письмо тридцатое (окончание)*
12/VII/67
Итак, продолжим наши игры. Накануне отъезда с 11-го я получил два письма: от Иры Кудрявцевой и от тебя, Лар. Да, Ире нельзя не посочувствовать — с графоманами шутки плохи, сам с ними имел дело*, да и сам — графоман. Ну, ничего, пусть пишет про Пашеньку — ХVIII век все лечит. А что до ожидаемого звонка, то позвоню, ей-ей, только бы до телефона добраться... Вот скоро ли — бог весть.
Количество котят катастрофически уменьшается от письма к письму: в послании, которое я получил вчера, их уже всего четыре. Вчерашнее письмо — от 5/VII, и стоит на нем № 2. Стало быть, первого июльского письма я не получил. И очень мне жаль, я с большим нетерпением ждал его, и теперь мне не узнать, о чем ты писала. Ведь пока это письмо (мое) попадет к тебе, ты уже забудешь, о чем шла речь в 1-м июльском. И письмо от Павлика, то, о котором ты пишешь (с «литературными вкусами»), тоже до меня не дошло. А вот бандероли (штук шесть) я вчера видел. Именно видел — потому что получил из них лишь самое необходимое: зубную щетку, «Новые миры» и «Лит. газету». Остальное, по всей вероятности, вернется обратно.
Живу я в маленькой комнатке, один, как отшельник. И жизнь монашеская: встаю и ложусь рано, разносолами не избалован, и работа у меня идиллическая (правда, скорее для женского монастыря) — вяжу сетки-авоськи. То есть, не вяжу, а пытаюсь вязать. Ну решительно ни фига не выходит. И не выйдет, по всей видимости. Жаль, на 11-м у меня была мужественная, хорошо звучащая работа: я нарезал болты и загибал пружины (чего-чего, а загибать мы умеем!). Вероятно, крах на авосечном фронте обернется для меня новыми бытовыми неприятностями. Ну и хрен с ними, пусть.
Сбиваюсь я что-то с иноческого тона. Вот так всю дорогу: токо-токо настроишься на благостный лад, ан лукавый тут как тут — суетные, светские, грешные мысли в голову лезут и неудобописуемые выражения так и летят с языка.
Я не очень переживаю свое одиночество. В одном из недавних писем, помнится, я даже вздыхал о нем — вот и исполнилось. Все исполняется. А как она там, шагрень моя, уменьшается ли в размерах и сильно ли? Пожалуй, если бы мне предложили напарника в мою келью, я бы взял любого из трех (Андрюшка [Синявский], Валерий [Румянцев], Толя [Футман]); от всех других отказался бы. А вас бы, милых моих, пускал бы лишь на часок-другой. Впрочем, я это и делаю, разговариваю. С фото и просто так. Те, кто слышат меня за дверью, наверно, думают, что я тронулся. Может, так и есть. Здесь этим никого не удивишь. Да, так вот, очень ко всей этой ситуации подходит песенка «Ваше величество, женщина». С нее я и начинаю обычно свои разговоры. Окуджавские песенки, кстати, оказались очень подходящими, они сопровождают меня с сентября 1965 г. Хороший он поэт. Был? Или — есть? Я что-то давно не читал и не слышал ничего нового.
Напиши мне, пожалуйста, Ларик, о здоровье Аллы Григорьевны и Иосифа Ароновича [Богоразов–Зиминых]. И сердечный привет им.
13/VII/67
Только что получил письмо от Тошки [Якобсона] — преджигулевское, чемоданное. Очень здорово, что они надумали махнуть на Волгу; пожалуй, и я бы не отказался — если бы меня очень попросили... Как мне захотелось послушать Тошкины лекции!* Слушайте-ка — а нельзя ли эти лекции сделать, так сказать, общенародным достоянием? Читать их, скажем, не только в школе, а в лекционных залах. Для большой (я не о возрасте) аудитории? Привет и объятия Очковой Змее [М.Улановской], Эмбриону [Сане Якобсону] и самому Тошке. Да, письмо от Толи Гелескула я не получил. Кстати, Лар, ты говорила, что Майка [Улановская] собиралась написать (или написала?) о «Стрелах на снегу»? Тоже ничего не получал. Забавно, правда? И еще: смутила меня Тошкина фраза о том, что «еще немного времени» — и он увидится с Толей Футманом. Что сие означает?
Тошкино письмо принесли мне в обед; я думал — все на сегодня, и вдруг — твое, Ларка, жалостное письмо: о том, какая ты затурканная. Бедняжечка! Нет, решительно необходимо как можно скорее выбраться мне на волю, а то там тебя на составные части разберут. Я уж принял бы удары на себя, закрыл бы грудью амбразуру. А потом втихаря умыкнул бы тебя из Москвы и адреса бы не оставил... Да, а письмо-то — от 27/VII! Так что у меня появилась надежда получить твое промежуточное послание.
