письмо тридцать шестое
19/I/68
Жуткое дело, как я разленился. Каждый день собирался сесть за письмо, и каждый день находилось что-нибудь, что можно было делать с меньшей затратой энергии. Опять же — все к лучшему: до вчерашнего вечера я был уверен, что мои последние письма не дошли до вас, а вчера получил вашу телеграмму и возликовал. Милые дети, прошу вас, не забывайте сразу же подтверждать получение моих писем. Дело ведь не только в том, что я волнуюсь и что трудно писать, не зная, услышали ли вы сказанное раньше. Дело еще и в том, что убежденность в недобросовестности почты толкает к различным мероприятиям; а если причины не в почте, а в вас, то любые мои акции выглядели бы глупо.
Вот вам сразу отчет о полученной корреспонденции. Было два письма от тебя, Лар (№ 3 и № 4); письмо от Майки Улановской; открытка от Кости*; письмо от Фаюма; письмо от Марленки [Рахлиной]. «День укр. поэзии» от Надежды Светличной. А из твоих бандеролей, Ларка, я получил только тетради и всякую санитарию-гигиену; белье и елочные украшения «не положены» — очевидно, в прокуратуре, на которую ты ссылаешься, незнакомы с инструкциями. Но ты не горюй — я не замерзну: здесь душевное тепло обладает способностью материализоваться в самых заземленно-бытовых предметах.
Помнится, последнее письмо я отправил 4 января? Что было после этого? Было Рождество, на этот раз православное, со всеми принятыми обязательностями: трапезы с елкой и со свечами (утренняя — «только для семьи»), с добрыми пожеланиями и вечером — колядки (с весьма забавными орнаментами, не предусмотренными традицией).
Был «великий исход» Бена [Ронкина]. Он появился среди нас бодрый, веселый и нафаршированный идеями, с физиономией цвета молодой травки; он несколько озверел от месячного с лишком молчания и теперь усердно наверстывает упущенное: сорок швейных машин не могут перекрыть его голосок...
Был — позавчера — день рождения Виктора [Калниньша]. Ему стукнуло 30 лет. Всенародных торжеств по этому поводу не было. Мы собрались маленькой компанией и тяпнули кофейку за его здоровье. Ради такого дела нашлись даже две пачки рижских сигарет. Он — Виктор — кланяется и благодарит за поздравление.
Две книжечки меня интересуют: Сименон и недавно вышедшая книга маршала Баграмяна. И еще «Искусство и элита» Ю.Н.Давыдова (1966, «Искусство») и «Кельтская цивилизация и ее наследие» Яна Филипа (есть, кажется, в магазине «Дружба» на ул. Горького). Расстарайтесь, а?
Читаю я много и все вперемешку: украинские стихи, журнал «Нева», Солоухина («Письма из Русского музея» — читали? Не берусь судить, удачно или нет он браконьерствует в искусствоведческих угодьях, но кой-какие мысли «по поводу» кажутся мне верными. Кваском, правда, припахивает...*)
Да, что я еще хотел сказать. Ларик, я думаю, что на свидание нам рассчитывать не стоит — у меня предчувствие, что и в следующий раз окажется какая-нибудь причина, вернее — повод... Так что лучше не строить иллюзий. Да и вообще — об чем звук, как говорят в Одессе. Два с половиной года — ха! Перебьемся.
Еще я получил телеграмму от Гитерманов — ответ на мою новогоднюю открытку.
