письмо девятое
8/VII/66
Во вторник получил фотографии — ай да Вовка!* Фото хороши-расхороши. Особенно мне понравилась та, на которой вы втроем (Ларка, Санька, Кирюха); та, где Санька с котенком; и та, где ты, Ларка, котенку поправляешь мордочку, чтобы он глядел в объектив. Жаль только, интерьера не видать — лишь кое-где из-за плечей выглядывают цветы им. тов.Петрова*. Мнения по поводу Санькиной физиономии не совпадают: одни утверждают, что он очень похож на меня, а другие, что он сам по себе. А почему дитя не стрижется? И — ох! — не бреется?
У нас жарища, впору ходить в плавках и сидеть по горло в воде. Но озер, морей и рек в зоне нетути, а в плавках ходить не велено, и я хожу весь в черных штанах и только в них.
Жизнь размеренная, налаженная, режимная, и я порой очень скучаю по московской неразберихе. Вот какой у меня распорядок. Встаю, примерно, часов в 7 утра, завтракаю (в столовой, если завтрак съедобен, или всухомятку, если какой-нибудь шрапнельный суп). Затем — утреннее общение с мушкетерами, этак на часок-полтора. Потом — чтение или писанина до 12. С 12 до 13 — обед. Еще часок чтения и часок сна перед работой. В 16 часов — главное: получение писем (Ах-ах, уже неделю не было ни одного письма!). В 16.15 я стою перед воротами и читаю большой плакат «На свободу — с чистой совестью». Если бы только в этом дело было... В 17 — начало II смены. Около часа ночи — конец. Ужинаем в рабочей зоне. Иногда вместо чтения — бильярд (если рука не тревожит. Но она — ничего, может быть, скоро я даже в пинг играть смогу, ну, разумеется, если получу еще один зажим, ракетки и шарики). Во все это времяпрепровождение (кроме сна) вкраплены запланированные и стихийные трепы.
11/VII/66
Вот не брался за письмо два дня — настроение было, выражаясь по-салонному, хреновое. И само по себе, и причины были, вернее — причинки. Но сейчас опять все образовалось, все катится размеренно и плавно, как вагонетка, которую я вожу в цех. Иногда, правда, падают кое-какие дощечки, иногда эта колымага сходит с рельс, но в общем все в порядке.
За эти три дня я получил встревоженные письма от Наташки [Садомской] и от Иры Уваровой. Не надо волноваться, все в порядке.
12/VII/66
Ну нет настроения писать, ну прямо нет как нет. Черт его знает, напасть какая-то: и впечатлений вроде бы достаточно, и мыслишки кое-какие брякают, и страстишки есть еще в пороховницах — тут-то, казалось бы, и разгуляться «скальпелю раскаленному»*. Ан нет. (А кстати, что от чего произошло: «ан нет» от «Аннет» или наоборот?)
Сегодня ровно десять месяцев, как меня арестовали. В это время 12 сентября 65-го я спал сном праведника в своей камере* (сейчас уже вечер, II смена, перерыв между вагонетками). Я в первый день вел себя как-то неправильно: вместо того чтобы метаться, как тигр в клетке, и пробовать крепость оконных решеток, я сразу же завалился дрыхать, проснулся, чтобы сожрать ужин (солянка а la Лубянка), и снова лег почивать. И впоследствии при всех этих играх, песнях и плясках я почему-то, чурбан бесчувственный, жрал и спал как бы и не преступник. А может, это признак закоренелости, закоснелости и преобладания животного начала?
13/VII/66
В прошлое воскресенье я получил фотографию: стоит тип в берете и черной рабочей куртке, физиономия довольно потрепанная, не внушающая доверия. Трудно предположить, что обладатель ее в свое время пользовался некоторым успехом у противоположного пола, а также работал неплохие переводы. Короче говоря, очень я себе не понравился, рассердился и сфотографировался еще два раза — одну морду и одну фигуру с мордой. Может, получше выйдет?* Еще беда: фон. Из трех снимков два сделаны «покрасивше» — на фоне листвы, изволите ли видеть. Рожа сливается с этой пасторалью; а кроме того, невместно мне, злодею крупного масштаба, общаться с листочками, словно я этакая пташечка и вот-вот начну щебетать. Сказано же: «Не чирикай!» Попробуйте-ка убрать природу, а?
Где же теперь работает Сашка? И как они в этой комнатухе после подмосковных просторов?* И как здоровье Володьки?
14/VII/66
События происходят всякие-разные. Сначала о плохом. Самое неприятное, что произошло за последнее время, — это то, что какая-то сволочь украла у меня моего олененка. Я вчера ночью вернулся с работы, подошел к изголовью, чтобы поздороваться с Патом, а его нет... Чуть не заревел от досады. Понял, что это дурное предзнаменование. Так оно и оказалось. Сегодня мне объявили, что я снова должен становиться к станку. По-видимому, то, что последние две недели я выполнял норму на 80–100%, вредит производству, и рациональней найти для меня работенку иную. Ладно, хватит об этом. Все это ерунда, дешевка.
