Индивидуальный политический террор в России XIX

М.И.Леонов
(Самара)

ТЕРРОР И РУССКОЕ ОБЩЕСТВО
(НАЧАЛО XX в.)

Систематический индивидуальный террор, осуществляемый революционными политическими организациями, является крайним выражением противостояния, неприятия власти. По этой причине он вызывает специфический общественный резонанс. Террористический акт — убийство или покушение на убийство для достижения определенных политических целей — нуждается, о чем убедительно свидетельствуют многочисленные воспоминания, письма, судебно-следственные материалы, периодическая печать, в ясно выраженной и мобилизующей нравственной мотивации, основой которой может быть только убежденность в бесчеловечности данного политического устройства и действий властей¹. Подобная нравственная мотивация может быть устойчивой лишь при явно выраженной отчужденности от власти значительной части общества, которая не только считает действия террористов морально оправданными, но и приветствует их, поддерживает материально.

Те данные, которыми мы располагаем, дают возможность судить об отношении к террору части русского общества, в первую очередь — партийно ориентированной. За рамками данного исследования остается реакция политически индифферентных слоев. Особенно это касается крестьян, рабочих, ремесленников, среднего городского люда. Специальной разработки требует сюжет активно отрицательного отношения к революционному террору.

Систематический партийный террор в России до 1917 г. имеет два достаточно определенно выраженных пика: рубеж 1870—1880-х гг. XIX в. и начало XX в. На рубеже 70—80-х гг. преобладали террористические акты, организованные «Народной волей», направленные против высших сановников, и в первую очередь против императора, и ставящие конечной целью достижение политических свобод, конституции. Террор начала XX в. был делом многих политических организаций, исчислялся тысячами актов, объектами которых были преимущественно государственные служащие низших ступеней иерархической лестницы, в том числе полицейские, городовые, а также казаки и солдаты. Хотя совершенные эсерами покушения, особенно в 1905—1907 гг., когда волна террора захлестнула Россию, составляли лишь малую часть всех террористических актов, именно эсеровский террор был доминантным. Революционные партии и группы стремились посредством террора дезорганизовать механизм государственной власти, возбудить массы на открытые антиправительственные выступления². Важную роль в террористической борьбе играли мотивы мести властям. Убийство царя практически не ставилось непосредственной задачей. Лишь на закате эсеровского террора пошли разговоры о цареубийстве, причем до 1908 г. настолько неопределенные, что даже члены ЦК не верили в серьезность этих планов³.

К середине 1880-х гг. «Народная воля» переживала кризис: свелся к минимуму приток поклонников устрашения властей, прекратилось поступление денежных пожертвований, либеральное (в традиционном представлении) общество уже не восторгалось деяниями террористов, отказалось поддерживать их морально и материально. Дело дошло до того, что в 1883 г. Г.А.Лопатин, прибыв в Россию, не смог найти надежного пристанища.

Еще на рубеже 1890—1900-х гг. среди эсеров были чрезвычайно влиятельны противники террора — ряд организаций так называемой южной Партии социалистов-революционеров, А.О.Бонч-Осмоловский, Л.Э.Шишко, другие члены Фонда вольной русской прессы. Но и сторонники террора — Союз социалистов-революционеров, М.Р.Гоц, Н.С.Русанов — не планировали применять его в обозримом будущем, поскольку были убеждены в неприятии радикальных методов борьбы простым народом и «обществом»⁴.

Однако убийство П.В.Карповичем министра просвещения Н.П.Боголепова было сочувственно встречено либеральным обществом, оппозиционно и революционно настроенным студенчеством. Именно это обстоятельство подвигнуло лидеров эсеров — сторонников террора (в первую очередь Г.А.Гершуни, М.Р.Гоца и В.М.Чернова) приступить к реализации плана систематического террора. Каждый из названных взял на себя определенную функцию: Чернов теоретически обосновывал терроризм, Гершуни формировал боевую организацию (БО) и готовил покушения, Гоц, в руках которого сосредоточились все основные организационные партийные дела, осуществлял посредническую миссию между партийным центром и террористами, а кроме того, активно участвовал в финансировании БО. По свидетельству Л.А.Рубакиной, значительную часть средств на подготовку первого покушения эсеров дали М.Горький и Н.А.Рубакин⁵. 2 апреля 1902 г. С.В.Балмашев смертельно ранил министра внутренних дел Д.С.Сипягина. Этот акт положил начало эсеровскому террору. Лидеры партии накануне покушения, по-видимому, не были полностью уверены в желательной для них реакции общества. По крайней мере, первая прокламация, отпечатанная в подвале ялтинской дачи Н.Г.Коломийцева, имела подпись «Боевая организация», без указания партийной принадлежности. И лишь когда реакция общества выявилась достаточно определенно, была издана вторая прокламация, уже за подписью «Боевая организация партии социалистов-революционеров». Тогда же начала массированную агитацию в пользу террора газета «Революционная Россия»⁶.

