письмо шестьдесят девятое
14/I/70
Вот и письмо твое новогоднее, Ларик. Как это грустно, что писала ты его в Новогоднюю ночь, что больше нечем было заняться. Хорошо, если вчера, в Старый Новый год — родители [Богоразы–Зимины] были уже в Чуне, а то очень уж это погано: 2 Новых года подряд в одиночку. У меня такое было, кажется, один раз в жизни, под 44-й Новый год, на фронте, и это даже не воспоминание, потому что все стерлось, забылось — запоминаться было нечему, несмотря на экзотику: окоп, плащ-палатка, солома на дне окопа, военная пиротехника... Но ничего, после было много хороших Новогодий, грех жаловаться; так что и теперь есть шансы на лучшее.
Что ж тут удивительного, что поселок пахнет дерьмом? Так и надо, это вам не санаторий, не Ницца, не Рица. Ништо вам, принюхаетесь, и не такое нюхано было.
Про «Нов. мир» читал я в твоем письме, как какая-то тетка из романа Гроссмана все удивлялась ценам на харчи в соседнем поселке — то дороже, чем у них, то дешевле, а то точь-в-точь. Про «Потусторонние встречи» — точь-в-точь. Про Стася — решительно не согласен: не гладкость, а сдержанность, такт*. Тебе застит глаза колоритная фигура самого Стася; спору нет, он обаятелен, и слушать его — и смотреть на него! — очень здорово. Вот тебе и захотелось, чтобы повторилось впечатление. А это совсем и ни к чему. Тебе недостало терпения вчитаться и увидеть того же Стася — но в другой ипостаси (прошу прощения, рифма нечаянно).
А вот с [В.П.]Некрасовым дело сложнее. Это я не о том, что с тобою произошло: читала одно, а взорвалась по поводу другого. И странного тут ничего нет: мы ведь «завсегда про ето думаем». А вот вправе ли мы предъявлять претензии? Бен [В.Ронкин], например, считает, что вправе. И предъявлял он их тому же Некрасову, и в выражениях значительно более крепких и определенных, чем твои. А я (хоть мне, если честно говорить, и хотелось бы активности) все же сомневаюсь. И сомневаюсь по двум причинам. Во-первых, «позиция неучастия» кажется мне достаточно достойной и плодотворной, не надо недооценивать ее. Во-вторых... Ларка, а ведь «Мастер и Маргарита» написан во второй половине 30-х гг.; а «Фауст» переведен Пастернаком в годы войны; а Блок стал Блоком в 1906–13 гг.; а что и сколько написано Пушкиным и после 1825 года! По малограмотности своей я не ссылаюсь на зарубежных авторов, не поминаю живописцев, композиторов, актеров. А ведь сколько их, делавших — по-своему — историю. (По-своему и, быть может, единственно правильным путем.) Для меня неприемлема формула «Поэтом можешь ты не быть...» в приложении к художникам. И вообще, это противопоставление — нелепо. Поэт не может «не быть» поэтом; между прочим, этим он и есть гражданин. Разумеется, речь идет о настоящем искусстве, а не о созданном путем членства в «творческом объединении».
Прости за длинные и косноязычные рассуждения; но меня все это волнует гораздо больше, чем ты, вероятно, думаешь. Не случайно мы с Беном до ругани, до хрипоты спорили. Трудно выпрыгивать из собственной шкуры, но это надо делать, иначе рискуешь быть не только «субъективным», как ты пишешь, но попросту несправедливым: нельзя измерять поведение других аршинами собственных невзгод.
15/I/70
Я сейчас веду себя примерно так же, как на свиданиях. Помнишь? То кусочек колбасы отщипну, то конфету съем, то за «Беломор» хватаюсь, то за кофе... Дело в том, что сразу, в один день пришли первые номера «Иностр. лит-ры» и «Знамени», раздобыли мне 5-й и 6-й номера «Нов. мира», обменяли книги, и теперь у нас том стихов Бунина, два тома Лескова, два тома Мих.Кольцова. Еще «Лит. газета» свежая (этот эпитет надо понимать в смысле «новая», а отнюдь не в первоначальном значении). Если еще завтра ларек дадут — настанет такая жизнь, о какой затурканные москвичи могут только грезить.
