Лев Левинсон
28 июня принят в первом, 7 июля во втором, 8 июля в третьем чтениях
Федеральный закон (проект N 308100-4) «О внесении изменений в статьи 1 и 15
Федерального закона «О противодействии экстремистской деятельности»»,
внесенный депутатами Игорем Бариновым, Владимиром Груздевым, Александром Гуровым,
Баширом Кодзоевым (ЕР),
Ниной Останиной, Сергеем Собко, Сергеем Штогриным (КПРФ), Евгением Багишвили,
Василием Тарасюком (ЛДПР), Николаем Безбородовым, Александром Куваевым, Василием Шестаковым («Родина» Бабурина), Андреем
Жуковым, Иваном Харченко («Родина» Бабакова),
Светланой Горячевой (вне фракций). Подписан
Президентом РФ 27 июля 2006 года (N 148-ФЗ).
7 июля
Светлана Горячева от себя и от имени депутатов Останиной, Собко
и Безбородова заявила об отказе от авторства, что, правда, по Регламенту,
не влечет никаких последствий. Исключить инициаторов можно только до первого
чтения, после которого авторство переходит к профильному комитету Госдумы.
Закон
максимально расширяет понятие экстремистской деятельности (экстремизма), и без
того бывшее весьма объемным, вмещающим любое неугодное политическое поведение.
Достаточно того, что экстремизмом с 2002 года признается «подрыв безопасности
Российской Федерации», под каковым можно понимать все, что угодно. При этом
словосочетание «подрыв безопасности» в российском законодательстве практически
не используется (наличествует оно только в законе «О военном положении»), и что
оно означает, неизвестно.
Теперь
экстремистской деятельностью предложено также считать следующее (дополнения в
статью 1 закона):
публичное оправдание
терроризма;
воспрепятствование
законной деятельности органов государственной власти, избирательных комиссий, а
также законной деятельности должностных лиц указанных органов, комиссий,
соединенное с насилием или угрозой его применения;
публичную клевету
в отношении лица, замещающего государственную должность Российской Федерации
или государственную должность субъекта Российской Федерации при исполнении им
своих должностных обязанностей или в связи с их исполнением, соединенную с
обвинением указанного лица в совершении деяний, указанных в настоящей
статье, при условии, что факт клеветы установлен в судебном порядке;
применение
насилия в отношении представителя государственной власти, либо угрозу
применения насилия в отношении представителя государственной власти или его
близких в связи с исполнением им своих должностных
обязанностей;
посягательство
на жизнь государственного или общественного деятеля, совершенное в целях
прекращения его государственной или иной политической деятельности либо из
мести за такую деятельность;
нарушение прав
и свобод человека и гражданина, причинение вреда здоровью и имуществу
граждан в связи с их убеждениями, расовой или национальной принадлежностью,
вероисповеданием, социальной принадлежностью или социальным происхождением;
создание и
(или) распространение печатных, аудио-, аудиовизуальных и иных материалов
(произведений), предназначенных для публичного использования и содержащих
хотя бы один из признаков, предусмотренных настоящей статьей.
К экстремизму
отнесены и публичные призывы и выступления, побуждающие к осуществлению
экстремистской деятельности, обосновывающие либо оправдывающие совершение
экстремистских деяний.
В соответствии
с дополнением, внесенным в статью 15, установлена ответственность автора
печатных, аудио-, аудиовизуальных и иных материалов (произведений),
предназначенных для публичного использования и содержащих хотя бы один из
экстремистских признаков. Такой автор «признается лицом, осуществлявшим
экстремистскую деятельность».
Основной пафос
этих новаций в клеймении экстремизмом всего, покушающегося на
неприкосновенность власти, любого – даже словесного! – сопротивления режиму. По словам
депутата Виктора Тюлькина (КПРФ), «это охранная грамота нашему чиновничеству».
Любое насилие, примененное к представителю государственной власти, и даже угроза насилия, рассматриваются теперь как экстремизм. Оказал пьяный человек сопротивление милиционеру, ударил последнего невзначай по лицу – экстремист. Так оно и было при Сталине: действия никак политически не мотивированные, чисто бытовые карались по политическим статьям, если были совершены по отношению к представителям власти. «Почему применение насилия по отношению к рядовому гражданину – это не экстремизм, а по отношению к представителю органов власти -это экстремизм? Понять такие вещи мне достаточно трудно», – заявил депутат Олег Смолин (КПРФ).
