письмо седьмое
28/VI/66
Как видите, мои милые, жизнь бьет ключом (и ключами). Началась новая глава*, сколько она продлится и как кончится — нам, авторам, пока не известно*. Во всяком случае 25 суток почти полного отдыха* (это время я занимался укладкой дров, делал работу, как говорят мальчишки, «одной левой») привели мою руку в относительно нормальное состояние*, и я буду потихоньку ковыряться. Это, разумеется, не является гарантией от всяких малоприятностей. Но, братцы мои, упаси вас Боже относиться ко всему этому слишком трагически. Во-первых, я и сам с усам. Во-вторых, все это в порядке вещей, и смешно и наивно было бы ждать чего-либо другого. Я, например, настроен смотреть на эти передряги как бы со стороны. Я спокоен, умиротворен, все вокруг этакое улыбчивое, и стихи получаются либо бурно оптимистические, либо розовые пасторали, типа «Подмосковных вечеров»:
Не слыхать вокруг даже шорохов,
Идиллический спит Явас;
Если б знали вы, милый Шолохов,
Что мне думается о вас...
Дальше эта песенка не сочинилась: слишком определенно мне о нем думается и слишком мало — на 2–3 строки, не больше...
Но вообще я в неплохой форме — что касается количества*. А уж о качестве не мне судить.
За эти 25 дней у меня был 12-часовой перерыв, и я, хоть и с трудом, успел прочитать уйму писем. Я не могу сейчас ответить каждому (перепуталось в голове, кто что писал, а перечитывать некогда — хочу сегодня же отправить письмо), просто перечислю, чтобы вы знали, что письма получены: 3 письма от тебя, Ларка; 3 письма от Михи [Бураса]; 2 письма от Иры [Кудрявцевой]; 2 письма от Майи [Злобиной]; открытка и письмо от Зои [Кагановой] и Моси [Тульчинского]; по письму от Кадика [Филатова], Лешки [Пугачева], Сашки [Воронеля], Азбелей, Маринки Фаюм; II том «Монте-Кристо» от Иры [Уваровой]; «Исландские саги» от Иры [Кудрявцевой], открытки — детские рисунки от Наташки [Садомской]. Уф! Всем, всем, всем — спасибо! Еще Антон [Накашидзе] получил поздравительные телеграммы и сборник новелл на грузинском — очень благодарит. А Толя [Футман] впился в «Монте-Кристо».
Не сердитесь, люди добрые, что я так неаккуратен в ответах — не всегда есть настроение, а последнее время писать подобное письмо дневникового типа я просто не мог.
То самое письмо, Лар, о котором ты писала, что в нем «руготня и информация», конфисковано. Прошу тебя, ограничивайся впредь информацией, что ли. Остальное я уж как-нибудь сам додумаю. Похоже, что мое, 7-е по счету письмо не дошло до вас. Ах, ах, как плохо работает почта! И поздравительные телеграммы Ире [Глинке] и Наташе [Садомской] тоже, очевидно, затерялись... А в письме, кроме прочего, вам уже известного, было вот что: не приезжайте никто, не списавшись предварительно с администрацией о возможности свидания! А еще там было «только Ларке»...
Непостижимо легкомысленный народ мои «корешки» («кенты», по-здешнему). Они бредили Наташкой и клялись ей в вечной любви. Потом появилась Ленка*, и началось всеобщее обалдение. До дуэлей, правда, еще не дошло, но глаза уже сверкали. Очередной эпизод: Толя получает воздушный поцелуй от Наташки, платит за него чистоганом и гордо заявляет, что готов платить той же монетой в десятикратном размере. Ох, уж эти мне мушкетеры! Слава Богу, Зойку [Каганову] не увидали, а то бы...
Ну как я могу сказать, что можно и что нельзя посылать? Я не знаю. Ну, безусловно можно: всякую сангигиену (пасты, мылa, кремы и пр.), книги, тетради, конверты, нижнее белье, носки и пр. Безусловно нельзя: лекарства, лезвия, продукты, курево, «вольную» одежду.
Не жалейте, что вы не можете посылать мне посылки — никакие посылки мне не нужны.
И вот что, мои дорогие! Я думаю, что почти все мои нужды удовлетворяются этим списком. Нет слов, как мне стыдно, что столько сил у вас уходит на всякие там бандероли, а больше — на соображения — что посылать? Я не могу пересилить себя только в отношении книг. Бью сам себя за просьбы и все-таки прошу. Игры всякие мне противопоказаны — остается чтиво. Литература же в библиотеке, хоть и неплохая, но несколько однообразная. Я даже с горя «Юность» целыми комплектами читать стал. Надо сказать, что там попались мне весьма недурные вещи — за II полугодие 65-го. Свидетельства современников, так сказать. И ничего не поделаешь — торчат уши из-под колпака. Вообще, мне кажется, «проговаривания» стали уже методом. Старая «формула умолчания» отжила свое. Ну, а раскручиваться вовсю — трудно. Стало быть, остается (пока) этот третий путь.
