письмо двадцатое

1/I/67

«Великое переселение народов в поселок Озерный^* или 16 километров на пуантах» — только один раз! Проездом! Спешите, спешите!.. Впрочем, не спешите — все уже позади. А ежели по порядку, то было так:

После нашего свидания я как начал прощаться со всеми знакомыми, так и занимался этим до самого отъезда — с трудом удалось несколько часов поспать. Толя [Футман] и Валерий [Румянцев] напоследок закармливали меня и запаивали (запоивали?). Оба были совсем на себя непохожи: Толя приумолк, а Валерий, наоборот, разговорился. И каждый, улучив минутку, когда мы оставались вдвоем, говорил мне всякие хорошие слова...

Ах, Ларка, если бы ты видела Валерия, когда я разговаривал с ним после свидания! Он слушал меня, не поворачивая головы; сначала, когда я сказал, что у меня есть для него подарок, он улыбнулся, а потом улыбка медленно исчезла и он начал медленно заливаться краской и, выслушав, сказал — очень медленно: «Да. Это подарок. Теперь жить легче»^*. Я только один раз видел раньше, как он покраснел — от гнева.

Да, так вот, утром нас погрузили в машину, я и некий Виктор Калниньш (я когда-то уже писал о нем: маленький латыш с рыжей бородкой и голубыми, как у Милы Кичиной, глазами) влезли в эту машину последними. Остальные были люди, мягко выражаясь, преклонного возраста, и мы смогли устроиться только у заднего борта, на корточках, точнее — на носках. Замерзли мы, разумеется, отчаянно. Но все равно — поездка была чудо как хороша — поездка по лесной дороге, сосны, березы, никаких тебе заборов, тихо-тихо. Красота-красотища! Мы с Виктором смотрели на все это и друг на друга и вздыхали: «Надо же! Ведь сутками сидели в Москве в прокуренных комнатах, пили водку, а ведь могли бы гонять на лыжах по Подмосковью!» (он москвич и рижанин одновременно). «Вот ужо вернемся...» Потом мы взглянули снова друг на друга, засмеялись. «Благими намерениями...»

Приехали. На другой машине прибыли Леня [Рендель] и Валерий Ронкин (один из «питерцев»). Ну, обычные формальности, то да се. Глядим окрест себя. Ма-а-аленький такой лагеречек, зоночка крохотная — переплюнуть можно. В помещениях шаром покати — голо, холодно, сыро и сиро. Но понемножку начали осматриваться, обнюхиваться — ничего, проживем. Сегодня уже есть (вчера уже были) матрасы, подушки, табуреты, тумбочки, одеяла, белье. Вода есть — даже горячая утром и вечером.

Вчера я даже побрился — ужасно переживал, что останусь на Новый год небритым, — припижонился, отогрелся, ожил. Леня говорит, что температура влияет на меня, как на лягушку: подморозит — анабиоз, пригреет — снова прыгаю. Ну и встретили Новый год, впятером, еще с нами смешной круглолицый и белесый молодой эстонец [Энн Тарто]. Кстати, эта наша пятерка — будущие герои трудового фронта, работяги и «пахари». Таких удальцов, как мы, здесь еще столько да полстолько — человек 20–25. Остальные годятся лишь на то, чтобы их разобрали на составные части и из годных деталей собирали заново тружеников, из расчета: 10 наборов деталей = один рабочий узел.

Леня будет шить рукавицы! То-то работы бракерам будет! А мы зачислены в строительную (!) бригаду. Я выразил сомнение, будет ли толк, мне вразумительно ответили: «Научим». Размышлял я, размышлял насчет интонации, решил, что подтекста нет. А почему? А потому, что за все время пребывания в Мордовии я (мы все; а Леня ведь 10-й год кончает!) впервые сталкиваюсь с вежливыми людьми в форме — действительно вежливыми. И не только со мною, с нами, а со всеми. Ну что ж, строитель так строитель.

А Новый год встретили мы здорово. Вкусно поели — у нас еще явасские запасы (мне ребята напихали в чемодан консервы, конфеты и пр.), в изобилии пили кофе, провозглашая разнообразные тосты, читали стихи и пели песни вполголоса. На тумбочке — крохотная елка, рядом с нею — мои олененок и девочка, от койки к койке — гирлянда флажков. Вот и сидели мы, и слушали радио, и пили кофе за вас, за тех, кто на 11-м и на 1-м, «за тех, кто в море, за тех, кто в горе».

Вчера же я получил телеграммы от вас, Ларик и Санька (к слову, почему «12 лап», а не 16? Если вы, которые люди, а не зверики, считаете лапами только ноги, то как это вы меня ими приветствуете? А если «лапы» — это руки, то что же такое у вас ноги?), от Фаюмов, от «Марины с семейством» [семья Бурасов (?)], от Иры К[удрявцевой], от Лени Невлера. Еще раньше, на 11-м, — от Азбелей и Маца^*.

А письма за последнее время были от Кадика [Филатова], от Лены Аксельрод, от Иры Глинки, от Майи З[лобиной]. И пишу я сейчас Людиной [Л.Алексеевой] авторучкой.

Тихо здесь, тихо. Не слышно шуму городского^*. Грустно: все мы оставили друзей на 11-м. У других еще есть надежда встретиться с друзьями с 1-го, у меня же абсолютная уверенность в невозможности встречи с Андреем. Ладно, как сказал Леня, «нас мало, но мы в кальсонах». Он тут что-то начал афоризмами и сентенциями разговаривать.

Что касается свидания, то, во-первых, сегодня радио обнадеживающе пело: «Свиданьям не будет конца!» Двусмысленно, не так ли? Во-вторых, как я полагаю, надо просто приехать, когда удобно и возможно, — и дадут свиданье.

Конечно, я вспомнил потом кучу вещей, про которые забыл сказать. Например, чтобы вы не горевали, что у вас нет моих последних фотографий, — я думаю, что предпоследние, ежели их немножко подретушировать, будут отлично выглядеть, не хуже газетных фотографий.

Покамест здесь нет газет, а радио я не больно люблю слушать; так, например, и не знаю, когда все-таки начнется съезд писателей?

Пришли мне какой-нибудь интересный номер «Недели» или привези, если скоро приедешь. И «Спутник агитатора» со стихами^*. И передай, пожалуйста, Виктору Платоновичу [Некрасову] мою просьбу о книгах. И привет.

А что до твоего коллеги, специалиста по русской грамматике, то, пожалуй, я был неправ: его работы настолько интересны, а научная добросовестность настолько велика, что он заслуживает дружественного отношения^*. Ошибки в прошлых работах? А у кого их не бывало? И на отношение к нему в определенных кругах традиционалистов можно плюнуть^* — самой обычной слюной. Не знаю, право, стоит ли только ему доводить свою добросовестность до одержимости, до жертвенности?^* Здесь, правда, очень много накопилось презрения к сторонникам «фифти-фифти»...

Поздно уже, пора спать ложиться. Вот сейчас напишу еще последнее стихотворение — и на боковую.

Это письмо будет совсем коротенькое — я ведь изрядно выбит из колеи.

3/I/67

Новости все мелкобытовые, писать о них скучно. С 1-го к нам приехал еще Сергей Мошков.

Сидим у печки, подкидываем дровишки, глядим на огонек, спим, питаемся, немножко разговариваем.

Основная задача сформулирована коротко: продержаться до марта, до тепла. Тогда я, наверное, и письма буду писать подлиннее и, может быть, снова начну стихи сочинять.

Да, получил телеграмму от родителей [Богоразов–Зиминых] и письмо с картинками от Наташки [Садомской].

Всех целую и обнимаю.