письмо шестьдесят пятое
20/IX/69
Здравствуйте, мои милые!
Должен признаться, что многовариантность моего бытия меня совсем не восхищает. Вот позавчера мы расстались с Беном [Ронкиным], надолго ли — бог весть. Теперь у меня два соседа; один — лицо без речей; другой был мне известен по рассказам (Ленька [Рендель] знал его по 11-му и другие), харьковчанин, бывший, как выяснилось, ученик Нэли Лейкиной, подельник «клиента, который возражал». В общем, всласть не поговоришь, не с кем.
Что хорошо — это то, что есть полугодовые комплекты «Науки и жизни», «Новостей экрана» и «Всесвiта». Вот их я и читаю помаленьку.
Позавчера же получил поздравительную телеграмму из Чуны* от всего семейства. Все-таки грех вам держать меня в неизвестности: я не могу понять, почему Санька столько времени в Чуне? А работа? Я, правда, тоже безработный, но это не от меня зависит и ничем мне не грозит. Кроме того, мне жену содержать не надо, не в пример некоторым.
Настроение у меня ровно-меланхолическое, в духе Ежи Леца, «фрашки» которого я вычитал из «Всесвiта». Вот вам образец:
Нет, не одинок ты:
Рядом, за углом
Ждет тебя твой ближний.
Не один. С колом.
И еще:
Читатели, не восхищайтесь Дантом —
В делах геенны был он дилетантом.
Перевод многоступенчатый: польский — украинский — русский. Если кто захочет продолжить — валяйте, не возражаю.
Еще прочел последний нумер «Нашего современника». Там меня порадовали две вещи: корсарская физиономия автора рассказа о рыболовецком сейнере и трогательная убежденность некоего О.Адрианова (рецензия на Шукшина), что извозчик Иона и доктор Ионыч у Чехова — одно и то же лицо.
22/IX/69
Вчера по радио были «Литературные вечера», рассказывал Шилов об истории блоковского цикла «Кармен», и так обидно почувствовал я свое одиночество! Очень захотелось прочесть вслух «Нет, никогда моей...» — и некому. Лучше б я один сидел, сам себе прочел бы...
Судя по всему, мое нынешнее положение — все-таки временное. С 1 ноября вводится обязательная работа (до сих пор было как-то непонятно, кто работал, кто нет; вот и нам с Беном сказали: «Пока работы для вас нет»). Это значит, что возможны какие-то перемещения и прочее разнообразие. Вообще-то, оба моих соседа помещены сюда для лечения; вероятно, и меня лечить собираются? А у меня как раз брюхо почти перестало болеть. Забота, брат, забота, брат, забота!
Вот вам еще Ежи Лец:
Мельница — дура, если она
Ждет благодарности от зерна.
и
Не раз уже случалась в Истории беда:
От базисов надстройки смывались кто куда.
Винюсь, перевожу я весьма вольно — вольно не по смыслу, а по лексике и интонации.
Вчера в разговоре выяснилось, что я родился в 25-м году; один из соседей удивился, он думал, что мне уже 50. То ли выгляжу я так, то ли мой сосед дурак? Не знаю: я уже два с лишним месяца не смотрелся в зеркало. Господи, как неохота стареть! Да еще так бессмысленно, почти не живя. И почти не пиша. И не жня лавров. И не рвя цветов. И не жгя глаголом сердца. А лишь стригя волосы и пекя эпиграммы. Весь этот пассаж — дань признательности А.Югову, заступившемуся в том же «Нашем современнике» за деепричастия, забытые Богом и людьми; сядешь этак поудобнее, мня в руках страничку из журнала, и пожалеешь бедные деепричастия, и прослезишься...
23/IX/69
Вчера пришла телеграмма о предстоящем свидании. Я заволновался, забегал (насколько это возможно), захлопотал. А чего, собственно, хлопотать? Ну, записал на бумажку чего спрашивать, ну, накурился до одури — и что? Нынче вот умылся под большое декольте и сижу, как дурак, с мытой шеей. Обещали побрить — хоть бы! Представляться Кате* с этой возмутительной щетиной — Господи, помилуй, да она меня за арестанта примет!
Вот и сижу, ждя, бдя... Тьфу, навязалось!..