Приветы твои и объяснения, увы, не смогу я Лене [Ренделю] передать. Да уж теперь все равно — полтора месяца ему осталось. Ларочка, помни(те!), что я о нем говорил! Необходимо любыми средствами отвлечь его от серьезных вещей. Чем угодно: жратвой, вечеринками, театром, флиртом, что ли. Нельзя ему сейчас надрывать душу общественными вопросами, он очень плох, он болен настолько, что сам это понимает. Но и не впадайте в крайность, не говорите легкомысленно о том, что его волнует, что связано с 10 пропащими годами жизни. Впрочем, я дурак, прости меня — вы все это сами понимаете. Уговорите его, олуха, волосы отпустить и передайте ему четыре заповеди: 1) не хипешевать, 2) не метать икру, 3) не тасоваться по зоне и 4) не суетиться перед клиентом. 1) и 3) — это жаргон, значит то же, что 2) и 4).
15/VII/67
Отдельная однокомнатная квартира — это все-таки слишком большая роскошь в здешних условиях. И я вполне согласен с начальством, которое меня «уплотнило». Теперь по левую рученьку от меня возлежит Валерий Ронкин, чешет бороду, уговаривает меня пойти (при первой возможности) в турпоход. В промежутках зачем-то читает «Иран при первых Ахеменидах». Ох, уж эти мне книжники! Между нами — нейтральная полоса, «а на нейтральной полосе цветы — необычайной красоты»*: газета четырехдневной давности, пепельница с окурками и письмо от Ирины, которая не Глинка, не Кудрявцева, не Уварова, совсем наоборот — Ронкина. Таким образом, я, вероятно, буду узнавать о Саньке раньше, чем ты*. Пока что дитя успешно справилось с одной задачей: заглушило пением (!) какой-то джаз на пароходе. Так сказать, силовой аттракцион. Но что будет с бедными его компаньонами, когда они будут в тайге и ему захочется что-нибудь спеть? Одно хорошо: от нападения лесного зверья они застрахованы...
Отдали мне нынче пасту, крем, мыло. Судя по количеству мыла, мне придется отсиживать весь свой срок до конца.
16/VII/67
В одном из недавних писем ты писала, что, мол, на Наташкином дне рождения или еще на каком-то сборище вы все говорили обо мне так, как будто я с вами, только что вышел на минуточку, т.е. как бы ощущали мое присутствие. А ведь может и такая штука получиться, что все мы привыкнем к сложившейся ситуации. Я со спокойной иронией буду тянуть свой воз по кругу еще три года, перестану бесноваться; а вам разговоры обо мне вполне заменят меня; тем более, что в разговорах я все-таки хоть немножко да лучше, чем на самом деле. Раз мое присутствие ощущается, то, должно быть, я сам и не так уж необходим.
Дурацкий характер: мечтал об успокоении, о ровности, о «плавности» — обрел все это. Обрел — и тут же испугался. Слишком много я видел здесь спокойных людей — «как пульс покойника»*. Начал искать причины для плохого настроения и, разумеется, нашел: возраст, творческие возможности (невозможности) и всякие прочие страсти-мордасти, о которых не пишем.
Идея сделать из меня человека овладела Валерием, как массами: вслед за пропагандой туризма он предложил обучить меня химии. Я ответил ему формулой. Кажется, химической.
А еще мы сегодня в бане были, так что чистые-чистые нечистые.
Тоска зеленая в клеточку, в полоску и в крапинку. В основном в клеточку(е).
20/VII/67
Ура, пришло твое июльское письмо, Лар. Я и рад тому, что оно все-таки появилось и что я узнал, скажем, о визите Романа*; и все же ужасно нескладно получать письма в обратном порядке. К сожалению, я уже не могу передать твои приветы мушкетерам с 11-го; но могу сообщить, что подарки они получили — и Антон, и Толя (книжка очень понравилась), а что до всякой санитарии-гигиены и писем — это мне неизвестно. Если и получили, то уже после моего отъезда. Не знаю также, получила ли ты от них и от меня известие, что я снова на 17-м.
