письмо сороковое
4/III/68
Хотел я, милые мои, начать со ставшей уже стандартной фразы: «Ну вот я снова вошел в колею», а потом пришло на ум, что последнее время я только и делаю, что «вхожу в колею». (Правда, о том, что «выхожу» из нее, я сообщаю, как правило, с запозданием.) Какая уж тут колея, когда я, по местному выражению, «пошел по кочкам». В общем, все в порядке: жизнь идет по предусмотренным свыше рельсам — быт, развлечения, работа. Нынче вот мы с Беном [Ронкиным] по 100% сделали — догоняем Сережу [Мошкова] и Виктора [Калниньша] (о них Ян [Капициньш], латыш, наш сотрапезник, сказал как-то, с ужасом глядя, как они «пашут»: «Эти две Стахановы...»)
В прошлую пятницу получил сборничек Межирова от Юры Левина и книгу Ю.Давыдова с авторской надписью. Пусть Боря передаст Давыдову* мою благодарность — я очень тронут и польщен его вниманием. Местные знатоки ахали: «Как? От самого Давыдова?!» Надо вам сказать, что такие события, как книга с авторской надписью, присланная сюда, да еще от человека, с которым не был лично знаком, воспринимаются здесь как подарок всем нам. И это, в общем, так и есть. Я это почувствовал, когда Валерий получил книжку рассказов с надписью от автора — своего школьного товарища. Я думаю, разжевывать это не стоит — и так понятно. Вот почему, кстати, я так беспокоюсь о книгах, увезенных Леней [Ренделем], — о книгах Копелева, Белинкова и др.
Понемножку теплеет. Уже можно выходить из барака, не упаковываясь предварительно, и вынимать руку из кармана, чтобы открыть дверь, не тоскуя заранее. Отважные инвалиды днем снимают шапки и подставляют лысины каким-то лучам — не то ультрафиолетовым, не то инфракрасным, пес их знает. И кофе мы сегодня сварили совершенно упоительный. И вообще в надежде славы и добра гляжу вперед я без боязни*. Был у меня недавно разговор с высоким начальством, и оно — начальство — сказало, что в принципе не исключен вариант возвращения на 11-й, в Явас...
6/III/68
Что-то у меня «мертвый сезон»: не сочиняется, не переводится, даже вот письмо не пишется. Спать все время хочется — весна. Засыпаю над чтивом — что над «Неделей», что над «Рассуждением о добровольном рабстве» Этьена де ла Боэси. (Это всё мои умные друзья не оставляют попыток сделать из меня человека.)
8/III/68
Нынче и завтра — спасибо женщинам! — гуляем. Как приятно не шить рукавицы! Вот с утра съели мы свой суп, национальный по форме*, и вместо того, чтобы топать в цех, собрались в кружок, глотнули кофейку за милых женщин. Ах, милые вы мои, если бы вы знали, как без вас тошно. Нечего, нечего улыбаться — я не о том. Я вполне серьезно убежден, что отсутствие женского общества действует отупляюще, что все мы (я, по крайней мере) не можем и вполовину проявить себя, когда не слышим женского голоса, не видим внимательных глаз, не любуемся, как вы поднимаете руки, поправляя прическу... А тут... Стоит ли выезжать на ристалище, если нет надежды получить улыбку, как венок на кончик копья? Знаю, вы, небось, иронизируете: «Что, не перед кем хвост распускать?» Так ей же богу, вспомните: я ведь больше любил смотреть и слушать; а если выпендривался, то без всякого «злого умысла», рефлекторно. Все это от тех же самых причин, от которых было сказано до меня:
Присягаю вам ныне и присно:
Ваш я буду во веки веков...*
что в переводе на язык презренной прозы означает: «Горбатого могила исправит»...
9/III/68
«Какой большой ветер напал на наш остров...»* Это на днях по радио пели. Хорошо все-таки среди обычной муры услышать милую песенку. А на наш остров напал большой снег. Третий день валит и валит — ни проходу, ни просвету. И я, хоть и понимаю, что гулять надо, не могу заставить себя вылезти из барака. Читаю Сименона (прочел уже), слушаю (в который раз!) рассказы бывалых лагерников, толкую с товарищами. О чем? Да обо всем на свете. Заявляются, к примеру, Сергей и Валерий. Грустные. Сосредоточенные. — «Что с вами?» — «Плохо». — «А что?» — «У нас депрессия». — «Что же делать?» — «Пожрать надо». После чего они достают из карманов ложки и в мгновение ока слопывают банку яблочного джема. Вдвоем! Оно конечно, мы могли бы и побить их, но — депрессия, хрен их знает, как на них затрещины повлияют?! А вдруг совсем озвереют? Да, так вот, сожрав джем, Бен воодушевился и втравил всех в идиотский спор о пьянстве. Для нас это так же актуально, как автомобильные гонки в Чикаго или конкурс красоты в Волоколамске... Самое удивительное, что все мы мобилизуем весь свой культурно-научный багаж, чтобы победить супротивника, горячимся, фыркаем и язвим.
