октября эта
встреча состоялась. В конце ее СОКИРКО подписал "Заявление для
печати", однако уже на следующий день он начал сожалеть об
этом и по телефону отказался от него (поэтому "Хроника" не
публикует его).
12 ноября С.В.КАЛЛИСТРАТОВА написала "Открытое письмо
Сокирко В.В. (К.Буржуадемов)", в котором она ставит перед
СОКИРКО в связи с его "Заявлением для печати" 8 вопросов.
15 ноября СОКИРКО отправил в АПН письменный отказ от
"Заявления для печати" и, взамен него, "Заявление для западных
читателей".
16 ноября И.КОВАЛЕВ и еще 2 человека пришли к СОКИРКО и
показали ему "Открытое письмо" КАЛЛИСТРАТОВОЙ. КОВАЛЕВ сказал
СОКИРКО, что, по словам одного из его знакомых, в одной из
западных радиопередач излагалась позиция СОКИРКО, похожая на
его "Заявление для печати", и что КАЛЛИСТРАТОВА хотела бы
узнать отношение СОКИРКО к своему "Открытому письму"; после
этого она решит, публиковать ли его в Самиздате. СОКИРКО
ответил, что он может ответить КАЛЛИСТРАТОВОЙ только частным
письмом. (В одной из самиздатских публикаций КОВАЛЕВ выразил
сожаление "по поводу того, что он, хотя и объяснил Сокирко
цель своего визита, но, уходя, не переспросил его снова, поняв
отсутствие возражений со стороны Сокирко относительно
публикации письма Каллистратовой как его молчаливое согласие
на такую публикацию".) СОКИРКО также сказал гостям, что он
послал в АПН отказ от "Заявления для печати" и "Заявление для
западных читателей", но не может передать это последнее
заявление в Самиздат.
7 декабря КАЛЛИСТРАТОВА отправила свое "Открытое письмо"
в АПН. В Самиздате были напечатаны "Заявление для печати"
Сокирко и "Открытое письмо" КАЛЛИСТРАТОВОЙ.
12 декабря Г.ПАВЛОВСКИЙ написал "Открытое письмо
С.В.Каллистратовой". Автор ставит и обсуждает вопрос "Нужно ли
уметь капитулировать?"
13 декабря СОКИРКО написал КАЛЛИСТРАТОВОЙ частное письмо,
являющееся ответом на ее "Открытое письмо".
22 декабря Л.ТКАЧЕНКО, жена СОКИРКО, написала "Открытый
ответ на "Открытое письмо Каллистратовой С.В." В приложениях к
своему "Открытому ответу" ТКАЧЕНКО поместила "Заявление для
западных читателей" СОКИРКО, "Открытое письмо" КАЛЛИСТРАТОВОЙ
и ту часть ответного письма СОКИРКО, в которой он отвечает на
вопросы КАЛЛИСТРАТОВОЙ (поэтому "Хроника" считает возможным
опубликовать их).
Прочитав письмо ТКАЧЕНКО, КАЛЛИСТРАТОВА в частной беседе
заявила, что не желает больше принимать участия в этой
бесплодной дискуссии и сожалеет, что "ввязалась в эту
историю".
*****
Заявление для западных читателей
от гражданина СССР Сокирко Виктора Владимировича,
бывшего члена редакции журнала "Поиски" и
составителя самиздатских сборников "В защиту
экономических свобод" (под псевдонимом
К.Буржуадемов), арестованного 23.1.1980г.,
освобожденного 4.9.1980г. и осужденного Мосгорсудом
к трем годам лишения свободы условно.
Главная цель моего сообщения: подтвердить перед
зарубежными читателями, что мои заявления (в суде
29.9.80г. и недавнее - 24.10.80г.), переданные на Запад
через АПН, сделаны мною вполне осознанно.
К сожалению, специфика давних традиций
однопартийности советской печати вынуждает пользоваться
не своими словами, и оборотами, прибегать к умалчиванию и
недоговоркам в передаваемых через АПН заявлениях, что
может привести и приводит западного читателя (особенно,
если он знаком с моими самиздатскими работами) к мысли о
том, что эти заявления составлены лишь под давлением.