Странные какие-то разговоры приходится мне последнее время вести; уже дважды здесь, в Озерном, я беседовал с достаточно ответственными лицами в достаточно высоких званиях. Но цель этих бесед и причина их мне неясны: всё интересуются, как я отношусь к моим бытовым и трудовым неприятностям. Ну как я могу к ним относиться? Конечно, они мне не по душе. Но ведь я же никому никаких претензий не предъявлял, я просто считаю это бессмысленным. Почему возникла необходимость обсуждать все это со мною?* Тем паче, что никаких результатов (для меня, по крайней мере) из этих бесед не воспоследовало. Ну ладно, им видней.
В ухо мне капают и вдувают какую-то стерву — течь почти прекратилась.
Ларка, ну «почему ты такой оптимист»?* Что-то есть? Или просто так? Нет, ты не подумай, что я против простотакового оптимизма — отлично, если хорошее настроение «без причины и ни от чего». А вот ежели причины есть — вот бы мне узнать.
Притащили книги из библиотеки!!! Шекспиров всяких, Шиллеров мы не читаем. Фигушки. Ради формы (все-таки я же литератор) я выписал Марка Твена. Разумеется, и в него я загляну. Однако главное чтиво — это всякие «Вокруг света» и тому подобные издания. Приключенческая и детективная продукция вообще идеальна для наших сегодняшних условий. Я, кстати, был бы очень рад получить новое издание Сименона. Я, разумеется, не требую, даже не прошу — просто робко и застенчиво вздыхаю... Так вот, читается здесь очень хорошо. Нам бы еще освещение наладить — совсем бы благодать. И кто бы мог подумать, что я в заключении не отучусь от чтения, а, наоборот, начну даже газеты читать? Книги, если говорить всерьез, здесь есть. Новое издание Шекспира. Ты знаешь, Лар, зря все-таки старик Толстой ругался — совсем даже неплохой был писатель этот самый Вильям.
И как хотелось бы мне снова познакомиться с Тошкиной статьей о Маршаковских и Пастернаковских переводах сонетов!* Что, опубликовали ее или нет? Милейшие наши друзья-переводчики старшего поколения обещали ведь шекспировский сборник. Но мы ждем, как водится, обещанного три года; а потом про обещания забывают.
И М.Твен почти полный тут есть. А, кстати, когда это Нэлка [Воронель] умудрилась перевести один из его рассказов? Взял 2, 3, 4 томa, читал с удовольствием; но это раньше; а теперь я буду читать «Том Сойер за границей».
23/VII/67
Ну вот, Ларик, получил я твое письмо от 11/VII, адресованное уже в Озерный. Теперь мне кое-что стало ясно — по поводу состоявшихся у меня бесед. Ты не должна волноваться, что какие-то твои поступки ухудшают мое положение*: считается, что очередной мерой наказания является содержание в тюрьме — а это меня вовсе не пугает. В каком-то смысле, может быть, даже и лучше было бы. То есть я к этому не стремлюсь, но и не боюсь такой возможности. Единственное, что меня расстраивает, — это то, что ты тратишь время, силы и нервы на все эти заявления, беседы, объяснения и выяснения. И, разумеется, впустую. Я не верю — я уже, кажется, писал об этом — в какой бы то ни было результат. Тебе всегда ответят, что все, что ни делается, все происходит в рамках законности. Правда, во время последней беседы (с представителями Москвы) этого не было, мне не возражали и мои доводы не оспаривались. Ну и что?..
Житье-бытье идет помаленьку; именно помаленьку, очень медленно. Плетем с Валерием [Ронкиным] авоськи. Он меня все время подгоняет — жутко деятельная натура. На минуточку оставишь его без присмотра — и он тут же начинает строить светлое будущее. Угомону на него нет! А если всерьез — очень неплохой парень, дельный и смелый. Вот только на поворотах его заносит. Но это он и сам понимает.
А как это ты надумала ехать под Тарусу? На авось едешь или кто-нибудь поможет тебе там устроиться? Напиши.
Вот и вечер. Я продрых все воскресенье, даже Ронкин, понимающий в этом деле, потрясен. Но что еще делать на этом необитаемом острове? Он (Ронкин, а не остров) посоветовал мне именоваться «Даниэлем Крузо», а сам попросился ко мне в Пятницы. (Кстати, его ко мне подбросили именно в пятницу.) Попугаи и людоеды имеются*. Борода у Валерия есть, а у меня будет — бриться раз в 10 дней не имеет смысла. Так что, если бы не риск снова лишиться своих записей, можно было бы начать создавать еще одно добавление к робинзонаде. Но, пожалуй, не стоит. Слишком банально. Любой щелкопер, вроде Сервантеса, Камоэнса, Чернышевского, Достоевского и прочих, почему-то считал своим долгом заниматься в этих условиях изящной словесностью... Даже основоположник соцреализма А.М.Горький создал своих «Детей солнца» в Петропавловке, что свидетельствует о некоей писательской мономании: ведь он писал в ужасных обстоятельствах, ему даже вместо сливок давали всего лишь молоко. Нет, я — писатель по случайности и поэтому не пойду по проторенной дорожке и не буду создавать маловысокохудожественные произведения типа «Дон Кихота»...
