письмо девятнадцатое

9/XII/66

Так вот, трехцветную кису я и мой сосед зовем просто «кисой». (Черт, до чего неудобно писать шариковой ручкой; от своей я сперва потерял колпачок, а затем уронил ее на пол — естественно, пером вниз; взял без спросу эту вот гадость у Толи; он сказал коротко: «Потеряешь — вешайся сам».) Она отзывается. Впрочем, она отзывается и на «шлюху», и на «потаскушку». Так мы ее честим, когда она возвращается из каких-то непонятных скитаний. Для любовных прогулок она еще молода, пес ее знает, чего она шляется. Может быть, приглядывается пока? На днях она была изгнана дневальным — обошлась без параши в помещении. Толя подобрал ее, замерзавшую, а я за пазухой притащил обратно. Хороший зверь, ласковый.

А на улице сейчас не только кошки, а и люди мерзнут. Ветер запросто, на зависть нам, проходит сквозь заборы, и классическая позиция — «руки в рукава» — получила, наконец, солидную, а не только традиционную мотивировку.

Я, после долгой внутренней борьбы, переживаний и всякого гамлетизма, надел нижнее белье. Ой, как не хотелось идти на уступки! Но холод — не тетка (к сожалению; будь он теткой, все было бы наоборот), и я облачился. Облачившись, стал придумывать и искать утешения. Нашел: мои невыразимые — почти что лосины. Жаль только, что наибольшего сходства они достигают где-нибудь среди ночи, когда они гармонически сочетаются с сапогами, и я, напевая «Красотки, вот и мы, кавалергарды!»*, мчусь по направлению к деревянному домику...

10/XII/66

Новостей у меня никаких нетути. Живем, жуем, трудимся, подбираем ошметки слухов, делаем из дерьма конфетки, а потом сами же плюемся.

Смотрим всякие-разные фильмы — один другого хлеще, как на подбор: «Женщины», «Гадюка», «Опт. трагедия». Спорим, какой из них хуже.

Леня [Рендель] (который всем вам кланяется) для доказательства, что, скажем, «Женщины» хуже, чем «Гадюка», обрушивает на меня всю свою многотонную эрудицию. Ужасно он смешной, Леня. И трогательно серьезный. Мне почему-то неизменно вспоминается

...ступа с Бабою-Ягой
Идет-бредет сама собой,

когда он шествует, поматывая на ходу головой и вразброс тяпая по земле ботинками. А из них кокетливо выглядывают голубенькие портянки. Мы с ним подружились. Правда, иногда его берет оторопь и он с суеверным ужасом спрашивает: «Неужели ты не понимаешь, что надо читать газеты?!» — «Мне это неинтересно», — отвечаю я высокомерно.

С чего это ты взяла, о моя юная жена, что государство харчует меня бесплатно? Мой кондёр (так по-французски звучит это слово, ne s'est pas?) обходится мне в 14 целковых ежемесячно, и эти целковые вычитают из моих заработков. А зарабатываю я вполне прилично. В ноябре после всех таких вычетов мне начислили 5 рублей 71 коп. Ну, 5 рублей я истрачу в здешнем ларьке, а 71 копейка пойдет в фонд освобождения — на благоустройство (жилье, белье, бабье). Кнут [Скуениекс] кланяется Нелке и Сашке [Воронелям]. Он обычно появляется у меня перед отбоем, стреляет папироску, читает очередной сонет и дематериализуется. Впрочем, не так-то много усилий ему для этого надо...

Я почитываю всякие журнальчики, а в журнальчиках — всякие произведеньица, например, Агату Кристи в «Доне», «Комедиантов» Г.Грина в «И.л.» (здорово!), «Мастера и Маргариту» Булгакова в «Москве». Ну, об этой вещи стоило бы поговорить отдельно. Очень многозначительным кажется мне ее появление. А сам роман интересен до удивления. Ну что еще новенького написали авторы 20–30 гг.? Да, в «Знание—сила» весьма любопытная статья о Беранже*. Кто-нибудь что-нибудь знает о ее авторе?

О работе Славы* я поговорю, посоветуюсь; сам-то я настроен весьма пессимистически и не думаю, что даже самые благожелательные и солидные отзывы на академическом уровне могут хоть что-то изменить. Разумным его образ жизни я тоже не считаю.

А что же там Марк Моисеевич* кокетничает? Ты напиши сразу же — любопытно все-таки. Привет ему. Я часто и с удовольствием вспоминаю его наивные прогнозы и не менее наивные советы относительно моей теперешней жизни.