Получил очередную «Лит. Россию». Как маслом по сердцу: «Переводы Анатолия Якобсона». Молодец, Тошка, переводы удачные, особенно первый, с редифом; а предпоследнюю строфу кто сочинил — Туманян или Якобсон?
Прошло часа три после свидания. Я в каком-то переполохе: вспоминаю то, что ты сказал, вспоминаю, чего я не сказал, забыл. Ну, то, что я забыл, — ладно, несущественно. А вот твои новости я как-то пытаюсь осмыслить.
Значит, так. Я решил быть сдержанным в эмоциях — по крайней мере, в письмах. Ни к чему эти восклицания, ахи, охи...
Затем хочу подтвердить — уточнить — то, что сказал тебе, Санька. Конечно, мне здесь тоскливо и одиноко, это так. Конечно, паршиво ничего не знать. Но если вы, «близкие родственники», будете писать более регулярно, мне не будет так скверно, я смогу не психовать от неизвестности — буду знать о здоровье, работе, настроении и новостях (кстати, не забывайте сообщать о друзьях, старых и новых, о том, как у них все складывается). Вот.
Что же касается моего, собственно, положения, то, уверяю вас, оно в некоторых отношениях лучше, чем в Озерном. Полная тишина, отсутствие (пока) нудной работы, никаких нежелательных взаимоотношений и разговоров, никаких ко мне требований, кроме обычных режимных (подъем, отбой, прогулка и пр.), кои выполнять совсем нетрудно. Ну вот, представьте себе: сижу в теплом, сухом и светлом помещении (теплее, суше и светлей, чем то, где мы были с Беном); на тумбочке — три тома Бунина, да том прозы Блока, да романишко В.Скотта; бумаги и карандашей — навалом; захочу — включу радио, не захочу — не включу (не захочу!). Да если бы мои наставники из Озерного все это увидели, их бы инфаркт хватил от огорчения! И — это, пожалуй, самое главное — уже меньше года осталось.
Другое дело — Бен, хотя и он был настроен вполне бодро. 2 года 9 месяцев — не шутка, да еще при его могучей общительности и далеко не могучем здоровье. Если что-то возможно для него сделать — писать, жаловаться, требовать пересмотра, — это, разумеется, надо делать. Если надо, чтобы я написал о несправедливости по отношению к нему (или ко мне — только в том случае, если это нужно для него), — я напишу куда надо.
Тем не менее я решительно против того, чтобы из-за нас ломали копья те, чьи действия не возымеют практического результата. Думаю, что и Бен не счел бы этот частный повод достаточно серьезным. Я знаю, они меня опять обзовут оппортунистом — ну и пусть. Ты, Санька, говоришь: «дело их совести» — а дело моей совести, доведись мне сейчас встретиться и потолковать, было бы отговорить и всячески воспрепятствовать. Я считаю, что самый факт случившегося достаточно красноречив и выразителен, говорит сам за себя лучше, чем кто-либо скажет (в смысле — сделает).
Вот. А теперь я малость остыну, несколько дней подумаю и еще чего-нибудь вразумительное напишу.
Малыш, как устроишься на работу, сразу же телеграфируй: «нам непонятен ваш оптимизм» (из «устных рассказов» Кадика Филатова).
Относительно моих вещей, когда заберешь: письма и красный шарф — табу; все остальное, все — к твоим и всех желающих услугам. И ложку сбереги — она подарена мне Валерием Румянцевым.
30/IX/69
Как у кого, а у меня — событие: от тебя, Лар, письмо, и от вас, дорогие Алла Григорьевна и Иосиф Аронович [Богоразы–Зимины]. Письмишко твое, Ларка, очень хорошее, «приятное», как любит выражаться небезызвестный Андрей Донатович [Синявский]; теперь я маленько представляю, что и как происходит в первичной ячейке общества под названием «Смертельный номер: взаимное укрощение строптивых». Вот и ладно, вот и славно.
Из нашего с Санькой пулеметного разговора я усек, что ты на той же работе и чувствуешь себя сносно. Все же ты не забывай в каждом письме информировать меня об этом. Да, Ларонька! Этот охламон, наш сын, забыл письмо ко мне у тебя — перешли мне его, пожалуйста.
