письмо второе
Необычность ситуации все время провоцирует меня на всякие хохмы и цитатки, вроде «Привет из дальних лагерей»*. С трудом вспоминаешь, что цитата обрела вполне и даже чересчур реальную почву под собой.
Ну что же о моем житье-бытье? Я понемногу опоминаюсь от всего, что предшествовало моему появлению здесь: тюрьмы, следствия, суда, дороги и пр. Я попал в странный мир смещенных представлений, своеобразных и зачастую весьма жестких этических принципов, которых придерживаются люди не только противоположные, но и прямо враждебные друг другу. Разный, разный здесь народ.
Но ведь мне всегда везло в жизни — повезло и здесь. Ко мне очень неплохо относятся мои новые товарищи, здорово помогают мне; а без этой помощи мне пришлось бы туго во всех отношениях: и в работе (я работаю грузчиком!), и в быту, в общении. Вчера я ухмылялся до ушей: представил себе, как вы там (если не вы, так знакомые) рисуете себе всякие мрачные картины барачного быта, уголовного окружения; а я в это время пил в гостях кофе, беседовал о Сартре и Кафке, и не я был самым эрудированным собеседником. Ну, разумеется, далеко не все интересуются изящной словесностью; но чем плохо, скажите на милость, побеседовать перед отбоем о специфике национального восприятия хореографии?* Кстати, о «национальном вопросе»: вчера же мы работали вшестером, и ни одна национальность не повторялась дважды.
Здесь, наконец, я прочел всякую разную прессу, посвященную мне и Андрюшке*. Разнообразием эти статьи не грешат. Ну и ладно, бог с ними.
Ларка, это письмо я буду писать до тех пор, пока не получу ответа на первое. Потихоньку я буду вспоминать, что мне здесь нужно. Покамест вот какие вещи: мыльный крем и крем после бритья, «Графа Монте-Кристо», 2–3 носовых платка, толстую фаянсовую кружку, полотенце, еще одну нижнюю рубашку, записную книжку в клеточку. Все это можно запихнуть в бандероль.
Заканчиваю пока: сказали, что пора собираться на работу. Мы здесь на особом положении — у нас нет точных часов работы*. Преимущества такого режима весят много больше, чем его недостатки. Кстати, не пугайтесь слова «грузчик»: я работаю в меру своих сил. А если будет невтерпеж, найдется и другая работа. Пока эта меня устраивает. Глядишь, вернусь — и запросто буду класть Тошку [Якобсона] на обе лопатки. Не говоря уж о Саньке.
Ужасно обидно, что трудно делиться деталями быта. Боюсь, что со временем я утрачу способность наслаждаться пикантностью таких, например, ситуаций: стоят посреди дороги двое в соответствующей одёже и, размахивая ложками (дело происходит около столовой), спорят о том, только ли декоративен Матисс или у него есть и другие достоинства. Ах, Боже мой! Мне следовало бы сначала посидеть в заключении и лишь потом браться за сочинительство.
10/III/66
А еще мне нужны хлорвиниловые мешочки, а то все мое продовольственное хозяйство в полном беспорядке.
От начальства знаю, что Андрюшка неподалеку*. Как и что он? Получает ли Машка [Розанова] от него письма?
Марку [Азбелю] скажите, что ему не пришлось бы хихикать столь злорадно, если бы он меня сейчас увидал*: я бреюсь через день, а когда получу электробритву, буду бриться ежедневно — да здравствует неуступчивость!
Милые мои, я ни о чем не жалею, кроме разлуки с вами. И кроме нескольких неосторожных слов на суде, давших основание предполагать, что я склонен к капитуляции. Этого нет и не будет.
Если бы вы знали, с каким нетерпением (даже не нетерпением, а исступлением) я жду писем и фотографий. Теперь, когда я почти полностью знаю масштабы и характер происшедших событий, мне в особенности важны слова ваши и друзей. Право, нашим доброжелателям стоило бы писать не в газеты, не в ЦК, не в ССП, а нам — Андрею и мне. Ведь очень дороги любые известия и суждения, несмотря на всю эту «неизбежность странного мира»*.