Какие фильмы я видел последнее время? «Сестры» по А.Толстому — очень неприятная картина. «Бум» — итальянская, я ее смотрел незадолго до сентября 65-го. (Кстати, ты ведь знаешь, Ларка, мой никчемный дар — помнить, где и с кем я смотрел фильмы? Так вот, сейчас я глазел на экран, а сам все думал о том дне и тех людях, с которыми был на этой картине впервые.) Еще — «Дикий мед», по роману Первомайского, который я не читал. А теперь, вероятно, и не буду читать. Несколько месяцев назад я столкнулся с анонсами и теперь пошел смотреть сию ленту не без любопытства. Увы, прав был Омар Хайям:
Поговорим о странностях кино —
Загадочно и двойственно оно:
С его реклам благоухают розы,
А на экране — сущее г... .
(Перевод Корнелия Непота)
Еще какие новости? Так, мелочи разные. Для них, пожалуй, тоже следует завести отдельную рубрику: «То, что я забуду сказать на свидании» (если оно будет, разумеется). Вот для начала:
*У меня начали отчислять из заработка суммы в «фонд освобождения». Фундамент уже заложен — 19 (девятнадцать) коп. за февраль...
*Роман Ивана Стаднюка «Люди не ангелы» читать не следует: жизнь коротка, она дается человеку один раз и т.д. по Н.Островскому.
*На самокрутки лучше всего употреблять «Известия» — наиболее рыхлая газета (я имею в виду качество бумаги).
Из раздела «Заниматика» («Занимательная математика»):
А.Л.Дымшиц
B вожди духовные готовясь,
Стать либералом тороплюсь:
Ведь минус стыд на минус совесть
Дает большой житейский плюс1.
Из раздела «З.Н.П.» («Заметки на портянках»):
*Лишение свободы стимулирует тягу к политике: здесь люди начинают регулярно читать газеты и слушать радио. Что-то тут недодумано, ибо результат явно обратный: уж больно велик контраст между целью заключения и его реалиями.
*Один из самых тягостных моментов — одинаковость одежды. Не уродливость, не неудобность, а именно одинаковость. Две недели — недавно — я носил свитер, и две недели радовался этому, не снимал свитер, даже когда было жарко. То-то ужас в Китае: 800.000.000 х/б кителей!
*Развлечения здесь — это не только развлечения, это еще и одно из условий сохранения личности. Было бы очень трудно выдержать груз несвободы, если не было бы каких-то «выключений» из привычного круга. Это — потребность психики — вот почему мы так падки на все, что угодно, от игры в снежки до кино.
11/III/68
Второй день пьянствуем напропалую: реки кофейные, берега конфетные. Вчера справляли день рождения Кирюхи, желали ей многих лет гава и виляния хвостом на радость всему семейству. Сегодня пили за здоровье Саньки. Ау, Малыш! Как тебе семнадцатилетится? Надеюсь, ты не будешь смешивать напитки нынче вечером? Главное — закусывай как следует... И еще сегодня дата: пять лет со дня приезда Виктора в Мордовию. И завтра — у меня половина срока. Это считается здесь большим событием. Не потому, конечно, что отбывший половину может получить так называемые льготы (посылки, 4 письма в месяц + 2 рубля на ларек), — мне-то их не видать, как своих ушей. Нет, почему-то принято думать, что с половиной срока за плечами жить легче. Не знаю, не знаю, как сказал бы Фаюм. Довод-то тухленький: «Осталось меньше, чем отсидел». Что-то не видно, чтобы Виктору жилось легче, чем года полтора назад.
Но, бог мой, сколько же все-таки вместилось в эти два с половиной! Иные мои коллеги вчетверо, впятеро больше отбыли, а такого бешбармака не пробовали. Что ж, верно, я расплачиваюсь за годы лежания на тахте.
12/III/68
Уф, наконец-то! Твое, Ларка, письмо (№ 4), открытка с той же датой и письмо от Ирины Глинки.
Так, стало быть. Вот оно, значит, почему я стал меньше писем получать — слишком высоко поднялся по ступенькам* (по «стyпеням», как элегантно произносил Шаумян на защите диссертации*). Я мог бы многое по этому поводу сказать, некоторые возможности у меня имеются, о чем, оправившись после легкого шока, повествовало одно официальное лицо. («Десять минут, без передышки, и все по-разному, я такого и в бытовых лагерях не слыхал... А еще писатель, культурный...») Но поскольку это письмо предназначено не для одного Мусика [Каганова], я воздержусь, обойдусь без мат-лингвистики.