Такое мнение уже сложилось относительно первого
заявления. Второе должно было исправить этот эффект, но
думаю, что получится обратное. Я совсем не намерен винить
корреспондента АПН, который помогал мне составить
заявление от 24.10.1980г., - он действовал очень мягко и
буквально очаровал меня, но мой нулевой опыт общения с
печатью и инерция тюремных воспоминаний привели к тому,
что и второе заявление не похоже на свободную речь.
Поэтому я надеюсь, что это последнее заявление,
передаваемое читателям уже через западного
корреспондента, окончательно прояснит и закроет для них
"вопрос о Сокирко".
* * *
Дело в том, что я действительно не считаю себя
"жертвой советского режима", а, напротив, благодарен
нашим властям за свое освобождение.
В суде я утверждал, что невиновен в клевете на
советский строй, но при этом просил не оправдания, а лишь
снисхождения, потому что знал, что, хотя по действующему
законодательству распространение любых взглядов не
наказуемо, по мнению очень многих моих соотечественников
(уверен, что их подавляющее большинство) я за многолетнее
осуждение своих буржуазно-коммунистических взглядов
достоин даже большего наказания, чем предусмотрел закон
по предъявленной мне статье. (Фразу "Стрелять таких
надо!" я слышал много раз и от разных людей.) В народном
сознании понятия "Родина", "советская власть" или
"советское государство" слиты воедино. В самой жизни я
вижу, как верен старый гегелевский тезис: "Каждый народ
достоин того правительства, которое им управляет". Думаю,
что в этом - основная трагедия части советских
диссидентов.
Так случилось и со мной. Как видно из моих
самиздатских работ, охваченный острой тревогой за будущее
страны, за низкую эффективность экономики, за падение
трудовой активности при росте потребительства, за
растрату природных богатств и бесхозяйственность, за
топтание перед назревшими реформами, за опасное
стремление к излишнему внешнему влиянию и т.д. и т.п., я
искренне считал свою самиздатскую деятельность
исполнением гражданского долга и потому в запальчивости
игнорировал предупреждения следственных органов. А вот в
тюрьме, куда меня посадили именем народа, я с горечью
согласился, что мои взгляды и действия противоречат
взглядам и желаниям нашего народа, а моя деятельность в
этом смысле может быть названа антинародной или
антиобщественной. В различии этих оценок нет неправды, а
лишь противоречие между Будущим и Настоящим. До ареста
отказ от "Хроники текущих событий" и самиздата звучал для
меня предательством будущей Родины (об этом я писал в
письме "К аресту Т.М.Великановой"), а после ареста мне
пришлось думать о том, как остаться в мире с сегодняшней
Родиной. До ареста я мог думать, что народ и государство
все же пойдут на прямой диалог, все же будут учитывать и
мои советы; после ареста стало ясно, что в их глазах я
только предатель и преступник. Поэтому я и заявлял, что
приму любой приговор советского суда с пониманием как
приговор народа.
Я не отказался от своих убеждений (суд этого и не
требовал, да никто и не может изменить своих убеждений по
требованию), не отказался ни от своей тревоги за будущее,
ни от стремления сделать для него все, что в моих силах.
Но теперь самиздатская деятельность для меня закрыта - я
сам это понял и решил это еще до суда, ибо ее
возобновление почти автоматически повлечет за собой новую
тюрьму или эмиграцию, т.е. фактическое исчезновение. Ни
того, ни другого я не хочу. Мне остается теперь только
жить обычно работающим советским человеком и лишь
вспоминать, что часть своей жизни я отдал безбоязненному
обдумыванию и обсуждению судеб страны в самиздате, зная,
что написанное мною в эти годы, если оно имеет смысл и
значение, уже живет независимой от меня жизнью. Надеюсь,
что будущее выдвинет новые, более приемлемые для
советских людей (и властей) формы свободной идейной жизни
и разовьет все ценное, что сделано нами.
