письмо пятьдесят третье

27/X/68

Собственно письмо я уж начну после свидания*, а сейчас просто сообщу, что я получил со времени отправки последнего письма (ушло оно, судя по квитанции, 19 октября).

Итак: телеграмма от Саньки; бандероли от Люды [Алексеевой], Ариши [Жолковской], Лидии Корнеевны [Чуковской] и Майи Русаковской. И еще раз от Ариши. Письма от Люды, Майи Злобиной, Кадика [А.Филатова] и Лени [Ренделя]. Записочки в бандеролях от Майи и Ариши. Все. Персональную реакцию выдам потом, после разговора с Санькой.

29/X/68

Еще два письма: от Марка Азбеля и Михаила [Бураса].

1/XI/68

Вроде бы я все рассказал вчера, Санька? Тогда о чем же мне писать? Разве что о том, что было непосредственно перед самым свиданием и после него.

А перед самым свиданием я с досадой любовался Юрой Левиным*, который глядел и налево, и направо, и под ноги, и на небо — куда угодно, но только не на меня. А я был от него в десятке метров и чуть не выдавил носом оконное стекло. Надо сказать, что вид у Юры был несколько обалделый — этакая деловито-растерянная физиономия. Еще бы! В первый-то раз увидеть этот пейзажик. Как бы то ни было, а рассказать о своих ощущениях я просто не в состоянии. Это все-таки чудо: вдруг увидеть во плоти Юру. Все вы для меня стали почти идеями — и вот произошла материализация. Нет, все-таки занятно жить на белом (даже и не на белом) свете.

(Да, вставка, чтоб не забыть; вчера я, конечно, позабыл. Нужны, и, по возможности, скоро, медицинские эластичные чулки, которые носят при расширении вен. Желательно длинные, как женские, а если таких нет, то комбинированные: до колен и отдельно наколенники. Параметры: щиколотка — 21 см, икра — 32 см, под коленом — 31 см, бедро — 40 см. Наверно, у медиков размеры этих чулок под номерами, но мы их не знаем. Алик [Гинзбург] уже написал Арине, но еще неизвестно, чье письмо скорей дойдет. Пожалуйста! Это для хорошего человека.)

Вот вернулся я со свидания, банда схватила меня под белы руки и поволокла: «Рассказывайте!» Ну я и рассказывал, что запомнил. Все очень довольны. Ну и ну! Я и сам-то доволен, вот ведь какая чертовина!

И только после того, как я выложил все новости, меня отпустили и я смог прочесть письмо Ирины Глинки и твое, Санюшка, — то самое, о котором ты говорил на свидании. Я его прочел и еще более утвердился в своем мнении относительно того, как тебе жить надлежит. Я надеюсь, что все друзья и доброжелатели одобрят мои ультиматумы. Я сопоставил все и всякие письма с Санькиными рассказами и решил дебаты о Санькином местожительстве прекратить*. Москва. Работа. При первой же возможности — учеба. При любых обстоятельствах — самостоятельная учеба. И баста. Дано в Озерном, 31/X-68 г. И хватит демократии, парламента и прочей буржуазности. Да здравствует просвещенный абсолютизм, даже — деспотизм.

Еще два письма — от Юны [Вертман] и от Наташки [Садомской].

3/XI/68

Так вот, сейчас я, не торопясь и по порядочку, буду отвечать на письма.

Итак, письмишко моей родственницы*. С присущим ее нежному возрасту легкомыслием Людка информирует меня о своем положении безработной бабушки*, а также о некоторых деталях жизни и быта наших общих знакомых. Так держать! Мне как-то очень по душе эта оголтелая жизнерадостность и забубенный оптимизм. Тем более что он — этот оптимизм — оказался вполне резонным. «Недурно для медведя, у которого в голове опилки!»

Майе Злобиной — огромное спасибо за фотографии. Забавно, что каждого из трех (я говорю только об известных мне лицах — девица, демонстрирующая две пары конечностей, должно быть, Лялька [Злобина]) я видел только отдельно и как-то не представлял себе такого трио. Относительно того, почему письма Майи так «заедает», — увы, ничего не могу сказать! Пути начальства неисповедимы. Полагаю, впрочем, что сюжеты альковные или гастрономические будут проходить без задержки — как имеющие воспитательное значение.

