письмо пятьдесят четвертое

7/XI/68

Здравствуйте, дорогие мои Санюшка и К⁰!

Прошлое письмо я наспех закончил сообщением о благополучном получении бандеролей от Люды [Алексеевой], Левиных-Глинок и Наташи Светловой. Бандероли отменные, очень пришлись по вкусу и мне, и всем прочим. Особливо «Мордовские пословицы и присловья». Они доставили нам немало веселых минут. Правда, мы дружно решили, что могли бы существенно пополнить этот сборник — не национальным, а территориальным фольклором. Кроме того, я давно уже подозревал, что знаю по-эрзянски, эта идея приходила мне в голову, когда я слушал местное радио; теперь же я в этом убедился; например, я запросто могу перевести такое: «...приказось — весе народонь указось». Вы-то небось не знаете, что это значит «...приказ — всего народа указ»! Во как. «Улыбка Светлова» мила — там, где рисунки и проза. А стишки, увы, беспомощные... Кораблик Ян [Капициньш] немедленно прицепил к карману куртки, ходит, скашивает на него глаза и радуется. Только что он подошел ко мне и велел — насколько я понял его пантомиму — целовать Ирине [Глинке] ручки. У меня место на куртке занято рукавичками, поэтому я свою совушку прикреплю к записной книжке, это ей (книжке) будет на пользу. А автомобиля, о котором написано в открытке, я в бандероли не обнаружил — ни в кавычках, ни без них. Это что — рисунок был? Не говорите Глебке [Левину], а то огорчится.

Сестричкин «Вокруг света» мы с удовольствием полистали. В этом номере обнаружилось немало интересного. Спасибо, Людочка, мне всегда по душе были псевдонаучные издания.

Иждивением Наташи Светловой у меня теперь два сборника корейской поэзии (я один подарю Бену [Ронкину]; он любит, даже цитирует китайскую классику, пусть уж и корейскую). Большое спасибо за О.Сулейменова. Помнит ли кто-нибудь, как я носился с одним из его сборников и зачитывал всех гостей? А на этого Лихтенберга (Лихтенштейна? Люксембурга?) я покамест только поглядываю почтительно...

Праздники проходят так: вчера я лег на предпраздничную вахту и кое-что свершил. Сегодня я занимался в основном редакторской, а также архивной работой — разбирал и правил свои странички. Потом дюжина психов (в том числе и я) вышла на волейбольную площадку. Потом я отогревался у печки. Потом дрых. С час назад я обыграл Рыжего [В.Калниньша] в шахматы. Мы с ним играем раз-другой в месяц, примерно на равных.

А через 10 минут выключат свет. Спокойной ночи!

11/XI/68

И все я перепутал: Сулейменов, во-первых, не от Наташи Светловой и, во-вторых, не мне. Но я его все равно зажал. Хотя бы потому, что Борода [В.Калниньш] притащил его мне и интересовался, кто такая отправительница. Этого я не знал, но заявил, что поскольку она — землячка (1-я ул. Строителей!), то я этого удалого казаха оставляю у себя.

А сегодня была бандерольная очередь — по мне, по Виктору [Калниньшу], по Юре [Галанскову]. И снова Виктор пришел с тем же вопросом: «Ваша знакомая?» «Скорее Юры и Алика»^*, — ответил я. Спасибо ей (Вере) за Полежаева, это моя отроческая любовь, и мне сейчас будет очень интересно и на пользу перечесть его. А «О возвышенном» — боюсь, не по зубам мне будет, не в коня корм.

Наташка [Садомская], ты прелесть, как угадала с Тютчевым; мне так хотелось полистать его. И за отмеченные строчки целую тебя, чуть я не захлюпал от растроганности. Что-то чувствителен не в меру я стал, а? Но ты знаешь, мне-то и лишнее, пожалуй, говорить о том, что я «сберег» «надежды, веры и любви». Наоборот, умножил.

И еще были очередные «стихи—почтой» от Ариши [Жолковской]. А что, если бы кто-нибудь не поленился перепечатать мне Волошина? Я, конечно, разумею «Дверь отперта. Переступи порог...»^*. Я помню примерно треть, а хочется все. Если, как пишут все, Коктебель действительно загажен безвозвратно, то пусть хоть будут у меня стихи о таком, каким я его помню.

Это письмо Ариши — от 28/X. Пора бы мне начать получать «послесвиданные» письма. Судя по тому, что нет телеграммы, Ларка еще в Москве (если «это» можно назвать Москвой). Что ж, все к лучшему.

Санюшка, не забудь написать мне о чем обещал: о тех, о ком я давно уже не имел известий. И еще ты посулил мне исследование о стихах некоего нечаянного стихотворца — о моих, то есть. И не миндальничай — валяй вовсю! У меня нет или почти нет авторского самолюбия, во всяком случае, применительно к стихам. Все равно, кто бы что бы ни говорил, иначе как к конспектам я к ним не отношусь. Но тем не менее, мне очень интересно — все-таки я их сочинял!