Вслед за Сипягиным жертвами эсеровского террора стали харьковский и уфимский губернаторы Оболенский и Богданович, помощник пристава Кулишов, полковник Метленко (два последних покушения организовали члены боевых дружин в Бердичеве и Белостоке), а 15 июля 1904 г. взрывом бомбы, брошенной Егором Созоновым, в Петербурге был убит министр внутренних дел В.К.Плеве. Затем наблюдается всплеск: согласно партийной статистике, в 1905 г. было совершено 54 террористических акта, в 1906 г. — 78, в 1907 г. — 68, в том числе после 3 июня — 30 (по уточненным данным, в 1905 г. — 59, в 1906 г. — 93, в 1907 г. — 81), и сразу — резкий спад: в 1908 г. — 3, в 1909 г. — 2, в 1910 г. — 1, в 1911 г. — 2 покушения⁷. За годы своего существования Боевая организация совершила 11 покушений (менее 5% от общего числа); 4 — до 1905 г., 5 (в том числе убийство агента полиции Татарова) — в годы революции, 2 — во второй половине 1907 г.; 47 покушений на счету Центрального боевого отряда и областных боевых отрядов. Остальные террористические акты совершили боевые дружины, основной задачей которых считалось участие в массовых вооруженных выступлениях. Объектами нападений БО и областных боевых отрядов были, как правило, представители высшего и среднего звена государственного аппарата, боевые дружины действовали против непосредственных исполнителей карательных функций и агентов полиции (провокаторов)⁸.

С 1905 г. к методам террора прибегали, помимо эсеров, и многие другие партийные организации. По далеко не полным данным, с февраля по май 1906 г. террористы убили и тяжело ранили 1421 человека, а по статистике департамента полиции, в 1907 г. «невыясненными лицами» было совершено 3487 террористических актов — в подавляющем большинстве против рядовых служащих государственного аппарата⁹.

Террор стал кошмаром властей. По свидетельству А.В.Герасимова, все крупнейшие представители власти, включая Николая II, премьер-министров, министров внутренних дел, «всегда» интересовались Боевой организацией и другими организациями террористов и не мелочились в оплате труда Е.Ф.Азефа и других осведомителей. «Впечатление, произведенное выстрелом Балмашева, — отмечал А.И.Спиридович, — было потрясающе. Власти в полном смысле слова не знали, что, как, откуда и почему». Осенью 1902 г. во всех губерниях были созданы охранные отделения, в департаменте полиции особому отделу, заведование которым поручили выдающемуся специалисту сыскного дела, С.В.Зубатову, были приданы функции чрезвычайного органа по борьбе с революционным движением и, в особенности, с террором. «Шпионаж среди революционных организаций был возведен в систему»¹⁰.

Огромное впечатление на власти и общество произвела смерть В.К.Плеве. «Строго посещает нас Господь гневом своим», — писал Николай II. «Убийство Плеве, — резюмировал директор департамента Министерства иностранных дел Б.В.Лопухин, — всколыхнуло общественность всей беспощадностью аргумента террора в применении к столь внушительной, сильной и в силе своей казавшейся неуязвимой фигуре, какую являл покойный министр внутренних дел»¹¹. Были приняты чрезвычайные меры охраны императорской семьи, министров, высокопоставленных государственных деятелей. Их выезды совершались после консультаций с начальниками охранных отделений, что, естественно, создавало массу неудобств, особенно в интимных похождениях любвеобильных натур¹². Д.Ф.Трепов, получив телеграмму об убийстве 4 февраля 1905 г. великого князя Сергея Александровича, ворвался в кабинет директора департамента полиции А.А.Лопухина и, бросив ему в лицо: «Убийца!», хлопнул дверью¹³. Ничего подобного в истории этого учреждения ранее не бывало.