А что 7-й «Н. м.» к тебе, Ларик, не попал — жаль. Там занятные воспоминания В.Ходасевич, с такими пикантными детальками о путешествии М.Горького по Волге — пальчики оближешь! Нет, кто красив, а я умен, — как говорила моя мама: я всегда утверждал, что зря Горького попрекают, старик был чист, как херувим. И так же наивен.
А кто это «Ю.Герчук», чья статья о Фаворском в «Детской лит-ре» обещана на январь?
Только-только успел я написать последнюю фразу — бряк! Два письма, и на одном из них, представьте, там, где обратный адрес, написано: «Ю.Герчук». Тогда я поскорей заглянул в конец письма... Ах, вот оно что! Так это же Фаюм.
И вот ему, этому Фаюму — мои спасибочки. За изыскания в XVIII в. — может, все-таки они мне пригодятся, хотя это зависит не только от меня. За информацию о его литпланах; обе идеи хороши, но вторая — о восприятии архитектуры и прикл. искусства в XVIII в. — кажется мне более интересной, оригинальной и лучше осуществимой: одолеть первую тему при таких условиях — на 10 листах уместить историю культуры целого века? Что-то сомнительно. А что до переиздания «Памятников Волги», то, если еще не поздно, почистите всякие эпитеты и сравнения. Меня раздражало однообразие архитектурных описаний. Я понимаю, что церкви похожи и соответствующие элементы похожи или одинаковы, — но речь идет об эпитетах не научных, не технических, а эмоциональных. От этого было неприятное чувство «угадывания наперед»: «Ага, собор! Сейчас они восхитятся вот так-то...»
Очень интересно мне было читать о стихах, хотя с некоторыми высказываниями согласиться не могу. Например, с тем, что цикл — это перепев стихотворения, посвященного Маринке*. То стихотворение — о невозможности постичь сосуществование, о несовместимости в сознании; а эти стихи — попытка объективного изображения совмещенного в реальной жизни, общая, что ли, картина. Вот. И нравится мне не то, где о Суворове, а то, где о Литераторах, не то, где о прозе, а куски из центрального стихотворения. Но Фаюм прав, разговор по частностям лучше отложить. А отношение мое ко всему этому вообще изложено, хоть и сумбурно, но вполне честно в прошлом письме.
Ларик, еще я получил нынче обещанный тобою подарок. Ну и умница ты, ну и молодец! Какая прелесть Маврина, спасибо. Занятны маски непонятного происхождения. А Петров-Водкин сам по себе хорош (я знаю эти вещи), но для моей специфической обстановки не подходит — бледен. Вот теперь я поменяю экспозицию, а то мне твой любимый Матисс уже надоел.
21/I/70
Послушайте, у Ю.Левитанского в каждой подборке непременно есть что-нибудь хорошее. Вот в «Знамени», в № 1, очень славное стихотворение — «Диалог у новогодней елки». И в «Н. м.» недавно тоже хорошие стихи были. А? И сам из себя он такой квадратненький и в усах. И пародии смешные.
Одолел я два тома М.Кольцова. Ну и что? А ничего. Очень даже так себе. Ну, конечно, пограмотней Рыклиных, Жуковых и пр. Я, правда, не читал «Испанский дневник», не знаю, может, там он «блистает, блещет и блестит»?
Том Лескова прочел. Умел старик словеса подбирать. Его-то я читал не как Кольцова, не по диагонали, а внимательно. Все-таки непонятно, как это составители включили удручающе бездарную пьесу «Расточитель». Читать ее стыдно, словно знакомый человек непристойности выделывает.