И.А. и А.Г., я очень, очень рад, что вам понравилось мое письмо — то, где про Юру [Хазанова]. И какие бы пересуды оно ни вызывало — это моя позиция, и я с нее сходить не собираюсь.
Я сейчас уже перезабыл, что в каком письме писал; догадываюсь, какое из летошних писем произвело на вас благоприятное впечатление, и тоже радуюсь этому. А вот какие новые нотки были усмотрены в письме из Владимира — я не уразумел. Ну да Бог с ними, с нотками; мне-то кажется, что я не меняюсь; конечно, могу и не замечать за собой.
Я буду благодарен вам невыразимо, если вы действительно сможете писать мне регулярно о друзьях: всякие житейские, бытовые неудобства — ничто, вздор по сравнению с отсутствием писем и вестей от людей, любимых мною*. Не знаю, как бы я прожил четыре года без этих витаминов в конвертах, мое самоутверждение происходило большей частью благодаря им: «Мыслят (обо мне) — следовательно, существую».
И фото мне не только можно, но должно посылать, я уже написал об этом в прошлом письме; что-то нет у меня известий ни о получении, ни об отправлении его.
Взахлеб читаю Бунина. Слушайте, «О.Михайлов», чьи послесловия в каждом (из 3-х имеющихся у меня) томе — это не тот ли Олег Михайлов, который приятель Грицая и бывший коллега Андрея по институту?* Которого я возмутил, шокировал, сказав ему: «Синявский? Это который косой, нос уточкой? Так ведь он вроде сам и не пишет — то с Голомштоком, то с Меньшутиным...» Ух, как он взвился! Это в Шереметьеве было.
А промеж Бунина прочел годовой (!) комплект «Литературной Украины». Ну не прочел, конечно, — просмотрел. Очень полезная газета. Так, например, я с удовлетворением узнал, что «у вiршах Марлени Рахлiно¿ зворушлива м»якiсть, особлива жiноча щирiсть». Марленка, и вправду она у тебя есть — эта самая «м'якiсть»? И она действительно «зворушлива»? А может, наоборот: «м'якiсть жiноча», а «щирiсть зворушлива»?
«Подобаються нам i поезi¿ А.Фiлатова». Нам — теж. Кадька, а что это за «Прощай, начало, я тебя запомнил»? Это новое? Правильно, запоминай начала — они еще пригодятся.
Кроме того, оттуда же я узнал, что М.Рахлина (несмотря на свою щирiсть) меня дезинформировала — написала, что Борис [Чичибабин] не печатается, не издается; а как же «Плывет «Аврора», книга лирики, ценою в 23 коп.»? Нехорошо меня обманывать, Марленка. К тому же «не печатается» — вовсе не медаль «За боевые заслуги», особенно гордиться нечем.
Еще «фрашки»:
Есть и у мысли тело —
Чтоб и она болела...
и
Томилась белка, ночи не спала:
— А что внутри ружейного ствола?..
Вопрос сегодня выяснен вполне:
Они висят бок-о-бок на стене.
Очень «в жилу», не правда ли?
3/X/69
Когда кто-нибудь будет отправлять мне письмо, пусть сунет в конверт с десяток 4-копеечных марок. И какой-нибудь маленький календарь на 70-й год.
Меня серьезно беспокоит, что нет ничего о моем письме от 17 сентября*. Подожду еще денек и начну вопиять.
Сегодня пятница, если почты не будет, значит, придется ждать понедельника; два пустых дня, самых грустных, — суббота и воскресенье. Вздор какой, что ждать — скверное занятие: ничего не ждать — гораздо хуже.
Я продолжаю понемножечку ковыряться с переводами. И со своими стихами; но они выходят такими отчаянными (и занудными), что посылать неохота. По тому же Ежи Лецу:
Хотя из клеток освобождены —
Доныне видят клетчатые сны.
Дело в том, что я пытаюсь представить, что будет через год-два. И что-то ничего утешительного не представляется.