Я убежден, что такое возвращение из тюрьмы к обычной
жизни лучше исчезновения. Хотя, конечно, это лишь мое
мнение.
Моим коллегам по журналу "Поиски" В.Абрамкину и
Ю.Гримму выпало иное: путь в лагерь. Я разделяю
восхищение их твердостью и высокими нравственными
качествами, сочувствую горю их родных и им самим в
нелегкой участи, но вместе с тем и сожалею, что они не
искали взаимопонимания со следственными и судебными
властями (ср. следующее место из письма В.Абрамкина,
опубликованного в Хр.58: "Заключение специалистов", с
которым я ознакомился при закрытии дела, давало повод к
робкой надежде на диалог, пусть с крайне урезанными
правами для нас и по навязанным ими бесчестным правилам,
но все же диалог.... Я честно подавал ходатайство за
ходатайством, я соглашался ждать философов и историков в
качестве ли специалистов, экспертов, в каком угодно, кого
угодно, ждать хоть месяц, хоть год сидя под стражей без
суда....я использовал все возможности добиться диалога. И
не моя вина в том, что он не состоялся". - Хр.) и не
вышли из тюрьмы. А ведь в конце 1979г. они, как мне
кажется, начинали поиски выхода из противостояния с
властями, соглашаясь с другими членами редакции журнала о
необходимости его приостановки (т.е. фактически о
самороспуске редакции). Аресты помешали этому поиску. На
собственном примере знаю, что в тюрьме такой выход
Находить много труднее, что он сопряжен там с прямыми
нравственными потерями, компромиссами с совестью. Но и
отказываться от таких поисков, идти на максимально
суровый приговор, на рост горя и ожесточения - тоже
плохо, а для меня лично было бы изменой своим либеральным
принципам. Убежден: выйдя из тюрьмы и никому не навредив,
я поступил честно и последовательно в основном - в
поисках взаимопонимания и сосуществования диссидентов и
властей.
* * *
Наконец, я должен объяснить и самое трудное: хотя я
сторонник свободного распространения информации и идей и
был благодарен за публикацию на Западе моей первой книжки
и статей, а потом - за проявление сочувствия и помощь
семье во время моего заключения, но к своему невольному
участию в усиливающейся на Западе пропагандистской
кампании против "советского тоталитаризма", т.е. в
идеологической войне, я отношусь отрицательно.
В своих предыдущих заявлениях через АПН я
протестовал против использования моих работ и имени во
враждебных стране и советскому государству целях и
приводил пример этому: в апреле этого года парижская
газета "Русская мысль" в статье о моем аресте соединила
мою биографию с такими выражениями как "палачи с
Лубянки", "многолетний террор большевиков", т.е.
типичными антисоветскими штампами, пригодными лишь для
посева ненависти. У человека либеральных взглядов это
вызывает возмущение, тем более у меня. Теперь, побывав в
советской тюрьме, я это знаю определенно: даже в самых
трудных условиях - среди уголовников, или в карцерном
сыром подвале, или на 15-м дне голодовки - я испытывал к
следователям и надзирателям, приведшим меня к этому,
самые разные чувства, включая и возмущение и озлобление,
но никогда не терял при этом ни понимания необходимости
их работы, ни даже человеческих симпатий ко многим из
них.
Но дело не только в антисоветских штампах.
Я люблю западную цивилизацию, убежден, что и к
осуществлению коммунистических идеалов моя страна может
реально подыматься только через самостоятельно выбранный
западный путь развития. И сознавать, что развитие может
быть прервано всеразрушительной войной (причем против нас
будет, видимо, Китай в союзе с Западом) и что сам можешь
оказаться причастным к ее идеологическим истокам, просто
непереносимо.
