письмо шестое

10/V/66

Четыре дня отдыха в одной декаде — жизнь прямо царская. Мы бездельничали вчера и позавчера, сегодня я иду работать во вторую смену, так что я отлично отдохнул, выспался; вот, правда, ни писать, ни читать почти не довелось: бесконечные литконсультации, работа исповедника и просто болтовня. Занятно, что ни у кого даже тени сомнения не возникает, что мне, может быть, «не в жилу» все эти повествования, автобиографии, исповеди. Более того: многие, кажется, загипнотизированные словом «писатель», вообще забывают, что я в заключении. Нет, это я не жалуюсь — рассказываю. Я читаю письма с воли — удивительные письма, в которых молодые и свободные женщины молят о разрешении любить и ждать; кассационные жалобы со всеми жанровыми признаками романтических поэм; стихи, которые могли бы быть юридическими документами. Я слушаю рассказы, до такой степени откровенные, что их даже циничными не назовешь. Все это безумно интересно и совсем не однообразно, как я боялся. Вот только собственную работу приходится откладывать. А я очень увлекся идеей переводов с латышского — того поэта, о котором я уже писал. Позавчера он прочел небольшую поэму «Не оглядывайся» — об Эвридике, только в ней все наоборот: она одна в силах вызволить Орфея из царства мертвых. Ох, как мне всегда была близка эта идея!

Я получил твое, Ларик, письмо, отправленное еще до нашей встречи, телеграмму ко дню Победы, письмо от Юны [Вертман] (привет ей, спасибо; книжки, которые она называет, я не читал, и их здесь нет; я буду, разумеется, очень благодарен ей, если она их пришлет. Успеха ей и Ире [Уваровой] в постановке «Мольера»!), письмо от Мишки и Нетки [Гитерманов]. Мишке — задание: раздобыть II том «Монте-Кристо». Ой, братцы, беда! Умные книжки («Достоевский и Кант», книга о Лорке и т.п.) полетели к черту, и мы с Толей [Футманом] упоенно читаем об окаянном графе, выкрадывая и вырывая книгу друг у друга. Я решил было, что это признак нашей примитивности, но потом вдруг вспомнил, что нечто подобное было как-то с тобою, о моя «юная» и высокоученая жена! Мишке спасибо за предложение «разгрузить антресоли», но я не хочу превращать Явас в Нью-Васюки; здесь и так устраиваются турниры, кончающиеся a la поединок «Бендер–Одноглазый»; не стоит оснащать здешних любителей теорией. А вот любые художественные новинки мы милостиво примем и изъявим свое монаршее удовольствие. Рыженькую [Анну Гитерман] я целую (разумеется, с Мишкиного дозволения! А?), и скажите ей, что она слишком хорошо обо мне думает. Впрочем, пусть думает: хоть я и знаю, что все не так, но мне все равно тепло от этого. Недавно я вспоминал, как Анька [Гитерман] категорически отказалась остаться в будничном платье на дне рождения, — когда надо мной подшучивали, что я переодевался к ужину с ног до головы, — буквально, до Сашкиного [Воронеля] берета. Кстати, ему (не берету, а Сашке) не пришло на ум, что к такому сложному (многосложному) головному убору надо прикладывать техническую инструкцию? Как Нелкин палец? А ведь все от неумеренного кокетства...

А музыку я теперь слушаю (и буду слушать) регулярно. Вчера был Стравинский, потом «Ученик чародея» и др. А вечером пришли Толя [Футман] и Валерий [Румянцев], скрутили мне руки за спину и приволокли на «концерт самодеятельности». Я ушел со второго номера. Это не только плохо — это омерзительно^*. Ребята считали, что мне необходимо испытать и это — в познавательных целях. Но, милые мои, ведь и профессиональная небрезгливость имеет пределы.

Из самой, так сказать, «анархической» бригады я попал в самую «законопослушную». Здесь церковная тишина, народ в основном пожилой, солидный, положительный. На стене — грамота, два вымпела; чистота идеальная; разговаривают шепотом; на производстве вкалывают вовсю. В общем, народ сознательный. За что эти люди сюда попали — лучше мне об этом не знать... Разумеется, я говорю не обо всех. «Производственные показатели» у них отличные. Что будет теперь? Я уверен, что больше 20–30% нормы я дать не смогу, во всяком случае — на станке. Мой станок — паинька, он живо откликается на нажатие кнопки «Стоп». И вообще он совсем не похож на того дикого зверя, который был под началом у Тошки^*: не встает на дыбы, не прыгает, не кусается, только рычит, что, впрочем, ему по штату положено.