12/XI/68

Мини-юбилей, юбилейчик, так сказать: 3 года 2 месяца. И подарок к юбилейчику: письма от Ариши, от Наташки и от Майи З[лобиной]. От Майи, собственно, не письмо, а открытка с Бемби (родственник моего Пата). Благодарю от себя и от временно отсутствующего Пата (он гостит у одного из начальников; он, жираф и яхты Яна)^*. Ляльке [Злобиной] (она же Алена-Антигона) — особый поклон.

Наташка, видишь, как совпадают наши желания: ты хочешь написать о себе, а я хочу получить такое письмо. За чем же дело стало?

Аришенька, Вы уж мне простите, но, читая Ваше письмо, я издавал (мысленно) злорадные вопли: «Ага! Теперь уразумели, каково оно — без писем?!»

Пожалуйста, не волнуйтесь о «результатах чтения кусков из писем» Ваших. Я знаю, что именно вызвало столь огорчившую Вас реакцию, и уверяю Вас, что чувство юмора изменяет мне крайне редко, и уж во всяком случае Ваши «подначки» были такого характера, что могли — по-моему — вызвать лишь улыбку — как всегда бывает при дружеской перепалке. Просто Алик [Гинзбург] на минуточку забыл «мимозность» объекта Ваших подтруниваний...

Я что-то запутался с Майко-Тошкинским [Якобсонов] адресом, поэтому открытку им вкладываю в этот конверт — авось дойдет.

Юра сегодня получил письмо от Оли — и расцвел. Но все равно ворчит — для порядка.

Да, Ариша, разумеется, Алька ничего не сказал мне о том, как я Вас «спас» в первый раз. Напишите — ведь очень приятно чувствовать себя сенбернаром.

15/XI/68

Сегодня у меня день рожденья. Первое, что я услышал в этот торжественный день, было: «Заключенный Даниэль, пора вставать!» Я запрокинул голову на подушке и увидел личико дежурного офицера, перевернутое (оно, впрочем, от того не проиграло и не выиграло). Это были, так сказать, первые «Я пришел к тебе с приветом». Правда, потом это яркое впечатление было подпорчено рукопожатиями и поздравлениями ребят. А несколько позднее — еще нечаянный подарок: сюита «Комедианты» Кабалевского по радио — музыка к отцовской пьесе^*. Она и сама по себе очень мила, как мне кажется; но мне-то еще и спектакль вспомнился, и Коренева в главной роли женской, и мизансцены, и реакция ребятни, и я сам — не где-нибудь, а в ложе! Приятно было вспоминать. Грустно — ведь я уже на три года старше отца^*.

А вечером мы хорошо посидели впятером, длинные разговоры разговаривали. Мне подарили целую серию открыток с чудесными собачьими портретами и «Лирику» Тагора с надписью-цитатой из Лютера.

А еще были телеграммы: от Фаюмов, от Саньки и родителей [Богоразов-Зиминых], от Азбелей, от Якобсонов, от Ариши, Людмилы Ильиничны [Гинзбург] и Майи Копелевой, от Золотаревских, и еще одна, подписанная «Толя, Валерий, Толя»^*.

И три письма: от Гали Севрук и два от Бурасов. Гале привет, если будет оказия. А к Мишке [Бурасу] — просьба. Нужно достать и прислать схему проигрывателя «Молодежный». Тогда его смогут починить, и мы сумеем меломанствовать; тогда можно будет присылать пластинки. Алик в особенности хнычет без музыки. Сделаешь, Миха, а? А может, у Борьки [Золотаревского] есть? На письмо твое — и твое, Маринка, — я отвечаю отдельно^*. (Как ругаться — так во всю глотку, как извиняться — так отдельно!)

18/XI/68

Милые мои, прежде всего — огромная просьба. Я нынче получил письмо от Марлены [Рахлиной]. Не знаю, какие именно слухи обо мне расплодились в Харькове, но письмо Марленки совершенно паническое. Я перед праздником отправил ей и Оле с Марком [Богославским] открытки; но я не уверен, дойдут ли они. Так вот, напишите ей (а еще лучше фототелеграмму), что я здоров, бодр и вовсе не собираюсь лезть на проволоку. Я сейчас в очень хорошей спортивной форме — в смысле литературной. Т.е. это не значит, что я создаю гениальные произведения, но я очень много работаю и собираюсь работать еще больше. Бога ради, пусть не волнуются, я собираюсь прожить по меньшей мере еще полстолько. И что я их люблю и целую.

Вот. А теперь — «поток приветствий». Телеграммы: от Оли Тимофеевой, от Люды и Коли [Алексеевых–Вильямсов], от Левиных–Глинок, от Гитерманов, от Бурасов, от Светличных, от Нины [Строкатовой] (из Одессы), от Миколы Плахотнюка (из Киева)^*. Если будет возможность, передайте мою благодарность и иногородним.