А если серьезно — то, что сказал Муська, меня попросту обидело. Даже если предположить, что какие-то «ступеньки» есть (в чем я, кстати, весьма сомневаюсь), то при чем тут письма и наши отношения? Да ну, даже говорить неохота, такая чепуха.
Ларка, а кадры о профсоюзных лидерах я, конечно же, вспоминал. Мало того: как только увиделся с ребятами, рассказал и даже показал, как лежали эти латиноамериканцы. Ты спрашиваешь, похоже ли. О, да! Еще бы не похоже: щетина на морде у небритого Бена была точь-в-точь такая же. Ну а остальное, гм, несколько отличалось*.
А, хватит! Я-то покончил с этой историей, а там пусть уж начальство думает, как выполнять данные мне обещания. Чтоб совсем поставить точку, сделаю одно маленькое сообщение (убиваю двух зайцев: успокаиваю вас и хвастаюсь): мой организм оказался самым выносливым из всех организмов, подвергшихся встряске...
Слушайте, собака с голым хвостом — это неприлично в высшей степени! Надо что-то предпринять, найти, что ли, какое-нибудь «Нет больше лысых!» и окунать злополучный хвост. Жалко же. Хвост же.
13/III/68
Я, к сожалению, не помню тех кадров из «8 1/2», о которых пишет Ирина. Да и когда смотрел, не было у меня того «художнического зрения», которое дало бы мне увидеть «организацию пространства в кадре». Я просто смотрел, разинув рот. И только потом, в течение дней и недель, впечатление нашло какие-то слова, очень, конечно, приблизительные... Сейчас я уже забыл и лица, и фигуры, и диалоги — осталось только ощущение, которое я тогда испытал: ощущение трагической и неустранимой несовместимости всех со всеми, всего со всем.
Ирининому «Трактату о письмах» я даже удивился как-то. Мне кажется, что именно в письмах не бывает «случайных связей»; все «соседства» предопределены — либо волей пищущего, либо его подсознанием. В том моем письме, о котором идет речь, — первый случай. Да и может ли это быть иначе, если я пишу для вас, вам? (Я сейчас мог написать «для Вас, Вам» — раз речь зашла о тех стихах.) Все связано — и это надо вынести за скобки, помнить об этом: я ведь не могу обращаться по имени к Вам, Ирина, к тебе, Тошка [Якобсон], к тебе, Наташка [Садомская]...
14/III/68
Бенц! Очередной катаклизм: завтра уезжают неизвестно на какое время трое из пятерки, недавно курсировавшей по маршруту «Озерный—Явас—Озерный»*: Валерий, Сережа и оголтелый баптист, некто Борис Здоровец* (Леня [Рендель] его знает). Едут они, вероятно, в Саранск — «на профилактику»*, как здесь принято говорить. Иными словами, с ними будут беседовать, убеждать, объяснять — в общем, то же самое, что происходило с подельниками Валерия и Сережи*. Ехать им жутко не хочется — а вот я бы поехал с удовольствием. У того же Достоевского приводится технический термин, бытовавший в те времена в местах, аналогичных нашим: «переменить участь». Ох, как это надо время от времени! Даже недавние две недели*, несмотря на их невеселую специфику, были чем-то лучше монотонного быта — «переменил участь». Впрочем, может быть, особенно приятны были десять дней одиночества? Увы, я — невоспитуемый (невоспитабельный? Или как надо сказать?). Одним словом, «нехороший Барбос, невоспитанный». Только вот никого, кажется, не «укусил в нос». Или укусил?.. Ничего, скоро Слава Геврич доберется до моих зубов, и я перестану кусаться (Ярослав Геврич — это наш дантист, очень талантливый). Он еще на 11-м предлагал мне заняться моими зубами, а я все увиливал. Ну а здесь территория маленькая, убежать некуда, и вот вчера он выдрал зуб Виктору. Сделал он это так, что примерно через полчаса Виктор уже ожил, а еще полчаса спустя глотнул кофе и стал воспроизводить звуки какого-то гвинейского наречия. Тут мы все закричали: «Очухался! Слава, рви ему второй!» Нет, серьезно — очень хороший врач, надо воспользоваться, пока он еще здесь (он в конце лета освобождается).
15/III/68
Ну вот, ребята уехали. Что ж, будет меньше трепу. Жаль. Ладно, буду читать в освободившееся время. Сейчас я одновременно (по обыкновению) читаю «Чужое лицо» Кобо Абэ, «Собор» Гончара, «Вопр. литературы» № 2. Это не считая всяких «Недель», «Искателей» и прочего ширпотреба.
З.Н.П.
