РАЗВЯЗКА

...может быть, ты скажешь мне, что при таких условиях жить невозможно. «Невозможно» — это не совсем так, а что «противно» жить — это верно.

М.Е.Салтыков-Щедрин

«Заговорщики» арестованы. Площадь — усилиями оперотрядов — перестала существовать. А как быть с другими активистами «Маяковки», не входившими в подпольную организацию, не причастными к заговору, но чьи крамольные стихи и речи стали питательным бульоном для всякого рода «нечисти»?

Вне всякого сомнения: еще несколько лет назад на скамье подсудимых оказались бы не трое, не четверо, а по крайней мере тридцать-сорок человек. Но времена меняются, на пороге — XXII съезд, на котором будет объявлено о завершении строительства социализма и главный чекист страны заверит: «В органах госбезопасности ликвидированы нарушения социалистической законности». Политический процесс со множеством подсудимых сейчас не в интересах властей.

Тем более, что в распоряжении государства не только суд, но и партийные, и комсомольские организации любого учреждения, любого вуза и — конечно же — пресса, способная уничтожить человека морально... Само собой разумеется, что после 6 октября 1961 года пошли заседания, обсуждения, выявления участников чтений на площади, исключения их из комсомола и из институтов и, соответственно, — мощная кампания в комсомольской печати. В злобе и разнузданности авторы фельетонов, кажется, перещеголяли комсомольских боссов (насколько мы можем судить по имеющимся в нашем распоряжении документам).

Внесудебные преследования — так или иначе — затронули практически всех наиболее активных деятелей «Маяковки». Тем не менее пройдет немного времени и некоторые из них станут участниками диссидентского движения. А сразу после арестов Бокштейна и его подельников они — апеллируя к положениям XXII съезда — предпринимают попытку защиты своих товарищей.

Тактика этой защиты существенно отличалась от той, которая получила распространение во второй половине 1960–1980-х: тексты обращений не были преданы гласности — ни переданы на Запад, ни запущены в самиздат — и существовали в одном, максимум двух-трех экземплярах. Главное же — утверждалось, что арестованные на самом деле хотели того же, что и власти: совершенствования системы, изживания ошибок культа личности — но не сумели найти нужные формы, ошиблись, сбились.

Действия же московских гэбистов и комсомольских боссов оценивались (искренне или нет — другой вопрос) как самодеятельность мелких сошек, не способных понять политику, творимую руководителями государства.