Ваш Ю.

11/V/66

Вчера я получил массу бандеролей. Спасибочки! Все очень здорово, все в порядке, все мне отдали, за исключением рубашки — уж больно она нарядная, «вольная». Ну что ж, еще очко в Санькину пользу. Я предлагаю Саньке такую формулу: «Мама, давай пошлем папе новые ботинки (велосипед, мотоцикл, нейлоновую рубашку, транзистор, тахту и т.д. — по потребности)». Никаких новых заказов я пока делать не буду, кроме одного: мне нужны средства противовоздушной обороны. Дело в том, что здесь уже хозяйничает «мордовская авиация» — комары, а вы уже знаете, как я переношу эту пакость! «Тайгу» мне, «Тайгу»! Да, еще я получил телеграмму от Мишки и Борьки^*. Лед трогается? Или как-ту?

Избаловали меня, черти, письмами, и теперь я безмерно удивляюсь каждый раз, когда остаюсь без письма. Вот пошел я вчера, необслуженный почтой, на работу — а ведь это во вред трудовому энтузиазму! И результаты соответственные.

Ларонька, ты, вероятно, в скором времени получишь письмо от некоего Рафаловича. Это ленинградец, занятный и умный человек, резкий, меломан. Он очень интересуется структурализмом, мат.логикой и прочими твоими премудростями. Собирается чем-то таким заняться здесь. Ему понадобятся советы, рекомендации, может быть, литература. Насколько я понимаю, логикой он занимался в университете, высшей математикой самостоятельно. Так вот, он хочет с пользой употребить оставшиеся 2 года (позади — 8). Помоги ему, magistra mea, а? Или, если избранная им область окажется ближе к математике, чем к языку, сосватай какого-нибудь матдоброжелателя.

Слушай, а ведь ты мне обещала подробно рассказать о своей работе!

И Санька все-таки свиненок — за столько времени ни одной строчки.

12/V/66

Здрасьте, здрасьте! Доброе утро! Начинаем нашу передачу. Вчера уже под вечер была радость: я узнал об освобождении Ивана Светличного^*. Как это здорово, что он дома — во всех смыслах. По этому случаю у меня было отменное настроение — ну прямо как в последнюю встречу с Наташкой [Садомской], Юрой [Левиным], Ирой [Глинкой], Кадиком [Филатовым], Зоей [Кагановой] и Мосей [Тульчинским]. Или как в Менделееве^*, когда я так наслаждался прогулкой по лесу, что не хотел возвращаться с Сашкой [Воронелем] домой...

Работать во вторую смену не трудно, даже приятно; меньше уходит времени на всякие обязательные процедуры во время ухода на работу и после нее; полдня свободны, можно читать и писать (что я и делаю); да и работается вечером как-то спокойнее.

Мне приснилась встреча с Андрюшкой [Синявским], он был опухший и в каком-то истерическом состоянии. Почему о нем ничего никто не пишет? Скажи Машке, что я жду от нее письма! Она должна мне написать, это чудовищно, что я ничего не знаю об Андрее.

Сегодня с утра я сперва не дрова рубил^*, потом слушал длинную поэму о «блатном Василие Теркине». Забавно; несмотря на полную литературную беспомощность, ухвачен говорок Твардовского, беспримерная освобожденность его стихотворной речи от всяких литературных обязательностей. А вообще моим просветителям по этой части систематически не везет: только они начнут какую-нибудь специфическую песню, как я продолжаю следующий куплет — и они каждый раз поражаются, откуда, мол, сие? Вот какой я начитанный (наслышанный?). Вот. А потом я сыграл две партии в бильярд (выиграл!). Бильярды здесь самодельные, но очень хорошие, элегантно крытые одеялами вместо сукна.

За окном громыхает, опять будет дождь.

Портсигары я раздарил, один — Толе, другой — одному из «ленинградских мальчиков»^*. У него был день рождения, и мы очень славно потрепались. Это тот самый мальчик, который женился в тюрьме — официально, со всеми загсовскими манипуляциями. Говорят, это второй случай в истории этой тюрьмы — героями первого были Ленин и Крупская. Все возвращается на круги своя... К сожалению.