22/I/70
Вчера поздно вечером, когда я уж и не ждал ничего, появилось Маринкино письмо. Как хорошо, что она недовольна своими письмами! Это увеличивает мои шансы на получение добавочных посланий, сверх «нормы».
А я и не знал, что наш рыжий друг* женился и что у них уже сын. Черт, как все там у вас быстро! Совсем вроде недавно Андрюшка на своем дне рождения просил меня занять ее разговором, а то, мол, она стесняется и скучает, — что я и выполнял добросовестно, пока не наклюкался. Очень занятно все это: сотрудничество в газете, общение с маститыми литераторами — и командировки. Что-то у меня не совсем укладывается в голове это сочетание; впрочем, вероятно, мне многое представляется слишком прямолинейно.
Пожалуйста, передайте мой привет и мое сочувствие Лене Аксельрод. Я очень жалею, что так и не познакомился с ее отцом; кроме того, что он был хороший художник, он и мой отец знали друг друга*. А как сын Лены? (Миша?) Он ведь в деда шел: лет пять назад (и больше) он делал очень интересные работы. Несколько рисунков у меня есть — все в том же недосягаемом чемодане, — это Лена по моей просьбе прислала, она ведь писала мне в 66-м году. Самый сердечный привет ей.
Инну Бернштейн «искать» не надо; я понимаю, что это «нетрудно сделать», — но думаю, что так же нетрудно было за эти годы «найти» меня.
Вот похвала Маринкиным способностям портретиста: по ее описанию я узнал человека, которого она встретила в Историческом музее и имени которого не помнит. Это Бруно Томан, мой когдатошний приятель, я его уже лет десять с хвостиком не видал. Спасибо, рад, что он меня не забыл.
О Кочетове мне писала только Елена Михайловна [Закс], а не «все», как предположила Маринка. Отзыв Елены Михайловны — невнятный вопль восторга. А что, стоит все-таки прочесть? Если это произведение эпохальное, типа «Секретаря обкома», «Тли», «Челюстей саранчи», напишите, в каких номерах журнала его искать — попробую достать (Люда [Алексеева] как-то за подобные желания обозвала наших друзей «извращенцами»).
Какой позор! Маринка читала «Час Быка»!..
Насчет Кабо Маринка угадала, мне понравилось, совсем вроде и не литература. А Нилина о Бурденко я начал и бросил, скучно показалось. Может, зря.
Читали ли вы в №№ 5 и 6 «Н. м.» воспоминания Ц.Кин?* Я что-то чувствителен стал не в меру: сердце сжималось, когда читал...
К сожалению, журнал попал ко мне искалеченным: из него был выдран Камю, но черт с ним, а вот записки Ц.Кин тоже пострадали. И подборка стихов Ахматовой тоже выдрана. Но хоть не так обидно, когда Камю или Ахматову выдирают целиком, стало быть, хранить и читать. А то ведь из середины десятками страниц рвут, сволочи! Карты, должно быть, делают. Или селедку заворачивают. У меня-то, правда, для селедки есть «Лит. газета» и «Лит. Россия».
Я здоров, здоров! Как майский жук.
26/I/70
Сегодня прибыл 11-й № «Н. м.». Я успел только заглянуть в оглавление, увидел стихи Драча, стал читать. Стихотворение «Перо» — кажется, это самое первое стихотворение Ивана, которое я перевел. И, по-моему, мой перевод все-таки лучше: и сильнее, и вернее. Хотя перевод Павлинова сам по себе неплох.
А смогу ли я — если будет возможность печататься — переводить на уровне переводов из Драча, из Грубина*, из Скуениекса? Ох, не знаю.
Перевел я на днях стихотвореньице Людмилы Скирды — в общем, за то, что там есть такие слова: «море», «солнце», «цикады» и другие милые словеса.
28/I/70
Вот сегодня мне сообщили, что сейчас карантин по поводу гриппа, свидания временно отменены. Ну что ж, подождем. Ибо сказано:
По всем календарям
Вертящейся земли —
На смену январям
Приходят феврали.