Теперь еще немножко Марленке, уже для прочтения (может, кто перепишет и пошлет — ее адрес: Харьков 91, Стадионный проезд, 4/1, кв.3). Я все-таки не совсем понял, с чего это вдруг Борис [Чичибабин] стал упрекать харьковчан в недостатке любви ко мне. Во-первых, я этого не ощущаю. Во-вторых, Борису-то что? Я это рыцарство не понимаю и не принимаю. Либо — да, либо — нет. Если «да», то почему я о нем раньше не слышал? Если «нет», то вся эта жантильность совершенно ни к чему. Я — не арестантик XIX века, а он — не сердобольная купчиха, подающая несчастненькому убийце калачик. Хорошо бы все же ясность была...

Лиля — это его жена? А кто посмел Оленьку [Кучеренко] перекрестить в Лельку? И зачем?

А Лешке [Пугачеву] скажи, что он — мурло. Я хочу его фотографию в полный рост и с гитарой — понятно? Нет, Борис и прав-таки: мало вы меня любите и не заботитесь. Фото хочу, звери!

И еще: пусть Марленка не портит свои письма казенными железобетонными призывами, предназначенными не мне^*; все равно толку от этого — как от козла молока, а выглядит — неприлично.

Фаюмы, миленькие, а книжки-то нет! Вашей, я имею в виду. Вы оба пишете, что отправлена она «на прошлой неделе» — т.е. это значит, что в прошлом месяце. В общем, пропала. Не пожалейте еще одного экземпляра, ладно? Фото получил — экая Ленка вымахала! Юрка, ты отменно придумал — иллюстрировать письма; просьба одна: будь чуточку лаконичнее в рисунках. Маринка, твои изыскания по части кинематографии Франции очень занятны — нельзя ли поподробнее? Я ведь увлекся кино, как ни смешно это звучит. Мне, как всегда, везет с товарищами: Юрку снабжают кучей книг о кино, верно, по инициативе его свойственницы, И.Н. Соловьевой. Я уж и о Габене прочел, и о Диснее, и «Искусство кино» проглядываю. Кстати, эту кинематографическую терминологию на французском я перевожу запросто. Эка невидаль! Я в свое время Марселя Марсо переводил...^*

Меня растрогало письмецо Игоря [Голомштока]. Скажите ему, что у меня никогда и тени сомнения не было в неизменности его. И не только его, а и тех «молчащих», о которых он пишет. (Не совсем, правда, молчащих — ведь были и телеграммы, и приветы, и письменные и устные.) Он напрасно думает, что его первое письмо (года два назад) пропало — оно у меня сохранилось, и очень было определенное и по душе. И, конечно, он прав: встретимся — все образуется. Вы только почаще сообщайте, что все благополучны, а то я ведь беспокоюсь.

Маринка, а ты и всамделе «ничего девочка»! Очень лихой у тебя вид на крымских вершинах...

Вчера еще были (я забыл поставить дату — сегодня уже 19/XI) бандероли. Я получил отличный почтовый набор от Наташи Горбаневской; затем были произведены раскопки в бандеролях Яна и Юры; из первой я уволок Модильяни, из второй — Ю.Германа.

Да, Маринка, об «упреках, которые я промолчал»: знала бы ты, как это трудно! И тем не менее жаль, что не всегда у меня хватает выдержки «промалчивать упреки», потом ругаю себя, а поздно. Утешает лишь то, что, по-моему, всегда можно разобраться, что упрекаю я, если люблю.

Мишка (кстати, об упреках), ты же, холера, хвалился, что засыплешь меня научной фантастикой и приключенческой макулатурой, Тартарен ты несчастный! Я же сочинительством занимаюсь, мне же разрядка нужна.

Насочинял я много, но не так, как хотелось: собирался ругаться, а вышла истерика. Вот и думаю, посылать вам или нет? Если надумаю, перепишу (пока что все в голове — застраховано от пропажи) и пошлю^*.

Все, братцы. Завтра отправлю это письмо.

Да, вот что. С Юрой [Галансковым] дела скверные. У него опять начались сильные боли, и, наверное, его опять отправят в больницу. Но в больнице, нам кажется, надо лечиться, а не только лежать? Мы не знаем, где и с кем нужно говорить о его положении. Может быть, какой-то пищевой и рабочий режим? Не знаю. Но если возможно, нужно что-то делать. Он — очень все-таки мужественный человек. Я бы на его месте давно бы в голос вопил, а он перемогает себя и даже работает.

Я ничего не спрашиваю о Ларкиных делах — уверен, что мне будут сообщать сразу же.

А Марлене, по-моему, и в прошлых моих письмах что-то было?

Обнимаю всех.

Ю.