Уже темнеет, а свету у нас — электрического — нет. Спокойной ночи.
Валерий напишет Ирине [Ронкиной] в конце августа; он просит тебя сообщить ей, что он здоров, бодр, что все в порядке. Я, со своей стороны, все это подтверждаю. Ну а то, какова его теперешняя жизнь, можно узнать из моего письма. Бороду он не расчесывает (нечем), и поэтому всякие мелкие предметы, вроде карандашей, спичечных коробков и зубных щеток, отлично держатся в бороде. Очень, очень красиво. Когда он вернется, Ирина сможет цеплять на его бороду плечики с платьями. Вам с Санькой и всем друзьям от него привет.
25/VII/67
Только что получил твою телеграмму. Она добралась до меня сравнительно быстро — всего за 4 суток. «Честь и слава почтальонам!» — ведь от Яваса, где она была принята в день отправки, до Озерного целых 17 километров! Так или иначе, а я теперь знаю, что ты получила мое письмо. И впредь так же поступай. Одно мне непонятно: ты же писала, что числа 14–15 уедешь отдыхать, а телеграмма — от 21-го — из Москвы? Как так?
Перечел последнее твое письмо и — в который раз — потрясен твоей непроходимой тупостью. Надо же — человек, имеющий дело со всякими знаковыми системами, кодированиями, пиктографическим письмом и еще черт знает с чем, не в состоянии запомнить десяток знаков на погонах! С генералом ты беседовала, дура деревенская, с генерал-майором, вот с кем!* Трепещи теперь задним числом.
Ах, как мне прискорбно чувствовать твою неразвитость, как горько мне, представителю «слиты» (гибрид от «элиты» и «сливок общества» — местный неологизм, адресованный нам одним из здешних), сознавать, что судьба моя связана с таким безнадежно серым существом. Если бы я не сидел в ШИзо, я попросился бы на строительство и закрутил бы роман с представительницами соседней зоны. Уж они-то, эти милые создания, не поладившие по чистой случайности с УК, разбираются в количестве и качестве звездочек на погонах. Кстати, я уже получал приветы от них (увы, вполне целомудренные).
И такие удары с твоей стороны в то время, как я здесь усиленно размышляю о смысле жизни, решаю, что есть вечное, а что преходящее, думаю о единстве многообразного и о том, что субстанция как субъект есть чистая простая негативность, и именно поэтому она есть раздвоение простого, или противополагающее удвоение, которое опять-таки есть негация этого равнодушного различия его противоположности... Эх, ты, черноногая, не знаешь, где генералы, а где майоры!..
29/VII/67
Вчера, Лар, я получил твое письмо — № 6. 4-го и 5-го писем — как не бывало. Есть, правда, надежда, что они все-таки будут мне отданы, ведь с очередностью писем всегда здесь какая-то чехарда. Что меня возмущает — это что за целый месяц я получил всего одно письмо не от тебя, Тошкино. Конечно, может быть и так, что попросту не пишут — лето все-таки, все разъехались или просто люди устали писать безответно — тогда бы все было в порядке, все понятно. Но я подозреваю, что письма пропадают, исчезают для того, чтобы я не слишком зазнавался, что меня помнят и, кажется, любят. Тем более исчезать им легко, что они не заказные, без уведомлений. Обидно. И не только за себя, а и за тех, кто писал. Так вот, о твоем письме. Прежде всего, как здорово, что ты на Оке и что тебе так славно отдыхается. Только вот Кони читать вредно. Он жил в простодушные времена, не знал, что такое «внутренний редактор» и поэтому сглупу писал что попало. А неискушенный в отечественной истории и, наоборот, искушенный в сегодняшних историях читатель как начнет сопоставлять — батюшки светы! Суд присяжных, дело Засулич, реакция прессы, просто реакция, весьма странная, с нашей точки зрения, позиция председательствующего — как все это переварить? Начнешь размышлять — глядишь и отдых побоку. Вот шитье и купанье — это дело. А что ты шьешь? А швы обметываешь? Тут как-то я одному человеку сказанул, что ты шить умеешь, вот только со швами никогда управиться не можешь; так он обещал сделать какое-то хитрое колесико, которое избавляет от обметывания швов.
Комиссия? Бог с ней. Я во все это не верю*, это нужно для отчетности, галочку поставить.