Кадьке сообщите, что произошло удивительнейшее совпадение: я тоже полагаю, что история не прекратила течение свое, что жизнь продолжается и что мы еще выпьем немало водки, если ему почки позволят. Впрочем, о водке он, кажется, не пишет. А еще вот что: я понимаю, почему свое фото он не присылает — стыдно (если судить на фото в «Природе»); но почему у меня нет до сих пор лика Люки [Филатовой] (как звучит-то, а?)?

Леничка, радость моя! Не можешь ли ты, обормот мой любезный, написать о себе хоть что-нибудь удобопонимаемое? Чтобы мы знали, где ты, что ты и как ты. И в другой раз поручения давай как-нибудь поаккуратнее. А то ведь я так и не смог выполнить твой наказ и «передать привет всем, кто тебя помнит». Я растерялся попросту: как быть с начальством? Передавать или не передавать? Ибо помнит оно тебя и не забудет никогда. И любит тебя любовью брата, а может, (очень даже может быть) еще, еще сильней. Привет Неле и будущему клоуну*.

Ариша, милая, Вы ввели в действие против (за) меня тяжелую античную артиллерию? Насчет Архилоха я сунул Альке четверостишие для вас. Что касается цитаты из Бернса, то тут ничего не прибавишь, не убавишь: хорошо и, главное, вовремя сказано и процитировано. Целую Вас и Людмилу Ильиничну [Гинзбург]. Я уже успел соскучиться без Алика*.

Майе Русаковской — благодарность, привет и сочувствие. Первый сборник Шаламова* пришелся мне очень кстати; а записочка меня растрогала. Всем, перечисленным в этой записке, — мой привет, а отцу ее [Л.З.Копелеву] — особый. Я его видел (в смысле — общался) лишь один раз и очень запомнил. Еще бы — он исполнял «Было у тещи семеро зятьев»! А еще я хочу такую же фотографию, как у Алика.

Я написал открыточку Лидии Корнеевне. Дойдет ли? Спасибо ей и Татьяне Максимовне за книги*. Впрочем, благодарность — это не то слово. Человеческие качества Л.К. я узнал еще на воле — читая книгу о редактуре и другие труды. Поэтому, когда я познакомился с ее «публицистическим литературоведением» (я имею в виду, разумеется, работы, посвященные Герцену*), оно меня восхитило, но не удивило: благородство всегда последовательно.

А книга Чивера очень интересная; как бы это заполучить предыдущий сборник, о котором Т.М. поминает в предисловии?

Очень я попрошайка, да?

Марку и Найке [Азбелям] скажите, что это глупо даже для профессора Московского университета — сомневаться, нужны ли мне их письма. Я рад этим письмам и, по-моему, никогда не давал повода сомневаться в этом. А если что и остается недоговоренным — что ж, это только вопрос времени. Вернусь — договорим(ся?).

Ну на твое письмо, Миха, могу сказать лишь одно: я очень благодарен тебе за общение с Санькой. Собственно, я всю жизнь был уверен, что иначе и быть не может, что ты только так и можешь себя вести. Я рад, что не ошибся, — в конечном итоге. Но, друг мой, бывают такие времена, когда добрые слова приобретают весомость добрых дел, а отсутствие добрых слов нейтрализует содеянное добро. А злые слова — хуже злых дел. Сейчас как раз такое время. Я — за то, чтобы наверстывать упущенное и исправлять ошибочное.

Тебе, малыш, я на твое письмо ответил до того, как прочел его.

Юна, Юна, это Вы очень добрый человек, а совсем не те, о ком Вы пишете! Я, например, как горячий утюг: терпеть не могу, когда на меня плюют, — сразу начинаю шипеть. Так-то. Очень я тронут вниманием Анастасии Ивановны [Цветаевой] и семьи Бориса Леонидовича [Пастернака]. И жалею, что ни с кем из них не был знаком. Что же до Маргариты, которая со мной (с нами?) «полемизирует» *, как Вы выразились, то я что-то в толк не возьму — как это? О чем, собственно, полемизировать? Я говорил «да» тому же, чему говорил «да» Мастер, говорил и говорю «нет» тому же, чему сказал «нет» он. Только он говорил эти «да» и «нет» блистательно — на то он и Мастер. Я говорил — ну, не знаю, вполне возможно, что и посредственно, во всяком случае величины настолько несоизмеримы, что и толковать не о чем. Эта общность «да» и «нет» — главное, остальное — ей-Богу, второстепенно. Тем более жаль и досадно, что и Вы и Алик говорите о ней как об очень мужественном и достойном человеке, а мне, ненасытному, все хочется, чтобы все хорошие люди обо мне хорошо думали.