Прочел Бунина и тут же принялся снова читать его — не потому, что больше нечего, нет, есть еще. Странное ощущение испытываю, читая всякие примечания, комментарии и прочее: то, что Бунин пишет в своих рассказах, — чудовищно, дико. «Выдумал», «Этого никогда не было», «Не знаю, откуда придумалось» и т.д., в том же роде. Я не могу не верить этим его свидетельствам — и не могу не верить потрясающей достоверности его описаний. Ну просто невозможно предположить, что не было героини рассказа «Руся» или этой страшной женщины из «Чистого понедельника»! Насколько далек от меня быт, в котором живут его герои (но все равно достоверен), настолько же близки и понятны (знаемы) все их душевные движения, во всем диапазоне, от самолюбования, от подлого и пошлого себялюбия до исступленной самоотдачи, до полной распахнутости чувств. Как же это — «выдумал»?
Кто-нибудь что-нибудь знает об украинской поэтессе Людмиле Скирде? У меня есть десяток ее стихотворений, из которых кое-что заслуживает перевода; но что представляет собой она? Я стал очень осторожен... Non omnibus dormio.
6/X/69
А Михе [Бурасу] вовсе и не надо было расписываться на квитанции, я как только взял ее в руки, сразу узнал его почерк. Братцы, а вы на «Явасочке» приезжали? Спасибо за харчи, все очень здорово и вкусно. В том числе и шнурки, и носки, и мочалка. А носки-то, небось, прибалтийские? Они, поди, не для обуви, в них без башмаков дома ходят эти варвары-прибалты? Красота неописуемая, будь я в лагере, я бы устроил бизнес: брал бы по папироске за погляденье, по заварке за пощупанье. Нет, право, все очень хорошо — и табачок что надо. Вот тебе и воскресенье, а я-то скулил. Интересно, забрали ли вы мои вещи и все ли. Непременно напиши мне об этом, Санька, слышишь?
Если не ошибаюсь, 8-го — день рождения Андрея [Синявского]? Поздравьте его от моего имени, пусть растит и холит свою бороду, и да хранит его соответствующий святой — ведь есть же, я думаю, специальный заступник у заключенных? Леньке [Ренделю] мой привет и поздравление — по-моему, он тоже где-то на днях родился.
Пожалуйста, не забывайте Виктора Калниньша и Валерия Румянцева, пишите им (о Юре [Галанскове], Алике [Гинзбурге], Яне [Капициньше] я не беспокоюсь, знаю, что им пишут).
Напишите мне, что слышно у Павла и Маи*, последние сведения о них весьма неутешительные, из Ларкиного письма.
Погода собачья, вот что паршиво. Настолько сыро, серо и мерзко, что и на прогулку неохота. Рассуждение почти что домашнее: погода плохая, гулять не хочется. Но думаю, что, если бы мне иные масштабы прогулки, я бы особенно кочевряжиться не стал: и под дождичком прогулялся бы.
Есть у меня просьба к Фаюму, неспешная, время — 11 месяцев — терпит. К моему возвращению составил бы он список литературы по Радищеву, а? И художественную, вроде книги О.Форш, и так называемую популярную, и исследования. И список дореволюционных изданий самого Радищева. Кстати, вопрос: когда все-таки «Путешествие» было впервые издано в России? У меня почему-то (из учебников?) застряло в голове, что после 1905 г.; а вот Бунин пишет в «Жизни Арсеньева», что прочел «Путешествие» в Орловской библиотеке, где-то в 1885–90 годах; т.е. не он, а герой, но это все равно. Вряд ли в городской читальне было лондонское издание Герцена. И еще: писалось ли во времена матушки-императрицы, и если писалось, то кем, что и как об Иване Грозном? Историки, литераторы? Может, драматургия какая-нибудь была? Оченно это меня занимает, и весьма возможно, что пригодится. Ах, Боже мой, сколько я книг написал по ночам, сколько пьес сочинил! Жаль, что к утру почти все забывается. Но удовольствие обдумывания всегда для меня больше, чем удовольствие работы. Лодырь потому что.
К слову, о так называемом творчестве. Здесь у меня нет подопытных кроликов, как в Озерном; морская свинка Бен тоже недоступен; а знать-то впечатление «уж очень хочется», как поет Высоцкий. Там у вас есть стихи о поэтах («О, как безысходно поэту...») и цикл («Тем, кто не сломлен...»)*. Вы уж как-нибудь отзовитесь, ладно? Ларка, «к тебе это тоже относится». И не «тоже», а в первую очередь. Понимаете, и вообще жутко любопытно, и, кроме того, действительно надо. А то ведь как в безвоздушном пространстве. Хоть пой, хоть вой — никакой разницы.