Я боюсь втягивания западных государств во
внутреннеполитическую борьбу в нашей стране, боюсь
перерастания внутренних конфликтов между диссидентами и
властями в международную напряженность. Поэтому я всегда
крайне настороженно относился к западной помощи. Поэтому
на суде признал свою политическую вину за возможное
использование моего имени и работ противниками нашей
страны за рубежом. Поэтому сейчас с Вашей помощью я
обращаюсь к средствам массовой информации: забудьте обо
мне, избавьте меня от комплекса вины за рост неприязни
между советским и западными народами и государствами. Я
не нуждаюсь ни в чьей помощи, особенно сейчас, после
освобождения. Пусть лучше ваши силы будут больше
направлены на поиски взаимопонимания между нашими
странами.
В заключение хочу поблагодарить Вас за проявленную
возможность полностью высказаться и подтвердить, что
данное интервью - для меня первое и последнее, что оно
вызвано не совсем удачными заявлениями, переданными через
АПН, что больше моих выступлений в печати не будет,
потому что я твердо собираюсь выполнять принятые на себя
обязательства.
Открытое письмо Сокирко В.В. (К.Буржуадемову)
24 октября 1980г. Вы передали Агентству печати
"Новости" Ваше заявление для печати по поводу
состоявшегося над Вами суда. Мне неизвестно, как
распорядилось АПН Вашим заявлением. В советской печати
оно до сих пор не появилось, но Вами оно подписано и
передано.
Я не хочу вступать с Вами в какой-либо спор, не хочу
оправдывать или, наоборот, упрекать Вас. Но, зная Вас как
человека, способного логически мыслить, хочу поставить
перед Вами несколько вопросов, возникающих при чтении
Вашего заявления для печати:
1. Если Вы в течение почти двух лет искренне считали
свое участие в редактировании журнала "Поиски" и
публикацию в нем своих статей "исполнением своего
гражданского долга", то почему только во время более чем
шестимесячного пребывания в тюрьме Вы нашли "достаточно
времени для анализа своих поступков осознания причин
происшедшего"?
2. Если заключение в тюрьму (дома осталось четверо
детей) где, как теперь стало известно, Вы некоторое время
находились н подвальном карцере и 15 дней держали
голодовку, Вы не считаете давлением на Вас, то что тогда
явилось бы "давлением"?
3. На основании каких данных Вы утверждаете, что по
мнению "абсолютного большинства" Ваших сограждан
материалы, публикуемые в журнале "Поиски", приносят ущерб
советскому народу, если ни один из этих материалов не был
опубликован в советской печати, а следовательно, народ не
мог не только выразить, но и составить мнение по этим
вопросам?
4. Вы считаете, что Ваш арест "был закономерен".
Считаете ли также закономерным арест соредакторов журнала
"Поиски" Валерия Абрамкина и Юрия Гримма?
5. Суд вынес приговор, которым Вы признаны виновным
по ст.190-1 УК РСФСР, т.е. в составлении и
распространении заведомо ложных измышлений, порочащих
советский государственный и общественный строй. Иными
словами, Вы осуждены за клевету. За этот приговор Вы
благодарите советское правосудие. Означает ли это, что Вы
признаете себя, а также других соредакторов журнала
"Поиски" и авторов этого журнала клеветниками?
6. Вы заявляете, что осознали свою политическую вину
перед народом и государством. Признаете ли Вы свою
юридическую вину, т.е. состав уголовного преступления в
Ваших действиях? Считаете ли Вы себя политическим или
уголовным преступником? Как Вы относитесь к официальным
заявлениям ряда ответственных советских руководителей о
том, что у нас нет политических преступников и
политических заключенных?
7. Вы заявляете, что никогда и никого не просили за
рубежом о своей защите. Считаете ли Вы, что кто-либо из
находящихся в советской тюрьме (в частности, Вы, или
Абрамкин, или Гримм) имеют практическую, реальную
возможность обратиться с какой-либо просьбой к любому
лицу или организации за рубежом?
И последний, второстепенный вопрос: Читали ли Вы
когда-нибудь издающуюся в Париже газету "Русская мысль" и
какой информацией Вы пользуетесь, именуя эту газету
"органом НТС"?