Наташка, а ты и впрямь в пифии полезла. Прорицаешь, угадываешь и, — понемножку зазнаваясь, — поучаешь. Все это хорошо, дружок мой, и мы с тобою правы, и меж собой согласны, все чудненько. Только не от хорошей жизни наша правота, не стоит об этом забывать. Вот что, милая, плюнь-ка ты временно на все и вся и напиши мне большое письмо о себе — так, как будто ты пришла ко мне домой, залезла с ногами на тахту, сидишь, портишь сигареты и выговариваешься. Давай-ка?

Ирина, хорошая Вы моя, и о многом из Вашего письма я с Санькой успел загодя поговорить. Ну вот, кажется, у нас разногласий не будет? А Юру [Левина], когда он отдышится от пеших мордовских походов, заставьте все-таки сфотографировать маски — и Вашу, и его. И перестали Вы мне рассказывать о всякой изобразительности московской, эдак я одичаю и начну путать Репина и Рабина...

Просьбы: это — предпоследний мой конверт (последний буду беречь на письмо Ларке! Шучу, конечно, достать всегда можно); хорошо бы мне конвертиков, с марками. И без картинок.

И еще: кто-нибудь (напишите — кто) возьмите на себя труд по получении каждого очередного моего письма раздавать все мои приветы и отклики по назначению; иногда придется кое-что переписать и отправить в конвертике, скажем, в Харьков или еще куда. Раньше это с грехом пополам делала Ларка; а теперь, когда все утверждают, что Санька похож на меня, я, естественно, не могу ему это поручить. Кстати, эти уверения, что Санька — мини-Юлька (мини-юбочник?), меня совсем не радуют. С собой-то я уже примирился, вернее — привык; но Саньке вовсе нет нужды походить на кого бы то ни было. Это Борис Чичибабин вопил в журнале «Юность»: «Хочу быть таким...»*

Вот и все пока!! Надобно вам знать, что писать вам ответы доставляет мне почти такую же радость, как читать ваши письма. Стоит вскрыть, пожалуй, причины этой радости. Дело такое: попав в переплет, оказавшись изолированным от вас, я особенно остро чувствую необходимость объясниться каждому из вас в любви. Понятно?

Хватит на сегодня. Завтра-послезавтра погожу, а потом отправлю это письмо.

5/XI/68

Чуть не написал — «письмо от Арины». А оно совсем и не письмо, а стихи в конверте. И начинается этот цикл так, как будто автор консультировался со мной:

Я вздрагиваю от холода...

Но это я вообще, а сейчас у нас (пока) тепло и в бараке, и на работе (тьфу, тьфу!).

Почты теперь уже числа до 11-го можно не ждать. Завтра, пожалуй, письмо это суну за щеку почтовому ящику. Так что — привет всем от всех. А Ядвиге — отдельный привет!!

Пошлите Алику поздравление с днем рождения прямо в Саранск — и от нашего имени тоже. И десять-пятнадцать рублей — чтобы он мог там отовариться. Я это напоминаю к тому, что его здешние деньги могут добраться до него к самому концу его пребывания в Саранске. На здешние темпы надежды невелики. А чие это гениальное изобретение — посылать финансовые документы отдельно от прочих бумаг? Я думаю, что его имя должно было бы увековечиться как имя выдающегося головотяпа нашей эпохи. Посылка всех документов сразу — кажется, что могло бы быть проще?

Ну ладно, пойду выкурю папироску — и спать. Ян [Капициньш] смешивает остатки сигаретного табаку с махоркой — такой букет получается. Эх, пачечку бы-другую «Золотого руна»!

А кто из вас читал сборник А.Бирса? Он вышел в Гослите, кажется, в 66-м*. Стоящий сборник? Я про Бирса прочитал в книге Кашкина.

6/XI/68

Только что получил в целости и сохранности бандероли от сестрички [Л.Алексеевой], от Ирины Глинки и Наташи Светловой. Спасибо.

Целую.

Ю.