Из лагеря для пленных (так называемого “фильтрационного лагеря”) расположенного в Чернокозово на севере Чечни, Муса смог выбраться лишь благодаря выкупившим его родственникам. Он рассказывает об ужасах лагерной жизни и утверждает, что следователь зачитал ему официальный указ о том, что “в фильтрационный лагерь следует направить 150 тысяч человек”, которые должны выйти оттуда “искалеченными на всю жизнь”.

Мусе (имя изменено из опасения за этого человека) говорить трудно. Этот молодой человек — первый из узников лагеря пыток в Чернокозово, кто согласился поговорить с журналистом. О том, что ему пришлось пережить, свидетельствует его состояние: он до сих пор не может нормально ходить и сидеть дольше минуты в одной и той же позе. И это еще ничего по сравнению с мучениями, которые терпят те, кто остался там, в лагере. То, что он рассказывает, полностью подтверждает факты, описанные в письме анонимного русского солдата, вынужденного служить в лагере пыток и пытающегося привлечь общественное внимание к этому “аду, через который проходят невиновные”. Муса в один голос со всеми, кто выбирается из Чечни, говорит о том, что “это не война против боевиков, а война против чеченского народа”.

Помимо воспоминаний о мучениях, которым подвергался он вместе с товарищами по несчастью (а среди них были и старики, и женщины, и дети), Муса рассказывает об одной из встреч со следователем. “Он прочитал мне указ, лежавший у него на столе. Там говорилось о том, что через фильтрационные лагеря должно пройти 150 тысяч чеченцев. Еще он сказал мне, что цель этого такова: добиться того, чтобы те, кто выживет в лагере, вышли оттуда инвалидами на всю жизнь”.

Были эти слова “психологическим давлением”? Так можно было бы подумать, если бы это происходило не в Чечне. В течение двухсот лет Москва дважды пыталась подчинить себе “зловредный народ” (такую оценку дал один из генералов). Кажется, что эта вторая война в еще большей степени, чем первая (1994-1996 годов), возрождает былые традиции: выжженные деревни, массовое уничтожение мирных жителей и т. д.

Как и большинство узников Чернокозово, Муса был арестован случайно. Ему повезло, и родственники смогли выкупить его. Перед выходом на свободу он подписал бумаги, где говорилось, что обращались с ним хорошо и что он никогда не будет утверждать обратного. Родственникам некоторых узников удается найти их в лагере, и они пытаются передать близким посылку. Впрочем, до адресатов почти ничего не доходит. Зато узников вынуждают писать на квитанции, которую отдают родственникам: “Все хорошо, ни на что не жалуюсь”. Так написала и Зура Битиева, хотя она и находилась в камере как раз напротив той, где сидел ее 16-летний сын Идрис, а она ничего не знала о его судьбе, “Он весь почернел от побоев, ему выбили зубы”,— говорит Муса.

Пытают по ночам, в коридоре. Служители в это время обычно пьяны или находятся под воздействием наркотиков. Пытками занимались 48 казаков-контрактников, приехавших из Ростова, Волгограда и Владикавказа. Работают они в три смены, всегда в масках и зарабатывают 1000-1200 рублей в день. Они вызывают своих жертв по очереди. Крики несчастных могут разбудить мертвого. В течение всего дня узники должны стоять с поднятыми руками. Исключая только тех, кто теряет сознание. Побои и изнасилования являются самым обычным делом. “Насилуют всех,— понижая голос, говорит Муса,— среди узников есть мальчик 10 лет и его 13-летняя сестра, арестованные за „отсутствие документов". Мальчика избивают, а девочку насилуют”.

Матери и двум дочерям одной из задержанных женщин удалось за 5000 рублей добиться визита к ней. Свидание длилось пять минут, после чего мать и одна из дочерей задержанной были отправлены назад. Старшую дочь, девочку 14 лет, задержали. “Четыре дня подряд ее избивали и насиловали, мы все это слышали. Потом, после специальной комиссии, ее полумертвую отпустили на свободу. Комиссия эта — так называемая „инспекторская группа"— приехала в конце января. Они обходили все камеры, и каждый должен был сказать, что нас хорошо кормят и не бьют. Один старик не выдержал и задрал рубаху на спине своего соседа, молодого человека, чтобы показать его состояние. Когда комиссия ушла, их обоих долго били”.

В одной из камер, где побывал Муса, среди 30-40 содержащихся там узников он однажды видел (хотя и мельком) журналиста Андрея Бабицкого. Его тоже били. Это было в начале февраля; вскоре его куда-то увели. Еще Мусе довелось побывать в так называемой “закрытой камере”. “У каждого из тех, кто там сидит, сломаны ребра или пальцы, отрезаны уши или порваны барабанные перепонки. Узники этих камер официально считаются погибшими. Их заставляют отпускать бороды, чтобы потом обменивать на русских пленных. Один из этих людей был вынужден признаться, что воевал в первую войну. Тогда его вывели из камеры, избили и куда-то повели. Мы услышали выстрел. Потом охрана пустила слух, что он хотел совершить побег”. Муса тоже чуть было не сдался, но все же не признался, что знаком с кем-то из полевых командиров, хотя из него и выбивали такое признание. А если бы он не выдержал, его непременно отправили бы в лагерь в Моздоке, в Осетии, откуда никто, как правило, уже не возвращается. Муса видел юношу, приехавшего оттуда в Чернокозово, “поскольку за него дали очень большой выкуп — $5 тыс.”. С этих пор ходят слухи, что человек, попавший в Моздок, обречен на еще более страшные мучения, чем узники Чернокозово: “Они не могут больше ни жениться, ни иметь детей”.

Муса был на обследовании у врача, который констатировал множественные ушибы грудной клетки и позвоночника, а также черепно-мозговую травму. Он похудел на 10 кг. Узников лагеря кормили три раза в неделю недоваренной крупой. Страшно не хватало воды. Сейчас он уже почти не кашляет. Перед тем как устроить перекличку в камерах, стражники любили пустить туда струю слезоточивого газа.

У многих, особенно у стариков, начинала идти горлом кровь. Узники по очереди назначали “дежурного по камере”, который, чтобы защитить старых и больных, во время побоищ бросался вперед и получал больше ударов. Только этой молчаливой (ведь им было запрещено произнести хоть слово на чеченском) солидарности и обязаны узники лагеря тем, что до сих пор не сошли с ума. И все же Муса до сих пор мучается от бессонницы. “Каждую ночь я вижу лица тех, кто остался там. Не думать о них я не могу”,— говорит он. А потом спрашивает: “Когда же все это кончится?”