Ему же я подарил один из мундштуков — цветной, а Антону [Накашидзе] — деревянный, красивый. А себе оставил янтарный — для сигарет и здоровенный черный — для махорки.

Милые мои, вещи вы мне прислали чудесные, но слишком дорогие — и носки, и плавки. Этак вы разоритесь. Ах-ах, одни убытки принесли мои литературные упражнения! Это называется, кажется, «издание за счет автора (и его семьи)»?

Где напечатан новый роман Каверина^*? Если в журнале, то в каком? Я не успеваю читать текущую периодику и восполнять полугодовой пробел. Запомнилось: «Мертвым не больно» В.Быкова^*, рассказ В.Некрасова о поездке в Сталинград^*, «Пингвин» в «Иностранной литературе»^* (а Сартр не понравился^*). Сейчас урывками читаю «Bозвращение» Н.Ильиной^*. Увы, первая книга была лучше. А еще я прочел очень хорошую, очень трагическую пьесу «Снимается кино»^* — в журнале «Театр».

Мне некогда скучать и тосковать, да и не могу я позволять себе такую роскошь; но иногда перепадают свободные минуты, и тогда я невольно занимаюсь «личной жизнью» — вспоминаю. Н-да, «смолоду было бито-граблено, под старость надо душа спасать».

Без десяти четыре. В четыре — почта. В полпятого — на работу. Салют!

13/V/66

Вчерашняя почта принесла две книжки: о балете и о Тынянове. От первой в захлебе Антон; вторая повергла меня в радостное смятение. Пожалуйста, передайте Аркадию Викторовичу, что я очень благодарен, очень польщен, очень признателен ему за добрые слова^*. Я и раньше слышал много хорошего о нем; но, к стыду своему, книгу не удосужился прочесть. Теперь я читаю ее, восхищаясь точностью, дерзостью и остроумием суждений. Вообще читать о моем любимом Тынянове — наслаждение, а тем более такую работу, проблематика которой далеко выходит за пределы обещанного в названии...^* Я сейчас даже готов радоваться, что мое «Бегство» не вышло: а вдруг бы оно попалось на глаза А.В.? Стыдно было бы за легкомыслие, за скольжение по поверхности. И все-таки очень любопытно было бы знать, как бы он оценил эту и некоторые другие мои работы (я, разумеется, имею в виду переводы!)^*. Меня ведь можно ругать — я не обидчив и не честолюбив; и можно хвалить — я не зазнaюсь. Можно не бояться, что я переоценю себя: для этого у меня слишком хороший читательский вкус и достаточно развитое чувство юмора. Вообще почти единственная моя забота — оказаться человеком (именно человеком, а не литератором), достойным происшедших событий. Я прекрасно понимаю, что они, эти события, очень скоро перестанут занимать людей, забудутся; но и это недалекое забвение не дает мне индульгенцию. Я теперь обречен быть порядочным.

Перечел предыдущую тираду и обнаружил в ней непритворную грусть об утраченных возможностях. Ах,

Как хорошо заботиться о малом,
Как просто быть активным либералом!

(муз. Окуджавы, слова мои^*).

Прочел я письмо Марка очередному «ферматисту» и был потрясен несказанной деликатностью^*. Марк, деликатно разговаривающий о научном невежестве! Никогда бы не поверил, если б сам не прочел. Что касается его второго письма ко мне — нет, я не делал вид, что не получал его; просто мне трудно ответить на резоны Марка. Конечно, он прав: я бы тоже платил любую цену на его месте. Но я-то не на его месте, а на своем, и мне обидно, что я не сумел обойтись без «архитектурных излишеств». Само собой, для меня огромная радость, что мое поведение не вызвало нареканий; но я-то считаю, что мог вести себя не то что лучше — а умнее^*. Всему семейству его — нижайший поклон. И обманите невинное дитя: сделайте кто-нибудь лук и вручите от моего имени Димке. Скажите ему, что я уехал за новыми песнями...

Вот зарисовка с натуры:

Это мой приятель

Это я

—................?

Я: Наташа?.. Ира?.. Зоя?.. Мила?.. Тогда не знаю...