Ну ладно, хватит о литературе. Напиши мне, Ларка, толком: как родители? Собираешься ли ты отдохнуть? Это совершенно необходимо, и я буду очень огорчен, если ты этого не сделаешь. И пусть никакие глупости тебе в голову не лезут: «Вот, мол, я отдыхаю, а он...» Все это пошлая ерунда. Очень прошу тебя — отдохни! Это и мне еще понадобится. А меня жалеть не надо. И вообще я пришел к выводу, что жалость в подобной ситуации — самое скверное. Особенно, когда люди здесь начинают сами себя жалеть. Хуже нет — расхныкаться, рассопливиться: «Ах, какой я бедный, какой несчастненький, ох, как мне, арестантику, плохо!» Я зародыши этих, прости господи, эмоций раздавил, как вшей.
Куда, с кем и надолго ли едет Санька? Какая он, к черту, «говорящая лошадь»! Он — «говорящий олень», старший брат моего олененка Пата. Не помню, писал ли я, что присланный олененок получил имя Патара(в) — по-грузински «малыш». Он (Санька, а не Пат) произвел, как и все приезжие, сильнейшее впечатление на моих коллег.
Михе [Бурасу] и Тошке [Якобсону] — мои нежные объятья и пламенные приветы от всех мушкетеров. Они, конечно, уже информированы о том, что такое эти два субъекта. Другие также весьма заинтересовались необычным (мягко выражаясь) поведением моих друзей*. Старожилы утверждают, что оно беспрецедентно. «Этот, который с палкой, это твой брат?» «А кто это такой молодой, представительный?» «А девушка?»* Бедная Лешка [Лена Бурас], как ей, должно быть, тяжело было все это зрелище.
Но все-таки, как ни греют мою душу эти восторги, убедительно прошу больше вдоль заборов не шляться и в собеседования с «высокопоставленными» (в буквальном смысле слова) не вступать. «Что есть часовой? Часовой есть лицо неприкосновенное...» Правда, братцы, от этих грустных радостей бывают неприятности*.
Относительно слухового аппарата решено так: «умный Толя» [Марченко] осенью освобождается, заедет в Москву, и там вы ему поможете подобрать хороший аппарат. Только черкни для него пару строк, а то он стесняется, боится показаться навязчивым. Покамест он с достоинством носит кличку «Глухого».
Хроника
• Знаете ли вы безбородого Синявского? Нет, вы не знаете безбородого Синявского*.
• Немножко статистики: из 6 человек, с которыми я поочередно проводил время в последние недели*, музыкальным слухом обладал 1, а любили петь 4. Норма или это мне так не везет в жизни?
• В мое отсутствие показывали «Обыкновенный фашизм» Ромма. Впечатление у многих такое же, как у меня после премьеры на Мосфильме в августе 1965 г.*
• Что очень страшно?* Очень страшно, когда два графомана в одной камере.
• Мною по-новому прочитано и оценено по достоинству стихотворение «Махорка»*.
• Ю.М.Даниэль предается бесплодным сожалениям, что он — не кинематографист. Сколько кадров пропадает понапрасну!
• Борода у меня ярко-соломенного цвета с редкими вкраплениями черных и (увы!) седых волос. Седина в бороду, а бес — известно куда. Кстати, почему именно «в ребро»? Не намек ли это на Еву?
Ваши недоумения по поводу «исхода» Тошки из движущейся машины гроша медного не стоят (или «стоют»?). Просто он опустил стекло и ухватился за ближайший фонарный столб. Затем открыл дверь, спокойно выполз, а машина поехала дальше.
Внимание! Прошу весьма сдержанно относиться к письмам и визитам, касающимся моей персоны. Дело вот в чем. Проходимцев здесь (как и всюду) вполне достаточно, и не исключено, что любой мазурик, узнавший адрес (а это нетрудно — письма-то не в сейфе!), воспользуется им на предмет сообщения трогательных деталей моей жизни и последующего извлечения из ваших карманов энной суммы. Так что у любого визитера или корреспондента должны быть не вызывающие сомнения полномочия от меня.
Еще одно разочарование. Я тут насочинял всякую лирику и стал ее петь. Пришел в дикий восторг, придумав мелодию для одного стиха. Трижды спел в полном захлебе и... понял, что пою «Бандьера росса», только с одним усеченным слогом. Как обидно!
Ларик, не думай, пожалуйста, что это ты мне подсудобила машинный цех...
Жду новых фото, хочу увидеть вас и Кирюху, которой кланяюсь низко и про которую мне только Ира Кудрявцева написала, а остальные — ни слова.
Я непременно хочу сегодня отправить письмо. Посему — закругляюсь.
В следующем послании напишу для всех понемножку.
Целую вас, обнимаю. Ю.
Конвертов у меня уже нетути. И суньте кто-нибудь в письмо камушки для зажигалки. И перестаньте спрашивать, присылать ли ту или иную книжку: шлите на свой вкус, за все буду благодарен. Ю.
А Валерию [Румянцеву] лучше всего прислать письмо, а не подарок: он ведь получает письма только от матери.