Если мое открытое письмо не будет опубликовано в
открытой печати (что вполне вероятно) и если Вы будете
лишены возможности ответить через газету (что также
вероятно), то я буду рада получить от Вас письменный
ответ по моему домашнему адресу: Москва, 121069, ул.
Воровского 18, кв. 17.
Из "Открытого письма С.В.Каллистратовой" Г.ПАВЛОВСКОГО:
...как получилось, что первым произведением
К.Буржуадемова, задевшим - и больно задевшим - за живое
многих из нас, стало его заявление в АПН?
...
Виктор Сокирко, под псевдонимом и без, десять лет
кряду твердил нам о компромиссе, о негодности
Противостояния в качестве политического инструмента для
решения общих, национальных задач. О необходимости упорно
искать предпосылки такого компромисса и понятия для
такого языка, которым граждане могли бы разговаривать
друг с другом...
...
Физически ощущая глухоту, надвигавшуюся с двух
сторон, особенно ту, что ближе - диссидентскую,
самиздатскую глухоту, он ... лихорадочно писал последние
статьи перед арестом, что составили хребет восьмого
номера "Поисков" - статьи о компромиссе, о диалоге со
сталинистами, о солидарном отвращении политической и
экономической разрухи...
...
И тем не менее - Виктор Сокирко платит не за выход
на волю. Он платит цену своих сомнений. Сегодня этой
ценой оказывается капитуляция. Это высокая цена за право
на неуверенность. Но завтра, быть может, она не покажется
такой высокой....
Позвольте мне считать безумие Сокирко нравственно
равноценным аристократизму Абрамкина. Оба этих достойных
человека с равной самоотдачей свидетельствуют о судьбе
движения... Поступкам этих людей можно верить на слово -
каждому на его собственное, свое. ...
Из письма С.В.КАЛЛИСТРАТОВОЙ:
Уважаемая Софья Васильевна!
Отвечаю на Ваше письмо от 7.12.1980г. сначала по его
пунктам:
1. Известно, что в тюрьме действительно много
времени "для анализа своих поступков". Однако таким
анализом я занимался и до ареста. У К. Буржуадемова
всегда была точка зрения, совмещающая членство в
редколлегии "Поисков" с принципиальной лояльностью к
советской власти. В этом легко убедиться по моим прежним
статьям.
2. Без сомнения, заключение в тюрьму является
давлением и я этого никогда не отрицал. В заявлении
24.10.1980г. я возражал лишь против того, что занятая
мною позиция и заявление в суде были вызваны только
давлением и угрозами. Признание своей политической вины
за возможное использование моей ситуации противниками
советской власти сделано мною по убеждению.
3. Я никогда и нигде не говорил, что материалы
журнала "Поиски" приносят ущерб советскому народу. Но по
опыту личного общения с многими советскими людьми,
обсуждая с ними свои убеждения, знаю, что мои статьи
(говорю лишь о них) они сочли бы преступлением (по
принципу "Стрелять за такую писанину надо"). От понимания
этого положения взгляды измениться не могут (я остаюсь
инакомыслящим), но и питать иллюзии о народной поддержке
я не могу.
4. В тюрьме я пришел к выводу, что "мой арест был
закономерен" в смысле "неизбежным" (а совсем не в том
смысле, что он был юридически законным). Думаю, что и
арест В.Абрамкина был неизбежным, а вот почему арестовали
Ю.Гримма вместо разрешения эмигрировать (как
П.М.Егидесу), не понимаю до сих пор.
5. Я никогда не признавал ни себя, ни других
редакторов и авторов журнала "Поиски" клеветниками, что
подтверждается записью суда в приговоре: "С заявлением
Сокирко, что помещенные в журнале "Поиски" и в сборниках
"В защиту экономических свобод" и исследованные в
судебном заседании материалы заведомо ложными не
являются, судебная коллегия не может согласиться..."