Это «Бельгийская поэзия»

Как вы думаете, не согласится ли член редколлегии «Крокодила» поместить этот рисунок в своем журнале? Вообще я мог бы ему поставлять материал, если в «Крокодиле» организуют рубрику «Уголовные любители юмора — лишенным юмора», сокращенно «Улю-лю». Ведь мы могем и не только на бытовые темы... А писем все нет и нет. Опять буду ждать четырех часов.

14/V/66

Вчера я получил 7 (семь) писем! От тебя, Лар, от Иры и Юры [Левиных–Глинок], от Аллы [Сергун], от Тошки [Якобсона] и Майки [Улановской], от Елены Михайловны [Закс], от Ирины Кудрявцевой, от Наташки [Садомской]. Тебе, Ларик, я отвечу на отдельном листке. А всем остальным вот что:

Ире Глинке: я не загрустил, ее впечатление от твоего, Ларка, впечатления (прошу извинить за неуклюжесть) не совсем правильно. Я грущу не больше, чем раньше, о себе; просто я с каждым днем все больше и больнее ощущаю конкретную основу наших с Андреем построений — во многом умозрительных, общих, даже абстрактных. Не на себе ощущаю. Этот процесс, очевидно, неотвратим: я не могу жить с закрытыми глазами и заткнутыми ушами, как герой сонета Бориса Чичибабина^*. Но я почти уверен, что мне не грозит опасность отчаяться; я очень надеюсь, что все это «превратится в литературу», как сказано во вступлении к одной повести^*. Еще раз: письма Иры, даже самые, с ее точки зрения, бестолковые, доставляют мне огромную радость.

Юре Левину: спасибо за судебный отчет. Как жаль, что статьи в «Известиях» писал не он, а Феофанов! Попроси его не полениться и прислать мне стихотворение Бориса Леонидовича, кончающееся строкой «Одолеет дух добра»^*. Или сама.

Алле: я ее целую. Радуюсь, что мне сидеть всего пять лет — за 20 лет, прошедших со времени нашей с ней переписки, почерк ее стал еще неразборчивей; лет этак через десять я уже, наверное, просто не смог бы прочесть ничегошеньки. Александре Леонардовне [Мартыновой] и Нинке [Голубовской] приветы и поцелуи. Теперь Нинка убедилась, что я действительно был фокусником?

Тошке: согласен получать письма, относящиеся исключительно к саньковедению, хотя это и грозит мне неприятностями — я так увлекся стихами Саньки [Якобсона] и бесподобным диалогом между кузенами, что опоздал выйти на работу со своей бригадой. Жму лапу, привет тезке-блондину, Милке и Сашке. Пусть не горюет, что пьет без меня...

Майке: «Глядят глаза и ждут ответа»^*? Вот ответ: любую книжку на ее вкус приму с благодарностью. Что касается украинского фольклора, то покамест я уяснил одну примечательную деталь: украинцы матюкаются, обращаясь при этом на «вы». И еще: воспоминание о ее юности очень сильно и разнообразно помогает мне^*. Целую ее.

Елене Михайловне: огромное спасибо за письмецо, оно растрогало меня чуть не до слез; скажите, что я по-прежнему люблю все семейство и что я надеюсь, что кресло с широкими подлокотниками не выбросят до моего возвращения. Когда я в тюрьме представлял себе встречу с бабушкой, мамой и внучкой^* и со всеми чудесными людьми, с которыми я именно в этом доме познакомился, то неизменно воображал себя сидящим именно в этой ископаемости. И «шаткие торшеры»^*. А из книг — опять же по вкусу Е.М. Стихи? Конечно!

Ирине Кудрявцевой: «Солдат спит — служба идет» — это изречение взято на вооружение нашей дружиной. Конечно, я помню вечер Рильке и наш разговор о войне. Самый сердечный привет ей (не войне, а Ирине!).

Наташке: «Мои впечатления не расходятся с тем, что доносят (бр-р! что за словечко!) твои письма». Я рад этому, значит, я кое-как все же могу передать обстановку. Но ведь я не пишу всего (и не могу, и не хочу), всей правды и о хорошем, и о плохом. То отношение ко мне, которое она видела или почувствовала, — лишь частица общего отношения, сложного, разнообразного, зачастую трогательного. Последний эпитет можно раскрыть так: дня два назад, вернувшись ночью с работы, я нашел под подушкой кулек с пряниками... В переполненной столовой во время еды или киносеанса для меня всегда находится место... А скептикам или недоброжелателям (есть и такие, мало) плохо приходится... Наташка (как ранее Ларка и Санька) принята в наш круг, о ней говорят, как о хорошо знакомом человеке.