И это весьма утешительно. Кроме огорчения по поводу откладывающегося свидания, я все же и порадовался: причиной нынешнего разговора было твое, Санька, письмо к администрации. Стало быть, 20 января ты еще был жив-здоров, разумел грамоте и даже интересовался мною. Я вот все жду сведений о своем январском письме; жаль будет, если пропадет, в нем было не то 14, не то 16 страниц, и с подробными ответами на письма. Ну, я еще погожу хныкать, может, до конца недели что-нибудь прояснится. С почтой у меня, как с салютом в известном анекдоте: то ничего-ничего, и вдруг ка-ак шарахнет! И опять ничего.
Настроение у меня неплохое: я после длинного перерыва взялся за прозу, вчера полторы большие страницы исписал — во как!
5/II/70
Сегодня наконец прибыла почта. Я незнаком с городом Владимиром, наверно, он очень большой? Телеграмма от Кати и Саньки была принята во Владимире 23/I, доставили мне ее сегодня, бедняга-почтальон нес ее 14 дней... Сильно тебе икалось, сын мой? «Бессовестный свин» — это было самое нежное и благоуханное из тех словосочетаний, которыми я тебя удостоил за твое «молчание», — и зря. А впрочем, пригодится на будущее. Да и за прошлое я еще не рассчитался...
Письмо от Борьки Золотаревского — полный восторг. Во-первых, я обож-жаю конспективное изложение кинофильмов. (Еще Миха [Бурас] упражнялся на этом поприще. Кстати, почему о нем ни слуху, ни духу?). Так что насчет «Супружеской жизни» и «Анжелики» мне теперь все ясно. Во-вторых, я приветствую добродетель, где бы я ее ни встретил. Это я о той чудовищной скромности, с которой Борька признался, что он не смог бы так поставить «Детей Ванюшина». Браво, браво.
А где строится кооперативный золотаревский дом? Это что ж, опять за семь верст киселя хлебать? Хотя мне-то все равно: это ведь Борьке придется ездить ко мне — километров этак за сто.
Почему он о семействе своем ничего не написал?
Прелести водного и сухопутного туризма мне уже вдохновенно живописал Бен: «Понимаете, вымокнете с головы до ног, жрать нечего, комары полморды отъели, костер не разводится — хорошо! Мы вас непременно приучим к турпоходам, благодарить будете...»
«Манон» — это хорошо*. Я хотел было предложить «Марго» — как вам? Но в открыточке Иры Корсунской я прочел странные строчки о «Вильке Хаславской, которая на какое-то время давала Саньке одного из своих очаровательных щенков афганской гончей». Это как понимать? Собака напрокат? Так нельзя, братцы. Собака — это вам не человек, чтобы ее туда-сюда перебрасывать. Особливо когда она юная Hund.
А открыточка Мавриной — неожиданная, какая-то Ван-Гоговская. Ой, я забыл, что Ира — искусствовед, да еще с аспирантским стажем: надо поостеречься давать определения.
Кстати, об искусствоведах: вот милое дело — так, между прочим, сообщают, что Голомштоки-Казаровцы уже три месяца как разродились! Непременно и срочно поздравьте от меня Нину и Игоря! Как нарекли младенца? Надеюсь, не Матиссом?
Я совсем запутался в Ириной информации: кто это В.Буковский? То есть о роде его занятий в последнее время я догадываюсь*, но — кто, что, за что? Кто такая Нина Ив.? Людочка Кац? Маша Слоним?* Ира забывает, что рядом со мной нет Алика [Гинзбурга], который знал всех: и Буковского, и Гуковского, и Чуковского, и Чайковского. И даже Чаковского.
Кто кого и от кого рожает у Никольских — я разобраться не в состоянии.