Так, пришли «Лит. Россия» и «Кн. обозрение», посмотрим. Досада какая, стал получать «За рубежом», а Бена нет — для него же выписывалось! А мне эта международная политика — не в коня корм.
7/X/69
Вот здорово: доставили мне 7-й «Новый мир» и 8-ю «Иностр. лит-ру». Значит, перевели-таки подписку из Озерного и замотали всего лишь три номера «Н. м.» и один —И. л.». Это — мелкое свинство вдобавок к переводу во Владимир. Эка невидаль, уели:
Как отрадно, если у пигмея
Небольшая — как и он — идея! (Ежи Лец)
Сейчас буду читать «Новый мир». Успел уже прочесть «От редакции»*. Между прочим, не помню, поминался ли в статье Дементьева «Наш современник»; авторы его работают свои стихи, прозу и критику вполне в Чалмаевском духе*: их личные и персональные «Волги» и «Чайки» ходят на смеси бензина, кваса и лампадного масла, а сами они ереванский коньяк заедают исключительно черноземом и березовой корой...
8/X/69
Изображенное на этой интересной картинке Ларкино письмо я получил вчера. Ай, Ларка, что же это делается? «Спидолу» сперли, котенок смылся, муж обезграмотел — разве это жизнь? Единственный сын — и тот нахал. Между прочим, чтоб он особенно не вякал, несколько его писем у меня тоже есть — и отнюдь не безукоризненных. (Сынку, слышишь ли ты меня?) Пусть и Катя это знает.
Ларик, а эта чертовщина — «интонационно-ритмическая структура речи» — имеет отношение к твоей давней идее о замене стихотворных размеров при переводе? Ты пиши мне обо всем этом подробнее, ладно? Тем более, что переписка наша носит не узколичный характер, а имеет общегосударственное значение: «...с 6 по 12 октября 1969 года... проводится «Неделя письма». Основной задачей «Недели письма» является активизация почтовой переписки между гражданами в целях расширения культурных и дружеских связей, обмена передовым опытом и знаниями... Не забудьте в дни «Недели письма» написать весточку своим родным, друзьям, знакомым». Это напечатано типографским способом во Владимирской областной газете «Призыв». Так-то.
Интересная картинка на обороте призвана силой изобразительного искусства (так называемая «графика» — перо, чернила, 1969 г.) подкрепить мои рассуждения, вызванные разговором с тобою, Санька. Она, картинка эта, свидетельствует, на каком высоком уровне материального благосостояния я нахожусь. А также морального и культурного. Причем всё — чистая правда, включая лампочку. Лампочка специально зафиксирована для опровержения поговорки «Только свету, что в окне». Шестирукость же мою надо отнести за счет экспрессивной манеры художника, таким вот оригинальным приемом передающего движение героя во времени. А может быть, за счет влияния древнеиндийской скульптуры. Или это — результат общения с насекомолюбцем Мошковым С.Н. (Что он? Как делишки его, Вадика, Вени?*)
Мне действительно хорошо и спокойно.
Прочел я статью Кардина о Лавреневе в «Н. м.». Странное впечатление. Наверно, потому, что я незнаком с критической литературой о Лавреневе, но кажется мне, что Кардин ломится в открытую дверь, доказывает самоочевидные вещи. Но это еще полбеды, иногда надо повторять азбучные истины, и наше благословенное время — как раз это самое «иногда». Хуже другое: что Кардин нисколько не полемизирует с общим хором, согласно провозглашающим «Разлом» вершиной творчества Б.Лавренева; наоборот, «подтягивает» такие книги, как «Ветер», «41-й» и др., к этому самому «Разлому» — пьесе скверной во всех отношениях, написанной, по впечатлению, железнодорожным диспетчером, привыкшим составлять расписания поездов. Эта вещь почти так же плоха, как «Оптимистическая трагедия» Вишневского, разве что грамотнее сделана. Между тем, и «Ветер», и «41-й», и «Гравюра» (почему-то забытая Кардиным) — явления одного человеческого ряда — по сути своей противоположны всем этим «Разломам», «Опт. трагедиям», «Любовям Яровым» и прочей сомнительной литературе и несомненному нравственному падению.