Относительно житейской философии, которую Марленка развела в последнем письме. Кокетничает мадам. Но ежели мне нравится, когда женщины кокетничают, то это лишь в том случае, если они не выходят за пределы своей бабьей прелести. А здесь — семь верст до небес и все лесом. Во-первых, совсем не «лучше терпеть, чем барахтаться» — и не только не лучше, но и не легче; во-вторых, лозунг «противно что-нибудь делать вообще» — идеальный клич для утопающих в говне. И, бог мой, как будто не ясно, что «ничегонеделание» имеет целую шкалу состояний, легко и незаметно переходящих одно в другое. Охнуть не успеешь, как «ничегонеделание» образца «неучастия» или «ненасильственности» перейдет в «ничегонеделание», восхищающее угрюм-бурчеевых всех мастей и времен. Да что уж о философии — по-житейски эти рассуждения несостоятельны. Помните, что говорила предводительница стаи отстающему гусю в «Путешествии Нильса»: «Скажите новичку, что лететь быстро легче, чем лететь медленно... скажите, что лететь высоко легче, чем лететь низко...»
О Боре Чичибабине я не думаю «хуже, чем есть на самом деле». «Лучше» — тоже не думаю. И вообще я о нем никак не думаю. За исключением тех случаев, когда читаю его стихи. Но, право же, не моя вина, что эти чудесные стихи существуют для меня отдельно от их автора. Впрочем, спорить и иронизировать, ругаться с ним я бы не стал. Ругаться я могу и буду лишь с теми, кого люблю. Вот как сейчас с Марленкой.
Очень меня позабавил эпизод с визитом Толи и Вити* — из твоего, Лар, письма. Но что-то я никак не пойму: какую же все-таки позицию занимают упоминаемые в том же письме Вадик и Саша?* То ты пишешь, что они «не узнали» тебя (что, кстати, вполне могло быть на самом деле: ведь виделись-то два-три раза в сутолоке и сумбуре); то тут же говоришь о том, что они приходят — для того, чтобы ввернуть при случае: «Были у Даниэлей...» Как же все-таки? Трусят или не трусят? На Сашу это, мне кажется, не похоже.
21/I/68
Вам известна, милостивые государи, исполненная изящества и верная натуре прелестная поэмка Саши Черного «Всероссийское горе»? Так вот, три дня я грипповал, и на каждый из этих дней у меня были широчайшие творческие планы. Но... «Итак, начинается утро...»*. В общем, из трепу не вылазил.
К делу. Сообщено совершенно официально, что отдавать бандероли будут только с канцпринадлежностями и чтивом. Так что не тратьте деньги и время по мелочам. Подумаешь, носки-портки, зубная паста и прочее. Даешь сразу пишущую машинку — она ведь канцпринадлежность! Нет, серьезно, братишки-сестренки, плюньте вы на все это и не ставьте меня в неловкое положение — я ведь просить не стану: «Отдай бандерольку, начальничек... Положи на губку...»
Я соврал — я не все время трепался. На днях вручили мне книгу Эйдельмана о корреспондентах «Полярной звезды», рассказы Бернарда Маламуда и сборник Владимира Максимова*. Взял я этого самого Максимова и стал читать. Ну, первая повесть мне знакома, читал в каком-то журнале, запомнил, хоть и не восхитился. Читаю, злюсь и фыркаю: слог кудреватый, форсистый; с композицией тоже выпендривается в каждом рассказе. Да что за черт, думаю, чего это Ларка вдруг прислала? Хочу захлопнуть книжку. Не захлопывается. Ладно, пойду покурю. Пошел в умывалку, закурил. Сделал две-три затяжки — бросил, пошел читать. Так, рыча и чертыхаясь, ехидничая («многоречивая тишина» из рассказа в рассказ, то да се, чуть не ритмическая проза, подумаешь — жаргоном удивил! Знаем мы эту романтизацию блатного мира, — так бормочу), дочитал книжку до конца, не отрываясь, залпом. Слушайте, он молодчина, этот Максимов. Здесь, в письме, не место рассуждать, почему он молодчина, — но, ей-богу, несмотря на бесчисленные литературные просчеты и слабинки, он — настоящий литератор. Эх, кабы еще редакторов (и внутреннего в том числе) побоку! Опять заврался я: охотно бы посудачил с ним именно с редакторских позиций.