*Манкировать развлечениями — такое же (если не большее) удовольствие, как и развлекаться. Не захотел — и не пошел в кино. Как на воле. Наверно, от этого так приятно: еще одна точка соприкосновения с вольным бытом. Или серьезнее — пресловутая свобода выбора?
*Глупо думать, что люди, поступающие в строгом соответствии с регламентом, застрахованы от «попадания впросак», от растерянности. Я знаю людей этого сорта, которым нельзя было бы доверить проверку «на форму 20» (на вшивость — это армейский термин): обнаружив в белье блоху или клопа, они не знали бы, как поступить...
*Законы жанра — не выдумка литературных умников, они действительно существуют, как и всякие другие, — социальные, научные и пр. Когда их нарушают — это преступление, когда отменяют — революция. К литературе это относится целиком и полностью. А вот есть ли законы эпистолярного жанра? Я имею в виду — современного, ибо всякие «письма на заданную тему», столь любимые в XVIII–XIX вв., сейчас уже не годятся — претенциозны. Нет, речь идет просто о письмах — ну, как живете, я, слава богу, неплохо, вчера дождик шел, а вот какая мне мысля пришла насчет Эйнштейна, пришлите фетровые боты — и так далее. Запреты, безусловно, есть: скажем, с великой осторожностью надо употреблять тропы — уместные в собственно художественной литературе, в письмах они легко могут обернуться напыщенностью. А то и пошлостью. Кажется, и я этим грешу? С другой стороны — нельзя же «работать» над письмом: оно утратит естественность документа. Ну? Черт ногу сломит.
17/III/68
Что-то не везет мне с этим самым радиовещанием. Сами посудите: если уж слушать знакомые голоса, то я бы предпочел другой набор. А то ни с того, ни с сего — Новомир Лысогоров, Жирмундская* (это которая поэтесса — так ее называют, по крайней мере) — ужасно глупо: знакомые — а ни к чему. Правда, можно улыбнуться, когда, кокетничая дикцией, с продуманным воодушевлением, говорит банальности о французской песенной поэзии Леничка Сержан*. Ну это как кивки друг другу с эскалаторов метро: «Привет!» — «Привет!» — и разъехались. Ни он, ни я не стали бы тратить пятак, чтобы тут же встретиться. А ведь есть же люди, чьего голоса ради я перемахнул бы с одной лестницы на другую, сшибая по пути светильники...
Снег, снег с ветром, сугробы, метель. Там, наверху, осатанели, должно быть. Как на предприятии, когда в последние дни надо израсходовать средства, отпущенные на текущий год, — а то срежут на следующий. Меня уже тошнит от этой зимы, будь она трижды проклята.
А может, я зря этак о Сержане? Может, он потратил бы пятак?
Лягу-ка я посплю, пока еще какие-нибудь гадости о людях не написал. Характер, очевидно, портится, нервишки сдают. На днях на работе обложил последними словами одного человечка. Человечек, правда, малоприятный; но в этом-то случае я сам был кругом неправ.
А почему это ты, Ларка, не наябедничала на Фаюма? И на Наташку [Садомскую]? Почему это я на одного Мусика должен рычать? Нечего либеральничать, выкладывай все как есть.
Горько мне догадываться, что я сочиняю стихи лишь для того, чтобы можно было запоминать сочиненное.
18/III/68
Жду почты. Хотя надежды маловато: твое, Ларик, письмо было сравнительно недавно — неделю назад, друзья же и знакомые подвержены «боязни высоты» и предпочитают не подниматься по выдуманным ступенькам выдуманной лестницы. Напиши мне ты о них, что ли. Вот именно: кто в кого влюбился, кто на ком женился и вообще как их здоровьичко. Кто что в суп кладет. Кто что для бессмертия делает — а заодно и для благодарного человечества (в том числе и для горячо любимой родины).
Так. Почты сегодня не будет — это я выяснил. С горя отправился в санчасть, раззявил пасть и узнал, что мне необходимо пломбировать зубы. Три или четыре пломбы — от страха я даже не усек количество. Произойдет это завтра — молитесь за меня, праведники! А я, согласно старой солдатской традиции, пойду сейчас в баню, вымоюсь и надену чистое белье...
Хотел еще стишок поместить, но письмо, кажется, и так достаточно минорное.
На квитанции за последнее мое письмо стоит штамп «7.III.68», а от вас все нет подтверждения. Дал бы кой-кому по роже — только вот себе дороже...
До свидания, мои милые, обнимаю вас. Ю.
Это Слава Геврич со своими орудиями. А это — сами понимаете, кто...
P.S. Да, сангигиену, кажется, все-таки можно получать.
1 Как видите, я целиком согласен с оценкой, данной Дымшицу в «Вопр. философии». Из этого, разумеется, не следует, что я хоть в какой-то степени разделяю взгляды Лифшица на так называемый модернизм*.