Благодарил же судебные и следственные власти я не за
приговор, признавший меня преступником, а за фактическое
освобождение от наказания.
6. Да, я отрицал состав уголовного преступления в
своих действиях, но понимал практическую неизбежность
своего осуждения ввиду резко отрицательного отношения к
моим действиям властей и большинства советских людей,
просил у суда не оправдания, а лишь снисхождения и
смягчения наказания.
В глубине души я не считаю себя ни политическим, ни
уголовным преступником, но суд признал меня виновным в
клевете на советский строй, что УК РСФСР считает
уголовным преступлением. К официальным заявлениям
советских руководителей, что у нас нет политических
преступников и политзаключенных, я никак не отношусь,
потому что не читал таких заявлений. Если такие и вправду
делались, то это лишь формальная точка зрения, ибо по
закону даже такая чисто политическая статья, как
"антисоветская пропаганда" (ст.70), входит именно в
Уголовный кодекс.
7. Общеизвестно, что лица, находящиеся в
следственном изоляторе на предварительном заключении,
имеют право сношения с внешним миром лишь через
следователя, поэтому, конечно, обращаться с жалобами за
рубеж они практически не могут - только неофициальным
путем, что очень трудно. Что касается меня, то свое
сдержанное отношение к помощи из-за рубежа я высказывал
еще до ареста. Конечно, я благодарен за помощь и
поддержку, оказывавшуюся моей семье во время моего
заключения, но не хочу, чтобы моя ситуация тем или иным
образом использовалась против наших властей, обостряла
внешнеполитические отношения.
8. Наконец, я сожалею, что в заявлении 24 октября
1980г. назвал парижскую газету "Русская мысль" органом
НТС - по настоянию и убеждению корреспондента АПН.
Наверное, с его стороны это была недобросовестность, с
моей же - огорчительная доверчивость.
Из "Открытого ответа на "Открытое письмо" КАЛЛИСТРАТОВОЙ
С.В.:
Дорогая Софья Васильевна!
Вам известно, что мой муж Виктор Сокирко дал
обязательство властям не выступать в самиздате. Вы
поставили его перед выбором: открыто защитить себя и
сесть в тюрьму или молчанием как бы согласиться с Вашим
обвинением и опозоренным "уйти в частную жизнь".
Он согласен уйти в частную жизнь, но не согласен
терять доброе имя. Семь тюремных месяцев ему долбили:
"Признайте себя клеветником и вернитесь к семье, а нет -
написанного Вами на три 70-е статьи хватит". В конце
концов власти пошли на компромисс: согласились обойтись
без показаний на других и без признания деятельности
своей и его товарищей по "Поискам" клеветнической, а Витя
согласился на заявление, в котором были чужие и
неправильные слова.
Прежде чем касаться самих ответов на Ваше письмо,
напомню историю наших последних встреч.
1. Накануне суда, 28.9.80г., Витя приезжал к Вам
советоваться. Вы говорили тогда, что надо перестать
сидеть между двумя стульями, что невозможно не признать
на суде себя клеветником и надеяться на свободу. И даже
советовали не рисковать, а попросту признать себя
виновным, а потом заняться "шахматами", например. Витя с
Вами не согласился, но Ваши советы я восприняла как
тревогу за него. Помните ли Вы этот разговор?
В октябре я показала Вам свою запись Витиного суда.
Вы прочли ее без оценок, но, судя по "Открытому письму",
постарались прочно забыть ее. Сейчас я делаю часть этой
записи открытой (см. приложение 1) и тем лишаю Вас
возможности ее игнорировать. Я привожу все существенное,
что Витя говорил на суде, не исключая и плохие,
запрограммированные моменты.
Прочитайте еще раз и скажите: опозорил ли Витя
"Поиски" и сборники "В защиту экономических свобод" своей
откровенной и лояльной защитой? Согласился ли признать их
клеветническими? Предал ли он главную идею "Поисков" -
идею взаимопонимания - или он отстаивал ее на суде, как и
на воле, всеми силами? Предал ли он своих товарищей -
В.Абрамкина и Ю.Гримма или вместе с ними защищал главную
идею "Поисков"?