Очень мы рады, что Толю [Марченко], наконец, серьезно полечат. А доктор Айболит* будет лечить меня, когда я вернусь? Раз уж он такой всепонимающий.

Лиле же скажи, что она была совершенно права: никакой я не герой, не был и не буду им; и все эти высокие звания гроша медного не стоят по сравнению с теми эпитетами, которыми она меня наградила, — вот ими действительно можно гордиться. Что я и делаю. Скажи ей, что я очень, очень польщен, и привет ей.

Не забывай писать о Нелкином здоровье.

И что там у Симы Никитиной? Я получил от нее очень невеселое (и очень милое) письмо.

А другая Сима [С.Белокриницкая] обещала мне детективочку в своем переводе и — о, женщины! — обманула...

Слушай, а воздушные акробаты Гитерман и К0 совсем-совсем целенькие? А бандура ихняя, может, накрылась окончательно*, и теперь им больше не грозят такие фортели? То-то бы хорошо.

11/XII/66

Новости, новости! Вчера я получил достоверные и обстоятельные сведения об Андрее [Синявском]. К нам переселилась довольно большая группа тех, кто был вместе с ним. Ну так вот: чувствует он себя хорошо, настроение бодрое, с работой справляется. В отличие от своего незадачливого (удачливого?) компаньона живет он тихо-мирно, и относятся к нему неплохо. Пишет ли он и что, если пишет, — я не знаю. В общем, как будто все в порядке. Он кланялся мне и просил, чтобы я вел себя благоразумно. Впрочем, не иcключено, что скоро он сможет сам вычитывать мне мораль. Узнал я еще, что в октябре было у него свидание (личное) и что прошло оно хорошо. Я рад.

Тревожное у меня какое-то настроение последние дни. И никак я не пойму, в чем дело. Может быть, ожидание скорых встреч? Твое последнее письмо, Ларик, — от 29/XI; ты пишешь: «ровно через месяц». Упаси Боже влипнуть в поездку так, что получится встреча Нового года в Явасе или в дороге. Смотри, может, лучше на день-другой раньше выехать? А что касается личного свидания, то, наверно, говорить о нем удобнее всего будет тебе во время этого приезда не со мной, а с администрацией: мне-то что, я в любые дни готов к свиданию; а вот как у тебя с работой и как у начальства с возможностями — будут ли свободны комнаты, на какое время, придется ли воскресенье на эти дни и пр. — об этом обо всем, наверно, тебе можно будет договориться, особенно если интервал между двумя этими приездами будет невелик.

12/XII/66

Вчера только было устроился поудобнее с этим вот письмом — нa тебе: очередной диспут. Спорили мы с Леней в основном, а аудитория внимательно слушала и подначивала. Господи, о чем только мы не спорим! Начался разговор с вопроса о необходимости девственности при вступлении в брак, а закончился рассуждениями о том, совместимы ли эмоции с объективностью в оценке исторических событий. Само собой, я утверждал, что несовместимы.

Да, вот так и «проходят дни за днями, годы идут за годами». Все более остро я начинаю чувствовать, как нужно побыть одному. Заключение, увы, не приспособлено для разумного равновесия: в тюрьме — полное отсутствие общения, полное одиночество, здесь — полное отсутствие уединения. И это еще для меня осложняется требовательностью окружающих, тем, что я «обязан». Это либо декларируется в открытую, либо на это намекается, либо это подразумевается. Наверно, на всем белом свете есть лишь один человек — из числа моих друзей, приятелей и знакомых, — которому решительно наплевать, прозаик я или поэт, талантливый или бездарный, безвестный или знаменитый, Даниэль или Аржак. Это Толя Футман. Еще и за это я благодарен ему и люблю его.

Одновременно с твоим, Ларик, письмом я получил письма от Фаюма, Марка [Азбеля], Мишки Б[ураса]. Михе скажи, пусть не дрейфит, не выдеру я у него остатнюю ногу, дядя шутит. Юрке — спасибо за интересные и дельные суждения о стихах. Марку — за некую идею, которая пришла мне в голову после того, как я прочитал их письмо. Всем семействам приветы.

Да, еще вспомнил. Деньги, посланные тобою, получены. И еще: у меня нет абсолютно никаких возражений против личности и поведения твоего коллеги, и никто не обмолвился ни словом осуждения*; я имел в виду лишь то, о чем писал, — и больше ничего. Меня ведь беспокоят твои научные дела и научные контакты, связанные с изучением различных разделов грамматики и прочих (подобных) научных изысканий.