Жутко обидно, что никто из вас так и не увидит меня в «трудовом процессе». Ах, какие кадры пропадают! Ю.Даниэль дрючком (такая хреновина вроде багра, только сплошь железная) растаскивает бревна; Ю.Д. несет на плече здоровенную доску; тот же Ю. ляпает известку на торцы бревен; и, наконец, апофеоз: Юлий Маркович Даниэль у долбежного станка — под ногами опилки, опилки, на столе куча готовых деталей, вдохновенный взгляд устремлен почему-то вдаль (к курилке) — Ю.М., что бы вы хотели сказать нашим радиослушателям о своем отношении к дневной норме выработки? — Я отношусь к ней резко положительно... Правда, Люся?..^* Я отношусь к ней, как к некоторым женщинам: уважаю, но не пытаюсь овладеть...

Так-то вот, братцы мои.

Только что принесли письмо от Марленки [Рахлиной] — письмо покамест единственное в своем роде, прелесть. Напиши ей, Ларка, сразу же открыточку, хоть две-три фразы, потому что она будет ждать подтверждения, чтобы еще писать. Скажи, что она не задавила ни одной мысли теснотой. Обнимаю ее, семейство, всех (почти) харьковчан.

Да, в Наташкином письме привет от Симы^*. Как-то так повелось, что люди с этим именем получают от нас в добавление эпитет (зачеркнуто автором. — Сост.) — это я предложил один, а потом раздумал. Придумайте сами какой-нибудь очень хороший. Привет Симе! Гуттен у К.Ф.Майера^* говорит:

«Сильней лекарства не найти врачу:
Я жить не смею, если жить хочу!»
 

Так вот, не послать ли к черту врачей; а послав, не посмеяться ли над ними, как смеялся Мольер? По-моему, Сима скажет «да».

Что-то я очень расцитировался. Чтобы закончить, цитану еще из Маяковского, очень подходящее, впритирку примыкающее к афоризму Леца о людях, поджидающих опереженное время^*:

Юльке — 5, Андрюшке — 7
И 12 вместе всем.
 

Кажется, я что-то переврал?

16/V/66

Вот что, мои дорогие!

Почти каждое письмо содержит вопрос: что прислать? Страшно трудно отвечать здесь на этот вопрос. Я сам, без вас, не могу решить, какие книжки стоит и какие не стоит присылать. Столько имен, названий, соблазнов, что у меня глаза разбегаются. Надо, чтобы каждый мой благожелатель сам отбирал, по своему вкусу. Уверяю вас, я буду рад любой книге, хотя бы потому, что она — результат выбора друзей. Лишний багаж (в случае путешествия) меня не страшит. А томик-другой стихов принесет много радости. Льготы на меня пока не распространяются^*, что ж, буду получать с воли только духовную пищу. И, пожалуйста, не думайте, что я один буду читать их. Можете не верить или удивляться, но Цветаева и Пастернак читаются и понимаются вовсю. Я сам удивлялся безошибочности суждений совсем, казалось бы, неподготовленных читателей. Вы понимаете — людей, которые раньше вообще не читали поэзию. Словом, шлите, что вам хочется. Сколько хотите и что хотите. «Пусть расцветают все цветы!»

Мои милые, я заканчиваю — хочу, чтобы уже завтра начался первый этап «хождения письма по мукам».

Целую, обнимаю вас, Ларка и Санька.

Целую и обнимаю всех вас, друзья.

Ваш Ю.

P.S. Дорогие мои!

Опять просьба. Льются у меня чернила, как вода. Люди, конечно, дают мне чернила, но неплохо бы свои иметь. И заодно неплохо бы мне получить с десяток тетрадей в клетку. Кажется, они уже кончились. Увы, приходится много писать. Каждое письмо — трактат, дневник, эссе — сами видите! Так что — канцпринадлежности. Остальное пока не нужно.

Ю.

Всем вам приветы от Антона [Накашидзе], Валерия [Румянцева] и двух Анатолиев [Футмана и Марченко].