2. Теперь я напомню Вам, что про обстоятельства,
связанные со злополучным Витиным заявлением для АПН
(только для заграницы), Вы узнали от нас на другой день
после его подписания. Узнали, что Витя считает его самой
крупной своей ошибкой, что уже отказался от него по
телефону и с отчаянья готов встретиться с иностранным
корреспондентом, чтобы свободно и полностью объяснить
западным читателям свою позицию. Отказавшись помочь
встрече - и за себя, и за своих друзей, Вы успокаивали
меня, уверяя, что АПН-ское заявление, конечно, неприятно,
но все же в рамках допустимого, что никто, кроме
очевидных экстремистов, Витю осуждать не будет, а риск
тюрьмы за такое интервью чрезвычайно велик. Вы вернули
мне текст предполагаемого интервью, а АПН-ское заявление
попросили оставить для того, чтобы сравнить с официальной
публикацией, если АПН на нее решится.
Сожалея о Вашем отказе (оказалось, что
действительное понимание Витей своей ситуации не нужно ни
АПН, ни Вам), мы не могли не быть благодарны Вам за
обережение. 15 ноября он послал в АПН письменный отказ от
заявления с приложением взамен текста несостоявшегося
интервью. Об этом Вам стало известно через пару дней и
потому о Витиной позиции Вы обязаны были судить по этому
документу. Тем не менее, Вы его игнорировали, объяснив
"Оно еще хуже!", что привело Витю просто в ужас: выходит,
что для Вас заявление, написанное под "обаятельным
нажимом" АПНовца, лучше, нем свободное изложение свой
позиции.
Сейчас я своей волей открываю Витино "Интервью для
западных читателей" (см. приложение 2), чтобы никто не
имел возможности игнорировать его, изображая из Сокирко
клеветника и отступника.
...
3. 16 ноября к нам домой пришли трое Ваших друзей.
Они пришли ночью, когда я спала, и ночью же ушли и, как
мне потом рассказывал сын, были очень похожи на трибунал,
когда на кухне за чаем припирали растерянного отца
вопросами. Они официально сообщали, что содержание
АПН-ского заявления уже передается по западному радио, а
затем показали Вите Ваше Открытое письмо, попросив
выразить свое отношение. Конечно, они не говорили
возможности предотвращения Вашего письма и не спрашивали
разрешения на распечатку Витиного заявления. Письмо с
подколотым заявлением было совершившимся фактом.
Впрочем, Витя говорил, что чувствовал, как от него
ждут раскаяния и просьбы о помиловании. Он не сделал ни
того, ни другого, заявив, что о своем выходе из тюрьмы не
жалеет....
...Ваши друзья копию Вашего письма не оставили,
пообещав прислать вскорости. Это обещание они не
выполнили, информация о передаче западным радио АПН-ского
заявления не подтвердилась, а результат ночного разговора
был представлен Вам (по Вашему утверждению) как согласие
Вити на обнародование АПН-ского заявления и Вашего
письма.
...
4. В начале декабря мы узнали, что блок из Вашего
письма и Витиного заявления ходит по рукам. 10 декабря мы
получили, наконец, Ваше письмо (после моего напоминания
по телефону). 15 декабря я отвезла Вам Витин ответ. Я
волновалась при встрече предельно, т.к. ждала чуда, вроде
"не Вами это сделано". А получила тягостный, как Вы
сказали, разговор. Вы сразу начали порывисто отвергать
пункты Витиного ответа. Похоже, Вам очень хотелось
вернуть это письмо, забыть его. В нашей просьбе сделать
публичные объяснения по хорошо известным Вам
обстоятельствам и Витиным ответам Вы отказали.
И потому я решаюсь сделать открытой часть Витиного
письма (см. приложение 3) - вместе с Вашими вопросами,
конечно, - чтобы лишить Вас возможности делать вид, что
ответы на них "логически" невозможны.