Воспоминания В.Ходасевич (в том же №) я читал одновременно с 9-м томом Бунина (наконец-то я до него добрался — Ирина Глинка еще год с лишком назад писала о нем). Очень занятно читать об А.Н.Толстом. И самое интересное вот что: эти мемуары ничуть друг другу не противоречат! Фигура Толстого складывается на удивление ладно, деталь к детали, без «люфта» — этого авторы, без сомнения, не хотели. В этот коллективный портрет вносят лепту и Олеша, и Кончаловский, и Андроников — каждый по-своему утверждая меня в неприязни к их герою. И в уважении к его мастерству и мастеровитости. Хотя именно мастеровитость дала ему возможность стать законченным сукиным сыном.
Читать Бунина без собеседника — свыше сил человеческих...
9/X/69
Местная газета «Призыв» нарезается квадратиками, выдается для употребления по назначению. Получил я такой квадрат и стал одновременно читать его. Сперва на фото посмотрел, ну, думаю, ничего особенного, заезжий конферансье, мастер разговорного жанра. Потом на подпись глянул, «М.Я.Азбель». Вот, думаю, совпадение смешное. Стал текст читать: «Наука властно вторгается во все области жизни... приобщение масс к современным научным знаниям...» И еще что-то насчет «языка науки». Тут я снова — на фото: стоит некто, неправдоподобной стройности и элегантности, при галстуке (!), брови — дугами, как у восточной красотки сходной цены, и ручкой туда-сюда делает. Всматриваюсь — он. Еще всматриваюсь — Илья Набатов (прошу прощения за грубое слово). Сверлю взглядом. Просверлил — все-таки он, Марк. Опять читаю: «Выступление гостя из Москвы вызвало большой интерес у журналистов»... Ну-ну. И почему это гости из Москвы не зайдут поболтать чем Бог послал? Все-таки не чужие, как говорится. Опять же должон я теперь сидеть и думать, что это было: шедевр ли фотоискусства или радикальные перемены во внешности и привычках выдающегося ученого?
11/X/69
А у нас — как в хорошем отеле — фирменные конверты. Обратите внимание на конвертик, специально сменял ради рисунка.
Новостей у меня никаких, почты — тоже; а книги такие: вот, значит, 9-й том Бунина (про Чехова читаю), том Стендаля, том О.Генри, том Голсуорси, «Солдатами не рождаются» Симонова, книжка Р.Кента (а он мне вовсе и не кент!), два новых журнала — пир горой! Да еще «Литгазета» с проникновенными статьями о проблемах брака и творчестве Наровчатова; о последнем имеется фрашка:
Щедро поэтам иным Слава сплетает венки:
Часто читаешь про них — их не читав ни строки.
(Антони Марьянович)
Разумеется, вся эта книжная благодать не мне одному, а и соседям. Нет, так-то жить можно.
Меня интересует судьба двух «вольноотпущенников»: Антона [Накашидзе] и Серенького [В.Труфелева]. Если что знаете — напишите.
Письмо это я отдам послезавтра, в понедельник утром; стало быть, никаких событий до отправки письма не произойдет. Посему — кончаю.
Да, стихи на обороте — переводы с латышского*, сделанные уже здесь, во Владимире. Все они были опубликованы в латышских журналах в 68—69 годах. Очень может быть, что уже есть переводы именно этих стихотворений — я, например, читал, что вышел на русском сборник Визмы Белшевиц. Если у кого будет охота — посмотрите, и если окажется, что мои переводы хуже, — никому не показывайте. Это, собственно, к Тошке [Якобсону] просьба. Ему же предоставляется право редактировать, менять, править все, что мною пишется и переводится, — я имею в виду — все, что относится к стихотворству. Если, конечно, есть время и желание.
Целую вас всех и обнимаю.
Ю.
12/X/69
А у меня — опять юбилейчик!* Что ни месяц — то праздничек. «Наши даты, наши даты...»
Пожалуйста, пишите все-таки кто может. А то у меня вот зуб заболел. На войне мне мой сержант объяснял, что вши заводятся «от мыслей». Здесь, конечно, вшей быть не может, а от мыслей заводится зубная боль — и не какая-нибудь «зубная боль в сердце», а самая натуральная, во как!
Я еще фрашек напереводил, но уже негде писать и лень.
Целую всех справа по одному.
Ю.