Внимательный наблюдатель, начальник канцелярии министра двора А.А.Мосолов, вспоминал, что накануне 17 октября 1905 г. «под влиянием непрерывных террористических актов и объявленной всеобщей забастовки растерянность в правительственных кругах достигла высшей точки»¹⁴.

В высших сферах было немало и таких, кто, как, например, С.Ю.Витте, не скрывал удовлетворения «устранением» Плеве, великого князя Сергея Александровича и других. Витте выразил свою позицию такой тирадой: «<...>раз эта партия находит, что только убийством подобных лиц можно достигнуть государственного устройства, более соответствующего гуманным началам, то довольно естественно, что они убили Лауница»¹⁵. В общем, Витте не смущало, что для достижения более гуманного государственного устройства применяются крайние средства, в том числе и террористические, хотя он и оговаривался, что является противником убийств, «находя, что убийства эти для развития прогресса в государстве приносят больше вреда, нежели пользы».

Газета «Московские ведомости» отмечала, что в консервативных кругах вскоре после покушения на Плеве послышались голоса осуждения погибшего министра. По наблюдению Л.А.Тихомирова, консерваторы «убийц ругали<...> но о самом Плеве я не слышал ни одного доброго слова»¹⁶. В самых высоких сферах находились люди, поставлявшие необходимую для совершения покушений информацию. Е.Ю.Григорович подробно рассказывала о том, как максималисты накануне нападения на дачу премьер-министра П.А.Столыпина получили из Царского Села исчерпывающие данные, но из-за характерной для них лихой беззаботности не сумели последовать полученным указаниям¹⁷. А.В.Герасимов однажды обнаружил, что его «лучшему агенту» Азефу до мелочей известны маршруты царского поезда, о чем знали всего пять-семь высокопоставленных сановников. Начальник петербургского охранного отделения затратил немало усилий, прежде чем выяснил: осведомитель Азефа занимал «в высшей степени высокий пост в Министерстве путей сообщения»¹⁸. Широкую огласку получил факт участия в одном из покушений на Д.Ф.Трепова его близкой родственницы.

Трагизм положения властей заключался в их отчужденности от общества. «Горько признаться, — вспоминал А.В.Герасимов, — мне редко приходилось встречать людей, которые были бы готовы из убеждения, а не для извлечения материальных выгод (таких людей было немало!) оказывать нам поддержку в борьбе против революционеров. В то время как революционеры встречали сочувствие и поддержку повсюду. Интеллигенция, широкие слои общества, даже умеренно настроенные, особенно симпатизировали эсерам, популярность которых после покушений на Плеве и великого князя Сергея Александровича поднялась на необычайную высоту»¹⁹.

Наибольшее удовлетворение либеральная публика испытала в связи с гибелью Плеве. «Радость по поводу его убийства была всеобщей», — вспоминал П.Н.Милюков²⁰. П.Б.Струве в 52 журнала «Освобождение» писал, что с момента назначения Плеве на должность министра внутренних дел вероятность его убийства была чрезвычайно велика: «Люди, понимающие политическое положение и политическую атмосферу России говорили: „Жизнь министра внутренних дел застрахована лишь в меру технических условий его умерщвления"». В том же номере журнала говорилось о «моральной противоестественности чувства радостного удовлетворения», вызванного уходом с политической арены Плеве вследствие насильственной смерти, чувства удовлетворения, «вполне естественного при противоестественных условиях русской жизни».

Струве много внимания уделял проблеме нравственной мотивации террора. Его заключение гласило: «Условием, которое с исторической необходимостью породило и порождает революционный террор, является в нашей стране бессилие общественного мнения, закона и права». Кроме того, считал он, русский террор вынуждается постоянным игнорированием права государством, в то время как оно обязано не просто подчиняться праву, как отдельные лица, оно «обязано блюсти право»²¹. К сходным выводам приходили и многие либералы. По мнению В.Д.Кузьмина-Караваева, «попирать право, грубо и бесчеловечно, — для государства во сто крат преступнее, чем для революции»²². Трудно не согласиться с «Московскими ведомостями»: «Среди интеллигенции радость по поводу убийства Плеве была всеобщей. Либералы и постепеновцы были заодно с динамитчиками».