После долгого — ох, какого долгого! — перерыва получил сегодня четыре письма и бандероль, со стихами Коржавина, чудесной зубной пастой и камушками для зажигалки — обратный адрес Тошкин [Якобсона]. Два письма от Саньки: первое — с инструкциями, как себя следует вести, и второе, как он выразился, — передача «Геологическая разведка природных ресурсов нефти и газа методом магнитно-теллургических токов». Письмо от Мишки [Бураса], несказанно меня удивившее: неужели Явасочка* после знаменитого автопробега еще в состоянии кого-то куда-то возить? И письмо от Майи Злобиной; спасибо ей, проигрыватель здесь есть, и пластинки будут приняты с благодарностью и мною, и меломанами, которых здесь предостаточно.
А от тебя, Ларка, писем нет...
Еще одно радостное событие: мне сегодня отдали квитанцию на заказное письмо, которое я сдал примерно 2–3/VII. Квитанция датирована сегодняшним днем...
Еще какие приятности? Понял, что у меня есть шансы обрести вечное блаженство после смерти и быть причисленным к сонму праведников. При известных условиях (ведомых Наташке) этому не помешает даже атеизм.
Прочел «Женщину в песках» Кобо Абэ. Очень здорово. Очень похоже. Но я оптимист* (большинство лишенных свободы — оптимисты, иначе не вынесли бы) не только из-за ситуации: я никогда уже, что бы в жизни ни стряслось, не буду петь «песню о билете в один конец».
Очень меня раздражает, что, читая книги, стихи, слушая песни, не могу избавиться от аналогий, от назойливых и печальных сопоставлений. Вероятно, это профессиональное заболевание начального периода. Пройдет какое-то время, и я эмансипируюсь, снова стану просто читателем.
16/VII/66
Лар, ты пишешь, чтобы я сызнова написал, что мне надо. Ей-богу, я уже позабыл, о чем просил. Сделай-ка так. Перечти письма (или дай их прочитать кому-нибудь, кто еще не читал) и выпиши оттуда все, что прошено. Учти при этом, что просимое желательно, но не обязательно.
Это — десятое мое письмо. Я так и не знаю, получили ли вы седьмое и восьмое письма*. Девятое — заказное — могло просто еще не дойти до вас, но надо полагать, что скоро будет — не зря же мне выдали квитанцию. Может быть, мое эпистолярное бессилие последних дней этим и объясняется — отсутствием уверенности в том, что мои письма доходят до вас? Очень трудно этак писать, не зная, что вам уже известно, что нет; писать, боясь повториться, или, наоборот, сослаться на то, чего вы, может быть, и не знаете.
И ребятам нет обещанного письма. Кстати, всякие приветы и хорошие слова надо бы распределять поровну, а то — ревность. Вы там даже не представляете, что это значит: впервые за очень много лет появились люди, бескорыстно и дружески думающие о них. У меня горло перехватывает, когда я вижу реакцию на передаваемые приветы.
Сейчас полдень. По радио «лабает» какой-то джазик, «ударник гремит басами, а трубач выжимает медь»*, в секции тихо, прохладно, почти безлюдно. Хорошо. Надо бы пойти пообедать, но лень вставать, одеваться, идти в столовую. Зажрался. Н-да, меняются времена. А люди, между прочим, не меняются. Я имею в виду серьезные, глубокие перемены. Впрочем, наверно, они и невозможны для определенной категории людей? Просто сейчас перекрыты какие-то клапаны, и весь пар внутри. Но он — и очень тягостно это чувствовать — не исчез, дай ему только вырваться... Когда-нибудь будет написано о том, как образуется питательная среда для бацилл растления и цинизма, как постепенно терял смысл союз «и» в традиционном российском словосочетании, в магической формуле — «слово и дело».