Получил я от Борьки Ш[рагина] «Вопросы литературы» и «Декоративное искусство». Очень хорошо, и дельно, и остро*, и, главное, отдельные положения его статей можно толковать расширительно, не только в плане эстетики. Очень жаль, что статья в «Вопросах литературы» напечатана в таком окружении. Читатели глядят на фамилии, на заголовки и попросту не читают этот раздел. Я спрашивал всех, кто получает и читает этот журнал, — увы, окружение отпугивает. Это наводит на грустные размышления о малой эффективности такого жанра — не потому, что сам по себе жанр плох или автор не на высоте и произведение слабовато, нет, все может быть (как в этом случае) в наилучшем виде, но удел жанра — появляться в специальных изданиях — заранее обрекает публикацию на очень малый резонанс. В этом смысле газета гораздо предпочтительней. Я представляю себе, какую реакцию реакции вызвал бы «Сезам, откройся!», если бы статья появилась хотя бы в «Литературной газете». Ведь и так ударная ее сила стала явственней и отчетливей от помещенного рядышком ответа — казенного, бездоказательного и трусливого: трусит автор двух вещей — во-первых, как бы читатели не согласились с Б.Шрагиным, и, во-вторых, как бы его, отвечающего, не сочли ретроградом. Да, так вот, журналы специальные, малочитаемые, а «...улица корчится безъязыкая — ей нечем кричать и разговаривать»*.

Ларка, а еще в «Знание—сила» я вычитал, что можно учиться рисованию под гипнозом. А пению?

А про чего ты делала двухчасовой доклад? Расскажи популярно, а?

А сейчас уже около 10 часов вечера. Я уже наработался досыта, перекуриваю. Перед выходом на работу я получил два письма — от Наташи [Садомской] и от Тани [Макаровой]. В Наташкино письмо были вложены переводы из Драча, пять или шесть, я оставил их у ребят и сейчас не помню, сколько. Успел заметить лишь, что их мало, и что отбор не совсем понятный мне, и что одно стихотворение («Триптих о слове») без хвоста — страницы не хватает. Вот я и гадаю, чей это отбор и где хвост потерялся. Выяснять это я не собираюсь, разве что при случае, если вызовут. Тогда же, может быть, спрошу о фотографиях, не дошедших до тебя и не возвращенных мне. То, что они рассматривались внимательно, было мне сказано в недавно состоявшейся беседе. Я думаю, что мне их вернут. Только совершенно непонятно, по каким соображениям их задержали. Впрочем, где уж нам с суконным рылом да в калашный ряд — начальству виднее, нужна ли дома моя фотография...* Еще странно, что в письме Наташки о переводах ни слова не сказано.

Зато очень здорово сказано о побоище в МОСХе. А статью Лифшица я не читал (см. выше); теперь прочту непременно — должен же я знать, кому били морду Юрка и Борька!* Хоть и не сомневаюсь, что они знают, кому бить. И с Шолоховым очень смешно и знаменательно.

А Тане напиши вот что: что я ей очень благодарен за письма, что я долго сочинял ей письмо, что оно получилось большим и подробным; я в нем рассказывал и о своей теперешней жизни и настроениях, и о том, что я думаю о ее замужестве (очень хорошо думаю), и о том, что у меня самые светлые впечатления от ее когдатошнего, очень беглого рассказа о Сереже*, и кое-какие пояснения относительно всяких щепетильных моментов, бывших в минувшую зиму*. И всякие пожелания, и просьбы. И хотя это письмо, как вы сами понимаете, не было отослано, тем не менее одну просьбу, содержавшуюся в нем, Таня выполнила: прислала фотографию. И вот и теперь она спрашивает (Таня, а не фотография; впрочем, и фотография тоже), что бы мне такое прислать. Я прошу присылать фото и стихи — в неограниченном количестве. У меня здесь есть ее стихи из «Знамени» — та подборка, где о листьях*, и переводы Фигеры*. Я хочу вторую подборку, где «Бумага, глина, полотно», стихи о городе и ночи, стихи о пожаре в Москве и вообще любые стихи, какие Тане захочется. И очень мне хочется думать, что то впечатление (представление), которое возникло у Сережи, правильное: мне и в самом деле очень хочется быть «молодым и сильным»... Самые, самые нежные приветы ей. И Сереже мой поклон. И благодарность за приглашение в Ленинград. А я и в самом деле думаю, что здорово было бы Саньке съездить в Ленинград. Мне, правда, не совсем понятно, как можно жить в этом городе, — он ведь нереальный, его на самом-то деле нет — но побывать в нем очень хорошо. Валяйте-ка вдвоем, а?