Приравнивание
к экстремизму клеветы на государственных деятелей, связанной с обвинением
их в экстремизме, несмотря на кажущуюся сложность изобретенной для этого
юридической конструкции, образует большую цензурную яму, способную поглотить остаточную
свободу слова. Возьмем свежий пример: антигрузинская
кампания, развязанная властью, есть, несомненно, грубое нарушение прав и свобод
человека по национальному признаку. Такое нарушение признается по закону
экстремизмом. Но если журналист или политик посмеет обвинить
власть будь то в лице Президента или какой-нибудь мелкой чиновной сошки
в этнических чистках или в дискриминации отдельно взятого грузина, и это
обвинение будет признано судом клеветой, сам обличитель тут же подпадает под
экстремистское определение со всеми вытекающими последствиями. Если это
политик, представляющий организацию, она должна будет, в соответствии с
законом, либо публично отречься от «экстремиста», либо идти под нож антиэкстремистской расправы. Если это СМИ, тираж может быть
конфискован, деятельность прекращена. И это именно цензура, поскольку
цензурой является не только обусловленность публикации материалов внешним
контролем, но и внутренняя цензура – страх наказания за свободное слово.
Экстремизмом решено считать
воспрепятствование деятельности госорганов, избирательных комиссий и
должностных лиц. Несмотря на то, что репрессивный закон распространяется на
такие действия, только если они сопряжены с насилием или угрозой его
применения, это не должно успокаивать. Памятно, как ненасильственные акции НБП
в Минздраве и президентской администрации услужливая Фемида подвела под совсем для этих случаев не
подходящие уголовные статьи. Теперь же национал-большевиков
и других политиков, исповедующих прямое действие, можно будет делать не
только хулиганами и вандалами, но и экстремистами, что по последствиям намного
существенней. Ведь угроза применения насилия – оценочная категория. «Угрозу»
при желании можно увидеть и в случае, если человек
размахивал руками и что-то кричал. Или призывал к революции.
Посягательство на жизнь государственного или
общественного деятеля, конечно же, преступление, и оно жестко карается по
статье 277 УК – вплоть до пожизненного лишения свободы. Но что дает отнесение
его к экстремизму? Ведь цель прекращения государственной либо иной политической
деятельности может иметь и не политическую или идеологическую, а исключительно
корыстную направленность. Но дело не только в юридической вязкости такой
модели. Коль скоро экстремизм – это теперь еще и оправдание отнесенных к экстремизму
действий, следствием включения диспозиции статьи 277 в антиэкстремистский закон становится
ответственность по этому закону любого пишущего или говорящего за обоснование
им или оправдание какого-либо посягательства на жизнь современного или
исторического государственного лица.
Признание
экстремизмом обоснования и оправдания экстремистских действий может ударить по
каждому журналисту или писателю, даже не склонному к политической борьбе и
радикализму. Неясно ведь, оправдание какого
экстремизма имел в виду законодатель – того, который уже официально заклеймен
как экстремизм, или экстремизма в широком смысле, о котором только в будущем,
возможно, станет известно, что он такое. Публикуемое
сегодня как законное и даже официальное, завтра может оказаться подрывающим
государственную безопасность или способствующим терроризму. Например, даже
государственные российские СМИ охотно публиковали интервью с лидерами ХАМАС,
навестившими недавно Москву. Сегодня ХАМАС не считается в России
террористической организацией, но что будет завтра? Трудно ведь представить
выступление по «Радио России» или в «Российской газете»
руководителей Аль-Каеды. Проблема
здесь, конечно, не в том, должны ли Осама бин Ладен и Халед Машаль стоять на одной доске, а в том, что решения о признании кого-либо
экстремистом или террористом всегда будут чисто политическими.
Изначальное
включение в определение экстремизма террористической деятельности и дополнение
этой формулы оправданием терроризма приводит к тому же наложению юридических
норм, что и дублирование в законе об экстремизме норм УК. В случае
оправдания терроризма изображение окончательно утрачивает четкость, поскольку
признаками экстремизма становятся и оправдание терроризма, и оправдание
экстремизма (т.е. оправдание оправдания терроризма). При переводе на язык
предписаний, предупреждений и обвинительных заключений это означает возможность
подвести под экстремизм любое инакомыслие.
Двусмысленность с оправданием терроризма возникает и потому, что из закона не следует, что оно должно применяться в уголовно-правовом смысле, т.е. согласно примечанию к статье 2052 УК, вводящему это понятие хоть в какие-то рамки. Из примечания следует, что «под публичным оправданием терроризма понимается публичное заявление о признании идеологии и практики терроризма правильными, нуждающимися в поддержке и подражании». Однако такое толкование, согласно букве УК, относится только к статье 2052, но никак не к другим положениям законодательства, использующим те же термины. В связи с чем по закону об экстремизме можно вменить в качестве оправдания терроризма то, что сочтут таковым прокуратура, Росрегистрация или Росохранкультуры.
По этому поводу Олег Смолин говорил при обсуждении проекта во втором чтении: «Давайте посмотрим исторические примеры. Французский революционный террор XVIII века – мы сторонников Робеспьера будем судить или сразу наказывать? Декабристы. Помните, у Александра Сергеевича: «Читал свои ноэли Пушкин, меланхолический Якушкин, казалось, молча обнажал цареубийственный кинжал»? Александра Сергеевича, входящего в «Союз благоденствия», может быть, тоже привлечем по этой статье? Дальше – больше. Герои «Народной воли» для одних – герои, для других – убийцы царя-освободителя. Белый и красный террор периода Гражданской войны. Недавно похоронили Деникина, между прочим, армия Деникина, в частности корпус Май-Маевского, вполне полноценно осуществляла белый террор на территориях, которые она занимала.»