О Феде — любителе изобразительного искусства* — я расскажу как-нибудь парочку забавных историй. Он, в общем, парень неплохой. Хотя симпатичен он мне не был: я не люблю юродства и всего, что на него похоже.
Пародия здорово смешная, ай да автор! (Кто?) Давайте еще да побольше.
Очень я утешен, что Алик в хорошем состоянии — а в настроении?
Наташеньке [Садомской] спасибо за самоварчик. Вечно она мне что-нибудь подходящее к обстановке пришлет: то изображение роскошной бутылки со спиртным, то вот — чайную снасть! Я уж стараюсь не вспоминать, как она коленки из-за забора демонстрировала...
А письмо ее — н-да, письмо. Не вдохновляет. Так сказать, не зовет. Рассуждения о периоде герметизма и о кучности группок («клопизме») не новы, и это меня не смущает, отродясь не печалился обо всем этом. Огорчительно, что сама Наташка, видимо, грустит по этому поводу и по другим, по-моему, более основательным. Ох, голубчик, не надо. Ты же умница и мужественная (не пугайся, это я о духе; так-то ты женственная-женственная...). И вот же — книжка, и статьи и другие работки. И вообще: «Загнем рукоять на столовом ноже и будем все, хоть на день, да испанцы!»
6/II/70
Прочел в «Лит. газете» пародию Риммы [Хазановой] на Владимова. Забавно, похоже. Хотя несколько однообразно в смысле лексики: у Владимова жаргонный словарь богаче. Но все равно — молодчина.
Еще о Наташкином письме, о «неославянофильстве». Я решительно не понимаю, где тут предмет спора. «Довлеет дневи злоба его» — к чему еще всякие надуманные проблемы? «Западники», «славянофилы» — неужели сейчас эти слова что-нибудь значат? Претензии «неославянофилов» на какую-то особую любовь к народу, к его истории, языку, искусству попросту смехотворны. Как будто любой человек (нормальный), выросший и живущий в России, не живет в ее истории, в языке, в традициях! Вот вы, мол, просто обитатели-обыватели, а я обитаю в своей стране осознанно, особо, с чувством ответственности и превосходства! Сознание ответственности — отличная вещь, но в чем оно конкретно выражается? А ни в чем серьезном. Болтовня о необходимости благоговейного отношения к архаизмам, слюнявые рассуждения о лепоте деревенской жизни, оголтелое камлание вокруг третьесортных литераторов, тьфу! А подвернется по-настоящему хороший писатель, сразу мистического вздору нагородят — как о Белове, чью жестокую точность предпочитают не замечать. Этакие Пустоплясы вокруг Коняги. И что ж это за, прости Господи, любовь такая особенная? Много раз уже цитировали Эренбурга, сказавшего, что «я тебя люблю» сильнее, чем «я тебя очень люблю»; так вот, эти сюсюкают с Россией: «Я тебя очень-очень-очень люблю!!!»
А «западники»? Это которые вместо «Хемингуэй» говорят «Хэм»? Или те, что осторожненько флиртуют с экзистенциализмом? Пресвятая Троица «Пруст—Джойс—Кафка»?
Почему, собственно, альтернатива? Мы знаем современных литераторов, чьи произведения более русские, чем балалаечные трели В.Бокова, и одновременно более западные, чем «В ожидании Годо» или как там эта скукотища называется.
Я все сбиваюсь на литературу, но мог бы назвать и других художников, «национальных по форме и интернациональных по содержанию», что, по-моему, и есть один из отличительных признаков «большого» искусства — Пушкина, Чехова, Сервантеса, Пикассо, Грига, Чаплина — так называемых «великих». Вероятно, эти модные термины имели смысл в прошлом веке: люди, действовавшие согласно своим взглядам, должны же были соответственно называться. А сейчас — на кой им действовать? «Шумим, братцы, шумим!» Да и те единицы, которые как-то действуют, — тоже не мед. За эти годы я встречался с апологетами обоих направлений — в их крайнем выражении — не только и не столько в области искусства. Пожалуй, это было практическое приложение всех этих умствований — непредусмотренное и тем не менее спровоцированное «теоретиками». Смею уверить, что ничего отрадного ни то, ни другое не сулит.