А тебе, Ларик, понравился Сережа?

Да, еще телеграмма от вас пришла.

13/XII/66

Сегодня я как следует рассмотрел переводы И.Драча. Загадочная картинка: кто их перепечатывал? Впечатление такое, что печатавший никогда не слыхивал, что существуют такие вещи, как ритм, размер, рифма. Я уж не говорю о чудовищных опечатках. Очень может быть, что стихи перепечатывал сам покойный Валерий Яковлевич Брюсов и что мои гипотезы — от излишней подозрительности, но... Очень, очень странно. Если это дело рук некоей потусторонней, инфернальной силы, то не мешало бы ей, этой самой силе, знать, что все эти стихи недавно опубликованы в киевском сборнике И.Драча*. Чур, чур меня! Я Булгакова начитался...

Мы тут с Валерием [Румянцевым] рассуждали сам-друг о том, что сейчас «стержень жизни только в равновесье добра и зла»* (это его мысль, возникшая после чтения «Мастера и Маргариты», а я ему в ответ прочел стихи. Кстати, он в восторге от Булгакова — это при том, что вкусы у него самые академические); затем стали выяснять, вечно ли так будет. Пришли к выводу, что со временем зло изменит качество: оно будет существовать, но выживет лишь одна его разновидность — глупость. И в самом деле, с подлостью можно бороться, она все-таки уязвима, а вот с глупостью драться почти невозможно и предотвратить ее немыслимо. Попробуй-ка провертеть дырку в жидком тесте!..

14/XII/66

Надо бы сегодня отправить это письмо, я хочу, чтобы оно было получено до твоего, Ларик, отъезда из Москвы. Что ж, брошу его в ящик, когда вернусь ночью с работы; а часа через полтора будет почта, может, и мне что-нибудь отколется. Хотя от тебя и Саньки ждать нечего: декабрьские письма еще не дойдут.

Вот. И стал вечер. И стала вторая смена. И я уже поработал и поужинал. И перечел письма, полученные от Иры Глинки и Марлены [Рахлиной].

Наш с Ирой поход на выставку я, конечно, помню, но вот работ этого польского скульптора решительно не могу припомнить. Зато очень хорошо помню скульптуру под названием «Обитатели Венеры» и как две девицы, внимательно осмотрев ее, сказали друг дружке: «И совсем непохожи...»

И «Золотую богиню» им. Л.Невлера тоже вспомнить не могу. Наверно, Ира ошибается, и меня в тот вечер у них не было — неужто я не приметил бы «прелестную женщину»?

А Марленке все-таки неплохо было бы прислать мне свой сборничек* — раз уж не прошедшие Главлит стихи до меня не добираются. Пожалуйста. А насчет судьбы Марленка ошибается — я ее вовсе не стираю, не драю и не переодеваю, мне это ни к чему, у меня с нею и так самые интимные отношения; разве же непонятно, что если она мне изменяет время от времени — то это всего лишь легкий флирт на стороне? А так-то я — жутко везучий, у меня получается все главное. «Обречен ты жить долго и счастливо», — так гадалка говорит одному герою рассказа М.Горького.

Ну вот. Уже первый час ночи. До следующего письма оставляю кучу тем: о стихотворчестве как средстве уединения и общения, о психах, о картинках и фотографиях из журналов, о плакатах по технике безопасности, о местных франтах и щегольстве вообще и пр., и др.

А на закуску — длинная цитата из недавно прочитанного мною: «... газета... поместила гневную статью «Шептуны» — о тех, кто рассказывает злопыхательские анекдоты. Эти подленькие, неумные анекдоты и темные слухи, писала газета, распространяют враги и изменники... народа, недовольные обыватели, мещане. Нужно объявить решительную общественную борьбу против таких распространителей слухов, злопыхателей и шептунов, и всех таковых нужно решительно наказывать».

Другая статья называлась «Накипь». Она бичевала тунеядцев, «эту накипь, которая трудоустраиваться не хочет, а живет неизвестно чем, разными сомнительными заработками, засоряя собой общество. Их надлежит... жестоко наказывать».

Где и когда были напечатаны эти статьи? Угадай-ка, угадай-ка — интересная игра. Ваши ответы вы можете присылать по адресу (см. на конверте).

До свиданья, мои милые, целую вас.

От ребят — приветы.

Ю.