Это может показаться утрированным. Но если ничто не мешает прокуратуре и суду искать экстремизм в сочинениях турецкого богослова Саида Нурси, скончавшегося в 1960 году, что помешает признать террористическими сначала сочинения Савинкова, а затем Пушкина?
Счастье Саида Нурси и Пушкина, что они уже умерли и им не грозит
ответственность по новой редакции статьи 15 антиэкстремистского
закона. Что бы ни имел в виду автор текстов, картин, карикатур, достаточно
того, что сочинения его были предназначены для публичного использования и
интерпретированы компетентными органами как содержащие признаки экстремизма.
Бессмысленно объяснять, что и автор волгоградской карикатуры, и опубликовавшая
ее газета «Городские вести» агитировали за религиозный мир и терпимость.
Если прокуратура пожелала видеть в рисунке возбуждение религиозной розни,
следовательно, экстремисты все – и автор, и редактор, и оправдывающий их
публицист.
Обновленный репрессивный закон уже приносит свои гнилые плоды. 25 октября 2006 года на заседании Совета Федерации первый замминистра внутренних дел Александр Чекалин заявил, что МВД планирует проверять «распространяемую различными организациями литературу», дабы выявлять материалы экстремистского толка. Для этого планируется создать специальные центры лингвистической проверки литературы, где литературоведы в штатском будут искать ересь.
Вся борьба с экстремизмом, облаченная в
юридические формулы и принявшая форму абсолютно неправовых
законов, – ничто иное как продолжение в новых условиях
классических политических репрессий. Закон “О противодействии
экстремистской деятельности» достойно наследует знаменитой сталинской 58-й
уголовной статье («Контрреволюционные преступления»), последующей статье 70 УК
РСФСР («Антисоветская агитация и пропаганда») и всему комплексу советских, да и
царских репрессивных актов.
Наверное, не все, привлекаемые в наши дни за «экстремизм»,
– праведники и невинные жертвы. Среди них могут
попадаться и такие, кто отвечал бы по уголовному закону при любом режиме,
независимо от наличия антиэкстремистских законов.
Точно также, статья 58 УК РСФСР
1926 года применялась и против «реальных преступников» (в том числе,
совершавших преступления против личности), равно как под антисоветские статьи
УК 1960 года попадали разные люди (так, будущий священник о. Сергий Таратухин, ныне лишенный сана за поддержку Ходорковского, в
1974 году получил политическую статью за организацию в Забайкалье молодежной
русской националистической группировки).
Многие из советских жертв политрепрессий были
бы осуждены за те же деяния в любой условно демократической стране. Но применение политической статьи вместо общеуголовной
уравнивало (и уравнивает) виновных и невиновных в одном – к ним
применялось (применяется) политическое право, они преследовались
(преследуются) за «политику».
Поэтому те, кто сегодня становятся жертвами антиэкстремистского законодательства, должны быть признаны жертвами политических репрессий – не только общественным мнением, но и юридически, на основании действующего Закона РСФСР «О реабилитации жертв политических репрессий». Нигде в этом законе не говорится, что он применим только к событиям, происходившим в годы советской власти. Обозначена лишь точка отсчета – 25 октября (7 ноября) 1917 года. А политическими репрессиями признаются, согласно статье 1, «различные меры принуждения, применяемые государством по политическим мотивам».
В политическое репрессивное законодательство всегда бывает заложена возможность его неизбирательного применения, вплоть до массового государственного террора против населения. Именно поэтому по закону «О реабилитации...» попавшие под метлу сталинских репрессий люди, никакой «политикой» не занимавшиеся, признаются жертвами репрессий наравне с теми, кто, действительно, сел «за политику» (борьбу с режимом, защиту прав человека, национализм и т.п.). Точно также, если смотреть на антиэкстремистское законодательство сквозь призму закона о реабилитации, не имеет значения, случайно, по обычному произволу, или же выверенно, по предназначению осужден человек за «экстремизм». Самый факт применения политической, по своей сути, статьи, делает такого человека жертвой политических репрессий. Правда, не без исключений. Согласно статье 4 закона «О реабилитации...» не подлежат реабилитации лица, в делах которых имеются достаточные доказательства совершения ими таких преступлений как террористический акт, диверсия, организация бандформирований и участие в совершении ими убийств и других насильственных преступлений. Применение сегодня (как это уже было в советской истории) политических статей к тем, кто, не будь чрезвычайного закона, был бы осужден по общеуголовному, только запутывает неизбежный в будущем реабилитационный процесс.
Странно, конечно, но оба закона сосуществуют. По одному – сажают, запрещают, ликвидируют. По другому – должны реабилитировать жертв первого.