По свидетельству А.В.Тырковой-Вильямс, сообщение об убийстве Плеве вызвало в доме редактора «Освобождения» такое радостное ликование, точно это было известие о победе над врагом. Освобожденцы, продолжала она, террором не занимались, но и морального осуждения этому способу политической борьбы не выносили²³. С.Я.Елпатьевский созерцал радостное настроение, которым наполнилась Ялта при известии о гибели Плеве; вот встретились два пожилых солидных господина в котелках, поделились радостью, пожали друг другу руки и расцеловались²⁴. Ликовало одесское либеральное общество. К.М.Панкеев — один из богатейших людей Херсонщины, издатель «Южных записок» — обратился к видному одесскому эсеру Н.Осиповичу со словами: «На днях Вы просили у меня денег на всякие там дела. Я сказал — подумаю. Ну, а теперь вот скажу: могу дать до тридцати тысяч, но исключительно на центральный террор», — и через несколько дней вручил деньги уполномоченному ЦК Н.С.Тютчеву²⁵. Денежные поступления на нужды Боевой организации до конца 1907 г. были постоянны и весьма значительны. Большие суммы жертвовали известный пароходовладелец Н.Е.Мешков, обладатель многомиллионного состояния Н.Е.Парамонов и многие другие состоятельные люди, в том числе представители богатейших купеческих семей Высоцких, Гавронских, Гоцев, Зензиновых, Фондаминских, чьи дети были видными деятелями партии эсеров. Это, по всей видимости, был самый крупный источник финансовых поступлений в кассы ЦК и Московского комитета партии. Кассиры ЦК А.А.Аргунов, затем М.А.Натансон не отказывали Боевой организации в средствах. Согласно подробному докладу, составленному В.С.Гоцем, с января 1904 г. по декабрь 1907 г. Азеф взял из кассы ЦК 319 919 франков, или ежемесячно около 2500 рублей. Кроме того, специальные пожертвования «на центральный террор» одно время не проходили через кассу ЦК, а сразу передавались БО, то есть тому же Азефу. Последний после разоблачения и бегства писал жене: «<...>через мои руки проходили десятки тысяч без отчета»²⁶. Савинков был убежден, что Азеф крал значительные партийные суммы²⁷. Савинков, Азеф, а также некоторые члены БО не стесняли себя в тратах на личные нужды, вызывая частые нарекания со стороны товарищей по партии²⁸. Согласно утверждениям Савинкова, «дело Плеве» обошлось партии в 30 000 рублей, «дело великого князя Сергея Александровича» — в 7000. Другие авторитетные члены партии называли суммы в 50 000 и 40 000 рублей²⁹.

Совсем иным было финансовое положение летучих боевых отрядов, боевых дружин. Порой их члены буквально бедствовали³⁰. Посредством экспроприаций эти группы не только обеспечивали себя, но отдавали значительную часть добытых средств комитетам на общепартийные нужды.

У ряда революционных организаций применение индивидуального террора было зафиксировано в программах, остальные руководствовались исключительно соображениями «целесообразности». Именно с позиций «целесообразности» критиковали «интеллигентский» террор социал-демократы, боевые дружины которых не раз «охотились» за представителями власти, не говоря уже об убийствах, совершавшихся во время «эксов». Г.В.Плеханов отмечал чрезвычайную радость многих российских свободомыслящих кругов в связи с убийством Плеве. «Но, — продолжал он, — радовались как раз те элементы, которые сами не принимают активного участия в движении»³¹. Были среди социал-демократов и иные мнения. По наблюдениям В.Д.Бонч-Бруевича, после убийства великого князя Сергея Александровича в Москве не было сколько-нибудь значительных слоев, которые бы сочувствовали погибшему, «не было и упреков по адресу террориста<...> Либеральная часть интеллигенции потеряла голову, мечется, потирает руки. Заметен сильный поворот в сторону терроризма»³². Что касается рабочих социал-демократов, то они вплоть до созыва 1-й Думы «аплодировали эсерам после каждого убийства какого-нибудь министра»³³.

Умеренные революционеры, эсеровские «друзья по направлению», редакторы журнала «Русское богатство», энесы считали террор, «конечно, в строго ограниченных рамках, — как подчеркивал А.В.Пешехонов, — допустимым<...> и вполне своевременным». Все «дело Плеве» проходило на глазах Пешехонова, более того, он сам оказался «одним из опорных пунктов для Боевой организации»³⁴.

