Камера в руках оператора прыгает, качество звука отвратительное. Этот фильм, который чеченские повстанцы показывают в темном дворе позади какого-то старого завода в Грозном, фиксирует неудачную попытку среди бела дня взорвать российскую БМП.

Дисплей маленькой видеокамеры, которой повстанцы снимают свои попытки покушения на российских солдат, показывает “26.09.00, 15:02”. На одной из оживленных улиц Грозного видна припаркованная легковая автомашина “Жигули” белого цвета, в салоне которой, по словам повстанцев, лежит двухметровая авиабомба весом 500 кг и ждет, когда сработает дистанционно управляемый взрыватель. Но ничего по-прежнему не происходит. “Слишком много гражданских было вокруг,— объясняет один из повстанцев.— А потом, к сожалению, во время очередной проверки русские эту бомбу нашли”.

Еще один эпизод, еще одна попытка покушения: на этот раз повстанцы спрятали на обочине дороги 30-килограммовую мину. В тот момент, когда рядом проезжал грузовик с солдатами, заряд взорвался, ярко вспыхнуло пламя. Повстанцы убегают. “Жалко, что нам почти никогда не удается задержаться, чтобы заснять наш успех”,— говорит с сожалением 25-летний Магомед. В результате того покушения погибло 12 российских солдат, рассказывали позже местные жители. “Русские быстро отбуксировали сгоревший грузовик и скрыли свое поражение”,— говорит 40-летний командир повстанцев с боевым именем Абдул-Бари.

Раз за разом российские генералы заявляют об окончательной победе над повстанцами (или боевиками). Но те все же ведут упорную партизанскую войну. Только на прошлой неделе, по данным Москвы, погибло 20 солдат, 48 получили ранения. По официальной информации, всего за время боевых действий погибло 2472 российских солдата, но истинные размеры потерь превышают эту цифру в два-три раза. Конца еще не видно.

Грозный — уже не город а его скелет. Едва стоящие остовы домов, изрытые воронками от снарядов улицы и тщательно охраняемые контрольно-пропускные пункты — мини-крепости с бетонными заграждениями, вырванными водопроводными трубами, мешками с песком и амбразурами. В Грозном их десятки, а по всей республике — сотни. Складывается впечатление, что без ведома русских ни одна мышь не может ни войти в город, ни выйти из него.

В кафе с бархатными занавесями и отдельными кабинками, в которых царит полумрак, лидер повстанцев Абдул-Бари рассказывает о своей точке зрения на эту войну. В прежней жизни он был экономистом; с началом первой чеченской войны, говорит он, “я специализировался в артиллерии”. После того как в начале февраля русские захватили Грозный, “мы отдохнули пару месяцев и раздобыли еще денег”, рассказывает этот мужчина с голубыми глазами и мягкой улыбкой на полном лице. “Мы вернулись обратно с мирными жителями и возобновили борьбу”, с дистанционно взрываемыми минами и неожиданными нападениями на контрольно-пропускные пункты русских. “Мы кусаем русского медведя за плечо, куда он не может достать языком”,— говорит Абдул-Бари, который командует группой из десяти повстанцев и подчиняется приказам высшего командования в лице пресловутого Хаттаба.

“Русская разведка работает очень сильно,— признает все-таки Абдул-Бари.— По ночам подъезжают машины ФСБ (внутренняя разведка.— „Ъ"), и им известно не только в каком доме, но и в какой комнате спит наш человек. К сожалению, предателей очень много”. Кроме того, попытки покушения становится все труднее осуществлять, рассказывает Абдул-Бари и другой командир, которого корреспондент FR встретил в одном из темных двориков Грозного. “У русских бронированные грузовики; офицеры ездят в автобусах и гражданских машинах”,— говорит 27-летний парень с жидкой рыжей бородкой, в бейсболке, боевое имя которого Абдулла-ибн-Хуссейн. Заграждения на дорогах укреплены, все чаще проводится поиск мин. “Поэтому мы теперь маскируем наши мины под холодильники или бетонные плиты”,— говорит Абдул-Бари. Его подчиненные показывают видеоленту, где показано, как взрывчатку прикрепляют к мине и обкладывают бетоном.

В Грозном находится до 15 действующих независимо друг от друга группировок, говорит 26-летний Руслан; в других городах и деревнях Чечни тоже есть подобные группы. “Четыре тысячи наших бойцов — в городах и деревнях, еще четыре тысячи — в горах”,— утверждает Руслан. Это явно противоречит данным заместителя начальника генштаба в Москве Валерия Манилова, который 5 октября называл цифру 2 тыс. человек.

Не только сами повстанцы говорят о своей высокой боевой мощи. “Только в горных районах Ведено и Ножай-Юрт у них три тысячи человек”,— говорит 42-летний Райбек Тоусаев, официальный консультант руководителя подразделений милиции в Чечне. Прошлой зимой Тоусаев— мужчина с голубыми глазами, густой черной бородой, носом с широкими ноздрями, приземистый и внешне напоминающий медведя— помог русским одержать победу над повстанцами, командуя батальоном из 700 чеченских бойцов. Сейчас Тоусаев, который постоянно ходит в полной боевой готовности — в маскировочном костюме и с десятью магазинами для автомата, поправляется после покушения повстанцев: в конце июня они дважды стреляли в него.

То, что повстанцы взрывами мин и разрозненными нападениями ведут войну вполсилы, вместо того чтобы перейти к крупной наступательной операции, как неоднократно призывал чеченский президент Аслан Масхадов, имеет, по мнению Тоусаева, одну простую причину: “Народ страдает от войны и говорит повстанцам: если не можете победить русских, сложите оружие. Если вы сейчас возобновите войну в более широком масштабе, вы потеряете последнюю поддержку”.

То, что они взрывами мин и налетами провоцируют новые бомбардировки и проводимые спецподразделениями русских “чистки”, от которых в первую очередь страдает гражданское население, повстанцы понимают. “Геноцид ложится на нас, воюем мы или нет,— оправдывается Магомед.— Когда русские укрепятся, они начнут убивать нас еще эффективнее”. “Я знаю, что люди не хотят, чтобы мы воевали,— добавляет Абдул-Бари.— Но мы не имеем права бездействовать. У нас нет другого закона, кроме шариата, и другой цели, кроме рая”.

Как и подчиняющиеся ему молодые боевики, Абдул-Бари воюет теперь уже не только против русских, но и против большей части своих соотечественников, которые не только не хотят продолжения войны, но и не принимают шариат— чуждый Кавказу строгий исламский закон. Но именно о нем мечтают молодые повстанцы, которым почти всем около 20 лет. При встрече они пьют только апельсиновый сок, а в машинах крутят кассеты с арабской религиозной музыкой. “Я хочу такой же режим, как в Афганистане, где вору отрубают руку. Там нет наркотиков и проституции”,— говорит Магомед. С тех пор как после первой чеченской войны он в грозненской мечети перенял от миссионеров из Саудовской Аравии и других исламских государств строгое толкование ислама, около 20 его друзей по мечети “погибли в борьбе против русских”.

Родители Магомеда не хотят ни войны, ни шариата, говорит повстанец. “Но воля аллаха для меня выше воли моего отца. Я буду до конца бороться за шариат. Даже если мне придется убить членов моей семьи”. Но пока чеченская братоубийственная война откладывается: “Сначала мы должны изгнать с нашей земли неверных”.