Насчет прогнозов. Я уже привык к самым противоречивым слухам, к радостным и мрачным; и, действительно, именно твое письмо меня растревожило: ведь только ты, не в пример всем другим, никогда не обнадеживала меня в письмах. А тут вдруг такое письмо от тебя! Ну я и размяк.
№ телефона я уже запомнил наизусть.
А где Кэрька? Она с тобою на Оке? А Туська со чады?
О Саньке узнаю из писем Ирины к Валерию. Кажется, им всем там неплохо: люди симпатичные, свои, маршрут нетрудный, цель достаточно дурацкая* — все в порядке. Валерий не знает лишь новосибирцев — может, их знает Санька? Нас это несколько занимает.
Когда-то ты писала, что люди, лишенные музыкального слуха, но приверженные к вокалу, идут в геологи и в туристы, чтобы невозбранно предаваться этому пороку. Добавлю: совершают противозаконные поступки и отправляются в лагеря. А там, стремясь к уединению, садятся в ШИзо... Очень любит Валерий петь туристские песни...
Нынче воскресенье и немножко солнышка. В будние дни мы уходим в рабочее помещение до того, как солнце к нам заглядывает, и возвращаемся, когда оно уже на другой стороне.
Книг у нас предостаточно, газету приносят и время от времени хрипит радио. Не знаю, правда, как дальше будет с чтением: с каждым днем темнеет все раньше, а света для чтения в нашей комнатке нет. И неизвестно.
Все-таки противоестественно глупо, что я нахожусь сейчас здесь, в этом помещении, вместо того чтобы быть сейчас с тобою на Оке и портить тебе настроение жалобами на комаров, дождливую погоду и вздыхать об удобной тахте. Иногда с меня слетают к чертям все мои грошовые «понимания», «проникновения», «трезвые оценки реальности», и я начинаю рассуждать «по-детски», т.е. так, как единственно и стоило бы рассуждать: «А почему, собственно говоря, я не должен был, не мог говорить то, что думаю, что казалось (и кажется) мне верным?!» Но я — молодец: ухмыляюсь цинично, как прожженный политикан, и напеваю под нос: «Уймитесь, волненья и страсти!..»
Забыл сказать, что разговор мой с высокопоставленными лицами происходил уже после твоего разговора с комиссией — числа, примерно, 19 июля.
1/VIII/67
Ну вот, сегодня я отправлю это затянувшееся послание. Событий у нас пока никаких не произошло, если не считать того, что появилась лампочка, забранная решеткой, рассчитанной для содержания молодого тигра средней свирепости. Повышение продуктивности на авосечном фронте двигается вперед, но черепашьими темпами. Писем я больше не получал никаких. Бандеролей тоже. Пожалуй, зря я отменил заказ на газеты и журналы.
Ларик, письмо это, разумеется, придет после 8 августа. Но ведь ты догадаешься, что в этот день я буду тебя поздравлять и, может быть, даже поцелую? Чертовски не повезло: здесь у нас во дворе росла одна-единственная ромашка, я собирался ее сорвать утром 8-го и переправить тебе (нуль-транспортировка); но она, окаянная, осыпалась еще вчера. А «что за свадьба без цветов? Пьянка — да и все»*. Ну ладно. Пусть вам будет весело и хорошо. Валерий тебе кланяется, поздравляет и желает всяческих успехов. Еще он желает почему-то, чтобы ты обрела меня поскорей. Ну-ну. Из его уст да богу в уши. У него у самого, бедняги, послезавтра день рождения — и ни глотка кофе, ни одной новой морды. Хотя моя, кажется, ему еще не надоела. Он очень трогательно заботится о моем настроении, утверждая, что наши тосты сбываются и сбудутся полностью. Но мы все же отметим эти две даты — 3 и 8 августа: у нас есть пачка сигарет — для Валерия и пачка «Беломора» — для меня; вот мы и будем роскошествовать в эти дни, наплюнув на махорку.
Я уже как-то даже стесняюсь слов: «Пишите чаще», потому что, по твердому моему убеждению, это самое, как его... Министерство связи, что ли? — избирательно халтурит.
С днем рождения, Ларик! Целую и обнимаю тебя.
Всем-всем приветы. Ю.
Да, на отдельном листке — стихи*: опять сорвался, всерьез написал. Вдруг забыл, что у Маришки [Домшлак] в конце фамилии — «г» или «к»; но «Фаюм» — ничуть не хуже, по-моему. А «Песни простофили» сочиняются и к следующему письму будут, наверно, готовы.
Непременно подтверди получение письма. Может быть, стоит и другим слать мне только заказные письма? Все-таки шанс, что будут доходить.