Имеющийся в нашем распоряжении материал дает основание предполагать, что политически активные рабочие крупных предприятий промышленных центров, сочувствовавшие революционерам, приветствовали террористические акты, особенно такие, как убийство Плеве и великого князя Сергея Александровича³⁵. В советской литературе еще в начале 30-х гг. можно было встретить такое явно преувеличенное утверждение: «Русские рабочие приветствовали террор»³⁶. Обо всех рабочих этого сказать никак нельзя — среди них были и консервативно настроенные, и аполитичные (последние, можно думать, составляли большинство). И все-таки было много и таких, кто горячо одобрял действия террористов. О любопытном эпизоде, связанном с отправкой на каторгу героини дня М.А.Спиридоновой, чье эмоциональное «Письмо» произвело на широкие слои общества огромное впечатление, поведала А.А.Измайлович. В «перводумские дни» М.Спиридонова, А.Измайлович, М.Школьник, А.Биценко направлялись по этапу в Сибирь. На всех станциях «героинь», и в первую очередь Спиридонову, приветствовали демонстрации. В Кургане на митинге присутствовали несколько тысяч человек. Недалеко от станции Зима «перед нашими окнами как из-под земли вырастает группа возбужденных, радостных рабочих», которые собрали состав и приехали на встречу: «Привет Марии Александровне! Привет другим товарищам! Мы посланы от рабочих станции Зимы. Нас 100 человек. Взяли поезд»³⁷.

Крестьяне, даже социалисты-революционеры, с опаской относились к террору. Показательны рассуждения Г.И.Кабакова, организатора крестьянского союза численностью около 39 000 человек, руководителя «Алапаевской республики», эсера с большим стажем. На вопрос: «Какой Вы партии?» — он отвечал: «Социалист-революционер». Немного подумав, добавил: «Но записался я в трудовую группу, потому, что наши крестьяне боятся этого слова: с.-р., — думают, — где эсеры, там непременно с первого слова бомбы, динамит»³⁸. Как установлено нами, во 2-ю Думу прошли 52 эсера и сочувствующих им. Все они участвовали в первых заседаниях партийной группы накануне открытия Думы. Однако записались в группу во время ее оформления только 38 человек. Почти все не вошедшие в партийную думскую группу были крестьянами, так что в группе осталось только 12 крестьян, но и они, как неоднократно говорил лидер эсеров в Думе Н.И.Долгополов, решительно отвергали террор³⁹. На совещании крестьянских работников в июле 1906 г. крестьянин Пеленкин заявил: «Революционеры совершают только террористические акты, а другого ничего не делают»⁴⁰. Конечно, среди крестьян, особенно молодежи, было немало таких, кто восторгался террором, были и такие, которые участвовали в покушениях, но общая картина от этого не менялась.

Проведенные правительством реформы — создание новой государственной системы с представительными органами, предоставление реальных возможностей легальной политической деятельности в определенных законом пределах, аграрные преобразования — наряду с твердой политикой подавления антиправительственных выступлений решительно повлияли на общественное сознание, ярким примером чего явилось «повальное бегство» из революционных и либеральных организаций, вначале интеллигенции, а затем и рядовых членов. Со второй половины 1907 г. явственно обнаружилось охлаждение либерального общества к революционерам вообще и к террору в особенности. С 1907 г. резко сократились денежные пожертвования, с 1908 г. этот ручеек совсем иссяк.

Измельчание террора, бесчеловечность ряда покушений (как, например, взрыв на даче Столыпина под Петербургом), экспроприаторская гангрена, разоблачение Азефа — эти и другие обстоятельства сделали террор непривлекательным для общества. К 1911 г. партийный политический террор сходит со сцены политической борьбы.

Примечания

¹ См., напр.: Ивановская П.С. В боевой организации. М., 1928; Памяти Каляева. М., 1918; Созонов Е.С. Материалы для биографии. Пг., 1919.

² [Чернов В.М.] Террористический элемент в нашей программе // Революционная Россия. 1902. 7; 15 июля 1904—1905 // Там же. 1905. 71. С.1—2.

³ ГАРФ. Ф. 1699. Оп. 1. Д. 130. Л. 40—43; Там же. Д. 76/77. Л. 26.