Кстати, забавно: единственный разговор об этом авторе был у меня где-то числа 9–11 сентября 65-го года*. Тогда я чуть-чуть узнал о его биографии.
За Маламуда я еще не брался. Не сомневаюсь в качестве перевода. А что, времена дарственных надписей на таких книжках прошли? Или продолжаются? Так или иначе, при случае передайте мое неизменное уважение*.
22/I/68
Что ж, вот и январь идет к концу. Считаю дни до тепла. Не то чтоб я очень уж страдал от холода (хотя, признаться, градусов ой как маловато!), но вот думать и тем паче работать (писать) я почти не в состоянии.
Майке (Улановской) и Фаюму скажите, что письма их очень хороши. А то Фаюм все сокрушается, что, мол, жанр эпистолярный не дается. Ерунда. Мне же все это интересно ничуть не меньше, чем всякие литературные новости, чем всякие цитаты из книг и статей или взгляды тех, кто, понимая суть дела, не сказал ни единого слова. Ей-ей, житейские мелочи, быт, кто с кем подружился или поругался — такие вот подробности узнать любо-дорого. Словно газету читаешь, издаваемую специально для тебя. Кстати о газетах — с интересом читали январские «Известия» и «Комс. правду» — статьи о процессе*. Подумать только, до чего люди дошли в авторском своем тщеславии! Ай-ай. Ну-ну. Гм-гм. Елки-палки. Добро пожаловать*. Креста на них нет. И это в то время, как.
Подожду-ка я до вечера, и если сегодня почты не будет, отправлю письмо, а то затянул я с ним до конца месяца. Пора восстанавливать график.
Да, забыл совсем. Я тут прочитал любопытную книжицу. Называется «Записки из мертвого дома». Написал какой-то Достоевский Фэ Мэ. Давно уж написал, лет сто назад или больше. Такие вот книжки рождают мыслишки. А мыслишки — это излишки. А с излишками известно что делать надо. В общем, могу сказать, что прошло всего сто с лишком лет, а книга на 50% утратила актуальность. Говорят, он еще чего-то написал?..
Вечером. Только что получил твое, Лар, письмо № 2 (а где № 1?) и письмо от Ленички [Ренделя], очень интересное, хотя малость и бестолковое. Мы все его нежно любим и вспоминаем ежедневно; а один день его имя вообще с уст не сходило: нас с Беном поставили обрезать рукавицы, т.е. делать то, чем занимался Ленька. Бьюсь об заклад, он не сообщил вам, какой проект изничтожения еврейского племени предложил Бен? Было предложено поручить Леньке делать обрезание всем новорожденным: рукавицы и перчатки Ленька кромсал так, что получались митенки... Его приветы я всем передал, все ему кланяются. А я прошу его передать привет Юлию, Пете, Стелле*. Я ведь не ошибся, мы были с нею знакомы? Что касается его смелого утверждения, что «Женя Якир — приятный парень; жена его — тоже», уверьте его, что он, Ленька, ошибается: жена Жени — очень милая женщина, насколько я успел заметить...
Ларонька, я просто счастлив, что Кирюшка уже здорова! Я так волновался — сил нет, а теперь все отлично, все хорошо; ну конечно, я и не сомневаюсь, что это ты ее выходила, ты же и швец, и жнец, и филолог, и академик, и герой, и публицист, и медработник.
Ладно, буду ждать обещанного продолжения. Да, о Лешкиных [Пугачева] рисунках я знаю из Марленкиного письма — а о другом подарке узнал впервые*. Привет и ему, и Марку [Богославскому], и Оле [Кучеренко], и всем-всем. Лине и Алику Волковым.
До свид., милые, целую и обнимаю. Ваш Ю., он же — дон Хиль-Утепленные штаны, он же — узник Железная Миска. Есть ли какие-нибудь вести с 11-го? Кланяйтесь друзьям.
Да, от Леньки я получил две телеграммы и два письма, считая и сегодняшнее.