Я все-таки отправился обедать, а после мы — Толя [Футман], Антон [Накашидзе] и я — сидели и разговаривали о всякой всячине: о заикании, о почтовых, «заочных» знакомствах, о Луи Армстронге и многом другом. Потом мы вспомнили, что сегодня суббота и письма раздают на два часа раньше, чем в другие дни. Я спросил о письмах у дневального — нет как нет. Толя посмотрел на мою физиономию и сказал почти безнадежным тоном: «Айда к нам в секцию, может, нам что-нибудь есть...» Мы отправились, я понуро плелся и бормотал: «Если твой дом в огне и нет воды, все равно, ты все пошли к чертям и выпрыгни в окно...» (Перевод с англ. Н.А.Воронель). И вдруг — Толя, восторженно матерясь, приносит письмо от тебя, Ларка. Ох! У меня теперь немного отлегло. Что касается предстоящего события*, то сначала была идея «оказаться» в Москве и помешать Ленке совершить этот решительный шаг; потом предлагались всякие паллиативы; и, наконец, они решили накостылять мне шею, потому что я имел глупость похвастаться, что Лешка без моего благословляющего поцелуя замуж не выйдет. На мое счастье их вызвали на разгрузку; очевидно (я надеюсь), они остынут. Что за язык, черт его дери: «остынут» на разгрузке угля! И при 30 градусах с лишним в тени.
17/VII/66
Дурацкая привычка мыться не доведет меня до добра. Я повадился ежедневно после смены принимать горячий душ. А смена кончалась ночью. А я ходил на работу без бушлата — как-то дико в пятом часу дня, в самое пекло и духоту, выходить на развод одетым по-зимнему. Короче говоря, я после душа простудился, насморк, головная боль. А в санчасть мне идти почему-то не хочется...* Сегодня воскресенье, день контактов, общений и культурного обмена, а я полдня провалялся в постели. Потом выполз наружу, поужинал (нынче дали сытный и вкусный ужин — все как-то заволновались и обеспокоились: «К чему бы это? Ох, неспроста!..») и неосторожно подошел к бильярду... 7:1 в мою пользу. Еле волоча ноги, приплелся на баскетбольную площадку, где сегодня впервые после долгого перерыва играли в этот амнистированный вид спорта. Ушел — скучно. Фильм с каким-то майским названием — решил не идти. Вот снова залез на свой нашест, читаю и пишу. И подремываю.
Ларик, пошли, пожалуйста, нашего «Маугли» по адресу: Ленинград, Гатчинская ул., д. 1/56, кв. 16. Ронкиной Ирине Тимофеевне. Это для маленькой дочки одного из приятелей, для Тани Гаенко. И «Винни-Пуха», если есть.
Фотограф сегодня не пришел, поэтому я пошлю пока одну фотографию — которая в берете, которая не нравится.
18/VII/66
А читали вы о культурных новостях в Китае? Вернее — антикультурных. Ясно представляю себе итог этих блистательных мероприятий: голый китаец на голой земле, прикрывающий срам томиком Мао Цзе-дуна...
Два вопроса: 1) Как возникла идея (и возможность) прислать стихи Коржавина? 2) Что-нибудь означает поездка Саньки именно в эту экспедицию? Восстановились прежние контакты?* Или он поехал на основании прошлогодних заслуг, но без прошлогодних рекомендаций?
Эх, мне бы письмецо от тебя, Лар, получить, да поподробней, со всеми новостями твоими, нашими, друзей, знакомых. У меня опять хорошее, легкомысленное, а la черт меня побери настроение. Вот только письмишко бы... Но «чем не шутит шайтан, когда спит Аллах, а из Газны известий нет»?* А вдруг приду после смены и будет что-нибудь? Слушай, а ты сказала, что я хочу фотографии всех корреспондентов и что количество этих фотографий (и корреспондентов!) не ограничивается?
Я начал писать (псевдо)философские стихи с лирическим уклоном. А эпиграф будет из Багрицкого: «Всем неудачникам хвала и слава! Хвала тому, кто в жажде быть свободным, как дар, хранит свое земное право — три раза есть и трижды быть голодным»*. Здесь, как видишь, произойдет некоторое переосмысление терминологии поэта.
Шайтан-таки пошутил: вернулся и — два письма! От тебя и от Иры Глинки.
Ларонька! Вся информация о происшедших событиях — объективная, без личных оценок, — в предыдущем письме, которое заказное. Повторяться не хочется. Скажу только вот о чем: чувствую я себя вполне сносно, а настроение зависит в основном от того, как часто я получаю письма, в особенности — твои.
Я уже писал: настроен легкомысленно, очевидно, из-за производственной неразберихи последних дней. А ты не находишь, что во всем этом есть что-то очень смешное? В самой ситуации, в частности, в расстановке и соотношении сил?
Я сейчас сижу на траве, около кавказского бильярда (бильярды здесь создаются иждивением землячеств — литовского, латышского и др. Только коренное население и всякие Агасферы — безлошадные), дожидаюсь своей очереди. Твое письмо — сплошь хвастовство. Так вот, я тоже похвастаюсь: меня специально позвали, чтобы сбить спесь с местных чемпионов.
Да, и письмо Валерию [Румянцеву] пришло. Умница ты! И как я счастлив, что ты совсем выздоровела...
Милые мои, до свиданья, целую вас всех.
Ю.
А на Туську нельзя надеть «замок супружеской верности»?