⁴ См.: Леонов М.И. Левое народничество в начале пролетарского этапа освободительного движения в России. Куйбышев, 1987. С.7—44, 58—61.

⁵ ОР РГБ. Ф. 358. К. 356. Е.х. 16. Л. 9.

⁶ «Да здравствует Народная воля». Париж, 1907; Революционная Россия. 1902. 12/17.

⁷ Памятная книжка социалиста-революционера. Вып. 1. С.8—20: Павлов Д.Б. Из истории боевой деятельности партии эсеров накануне и в годы революции 1905—1907 гг. // Непролетарские партии в России в трех революциях. М., 1989. С.149.

⁸ Леонов М.И. Эсеры в революции 1905—1907 гг. Самара, 1992. С.23—25, 44.

⁹ Малиновский И. Кровавая месть и смертные казни. Вып. 2. Томск, 1909. С.109—110; ГАРФ. Ф. 102. Оп. 1907 г. Д. 80. Т. 1. Л. 18—20.

¹⁰ Спиридович А.И. Партия социалистов-революционеров. Пг., 1918. С.127.

¹¹ РО ГПБ. Ф. 1000. Оп. 1. Д. 765. Л. 127.

¹² Герасимов А.В. На лезвии с террористами. М., 1991. С.95.

¹³ Там же. С.126.

¹⁴ Мосолов А.А. При дворе последнего императора. М., 1993. С.212.

¹⁵ Витте С.Ю. Воспоминания. Т. 3. М., 1960. С.340.

¹⁶ См.: Ольденбург С. Царствование императора Николая II. СПб., 1991. С.224.

¹⁷ Григорович Е. Зарницы. Л., 1925. С.54—61.

¹⁸ Герасимов А.В. Указ.соч. С.126—129.

¹⁹ Там же. С.54—55.

²⁰ Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. М., 1990. С.236.

²¹ Струве П.Б. Patriotica. СПб., 1911. С.28, 153.

²² Кузьмин-Караваев В.Д. Из эпохи освободительного движения. Ч.2. СПб., 1907. С.126.

²³ Тыркова-Вильямс А.В. На путях к свободе. Лондон, 1990. С.176.

²⁴ Елпатьевский С.Я. Из воспоминаний // Красная новь. 1928. 9. С.199.

²⁵ Осипович Н. В грозовые годы // Кандальный звон: Историко-революционный сборник. Т. 3. Одесса, 1926. С.31—32.

²⁶ ГАРФ. Ф. 6065. Оп. 1. Д. 118. Л. 4.

²⁷ Там же. Ф. 1699. Оп. 1. Д. 133. Л. 52.

²⁸ Там же. Д. 123. Л. 27—32.

²⁹ Там же. Д. 133. Л. 51.

³⁰ Комаров Н. Очерки по истории местных и областных боевых организаций партии социалистов-революционеров, 1905—1909 // Каторга и ссылка. 1926. 4; Никонов С.А. Борис Николаевич Никитенко // Там же. 1927. 2; Фролов Г. Террористический акт над самарским губернатором // Там же. 1924. 1. С.114—122.

³¹ Плеханов Г.В. Соч. Т. 13. М.;Л., 1925. С.143—145.

³² Бонч-Бруевич В.Д. Избр. соч. Т. 2. М., 1961. С.76.

³³ Шувалов П.С. Из борьбы за хлеб и волю // Красная летопись. 1922. 5. С.275; Андреев Ф.С. Автобиография // Рабочие завода «Серп и молот» (б.Гужон) в 1905 г. М., 1931. С.67.

³⁴ Пешехонов А.В. Мои отношения с Азефом // На чужой стороне. 6. С.56—58; РО ГПБ. Ф. 581. Оп. 1. Д. 70. Л. 20; Д. 1. Л. 6.

³⁵ Рабочие Трехгорной мануфактуры в 1905 г. М., 1930. С.68—129.

³⁶ Каторга и ссылка. 1931. 1. С.237.

³⁷ ОР РГБ. Ф. 261. Карт.19. Е.х. 2. Л. 50—55.

³⁸ Русское богатство. 1907. 3. С.128; Речь. 1907. 15 февр.

³⁹ ГАРФ. Ф. 102. ДП ОО. Оп. 237. 1907 г. Д. 9. Т. 1. Л. 172.

⁴⁰ Там же. Ф. 1187. Оп. 1. Д. 4475. Л. 8.