Прочел я во втором номере «Вопросов литературы» переводы из Ивана Драча — и расстроился. Ведь не Ивана стихи получились! Право слово, мои переводы лучше!* Не говоря уж о точности. Ну да ладно, когда-нибудь все-таки мы с Иваном их опубликуем.
11/III/66
День рождения Саньки, а подарок получил я: пришло твое, Ларонька, письмо. Очень обидно, что оно такое коротенькое; но если бы ты знала, как я рад ему! Прошу тебя, датируй письма, чтобы я знал, в какой день ты держала карандаш.
Относительно приезда: воздержись пока. Я сам соображу, когда и как это лучше сделать.
Отвечаю на вопросы. Добрался я без особых приключений; правда, в дороге у меня были довольно смешные объяснения с разными уголовниками*, но все кончилось вполне мирно. А здесь такой публики почти нет. Мешок был не так уж тяжел и неудобен — ведь я надел все доспехи еще в Москве. «Торжественная встреча»? Да, пожалуй. Во всяком случае, очень благожелательная.
О быте. Кормят сносно, пока есть еще московские (твои) запасы, скоро смогу покупать в здешнем ларьке. Кстати, в бандероли нельзя класть продукты и всякие папиросы-табаки — учти это. В помещении, в котором я нахожусь, тепло, сухо и светло. Хорошие кровати, постельное белье. Библиотека. И много журналов и книг, так сказать, личных. Успел посмотреть киношку — фильмик, правда, был дохленький. Здесь, в этой бригаде есть человек пять, с которыми я в контакте — в рабочем и бытовом — очень славный народ. Ну и в других бригадах есть люди, знающие и любящие поэзию, живопись и пр. Разумеется, здесь не райские кущи, а место заключения; трагический отпечаток несвободы лежит на всех и всем. Но ведь я и не ждал ничего другого. Мне легче, чем прочим, — у меня всего полгода позади и всего 4 1/2 — впереди.
Я рад несказанно, что Андрюшка бодр, работает и не вешает нос. Напиши ему, поцелуй за меня.
Милая моя, что с тобою было в декабре? И правда ли, что ты сейчас хорошо себя чувствуешь?
Что значит, что осенью тебе было одиноко и «внешне»?
Пиши мне так, как тебе хочется и можется.
Только подлинней, поподробней. Обо всем и обо всех.
У меня здесь, очевидно, будет все-таки свободное время. Я вот думаю, не заняться ли мне, наконец, давно задуманными проектами: изучать какой-нибудь язык (разговорная практика — любая) и отращивать усы и бороду? Здесь модно и то, и другое. А то мне уже наскучили «ритмо-мелодические единицы»*.
Марлешке [Рахлиной] — поцелуй и благодарность за ее записочку; Фиме [Захарову] и всем харьковчанам* — привет. Сообщи всем, что писать можно непосредственно мне, и дай адрес. И скажи еще, что я не смогу (по крайней мере, в ближайшее время) отвечать — 2 письма в месяц! Пусть не обижаются и пишут «безответно».
Получила ли ты деньги за «Бегство»?*
Санюшка, помни о том, что я написал тебе в первом письме! Я думаю, что вы его уже получили.
Мне очень совестно, что я даю столько поручений, но у меня есть еще две просьбы: 1) Генка Грицай* как-то показывал мне серию литографий «Грузинские игры и танцы». Узнай у него, как бы заполучить сюда эту серию*. 2) Примерно лет десять назад в «Новом мире» была посмертно опубликована «Кавказская повесть» Павленко*. Хорошо бы, если бы ты прислала. Может, она вошла в какой-нибудь его сборник? И зубную пасту, хорошо бы «Мятную»!
Всем — привет и любовь.
Милые мои, целую вас, обнимаю «пятнадцатилетнего капитана», приветствую всех зверей, включая несовершеннолетних котят.
Жду писем, частых и больших.
Как диссертация?*
Ю.