Говорят, что человек, идущий без ориентиров в лесу, в степи, не может двигаться по прямой, непременно начнет кружить. Не удивляйтесь, если я в этих моих суждениях «кружу»: у меня ведь тоже нет ориентиров. Я сейчас совсем один и не слышу людей, с которыми у меня общие критерии. Я мог бы с ними (с вами!) спорить или соглашаться, но точки и меры отсчета были бы одними. А то ведь нарывался я на таких, для кого русская культура кончилась на Державине. И на таких, что спрашивали (и вполне серьезно!): «А что, разве в русской поэзии есть кто-нибудь, кто поднялся до Шелли?»
Но это — все же психи, а те, о ком говорит Наташка, — по-моему, спекулянты и все тут.
Ох, устал я без вас, братцы.
8/II/70
Вот вы, которые ученые, доктора и кандидаты, объясните мне, пожалуйста, почему это у диктора, ведущего передачу «Встреча с песней», голос и тон такие, как будто он только что похоронил тетю, не только горячо любимую, но еще и очень уважаемую? И у того, который «Литературные вечера», — тоже. Так и хочется погладить по плечику и сказать: «Ну что поделаешь? Бог дал, бог взял. Все там будем. Ничего, брат, держись. Давай объявляй следующий номер». Ой, радио, радио! Когда я в 66-м уезжал из Москвы, вот, думал, радио-то послушаю! А вдруг и знакомых кого услышу?! Услышал. Первый знакомый был Новомир Лысогоров, нес чего-то популярное про биологию. Спасибо, не надо. Потом Леня Сержан вкрадчивым баритонональным тенором объяснял за французские не то шансоны, не то шантаны*. Знаем, слыхали. Потом много раз Давид Кугультинов читал стихи, почему-то не в моих переводах* — почему бы это? А, переводы мои плохие. Ладно. Господи, думаю, хоть бы Володя Высоцкий выступил! Выступил. То есть абсолютно идиотская пьеска какого-то немца-маразматика, и Высоцкий — в главной роли. Вот утешил. Ай-ай. А еще его в серьезных статьях поминают — в «Нов. мире», в 12-м номере.
А в том же 12-м стихи какого-то Величанского, очень занятные по настроению. И вообще. Кто это?
Рад был я увидеть крохотную рецензийку Елены Михайловны*. С отменным удовольствием и полным согласием прочел я и статью Лакшина* — умную, острую и актуальную — как всегда.
9/II/70
«Ум поверхностный и неприлежный или ум, удаленный от науки, объяснит вам, что привыкание к очкам в том проявляется, что вынужденный к ношению их уже не берется за чтение или письмо, не вооружась вспомогательнными сими стеклами. Но не это есть непременный знак привыкания. Привыкание к очкам тем сказывается, что очконосец научается чесать глаз, сморкаться и ковырять в носу, не снимая прибора» (Людвиг фон Мурренкопф, «Наблюдатель натуры. Добрые советы сельскому жителю на каждый день года за вычетом високосных лет», Лейпциг, 1802 г.).
10/II/70
Санька, поскольку этому окаянному гриппу не видать ни конца, ни краю, не жди с бандеролью — отправляй сразу же. Хорошо бы мне ее получить до конца месяца. Усек? «Что вам надо? — Шоколада. — А сколько прислать его вам? — Ровно один килограмм». А со свиданием — что ж делать, придется тебе время от времени запрашивать, как там, мол, во Владимире? Все еще кашляете?
Пора бы мне, ох, пора бы получить от тебя письмо, Ларка. Али открытку какую ни есть. Последние твои автографы почти полуторамесячной давности, новогодние.
11/II/70
Санька, с днем рождения тебя! Вот так, ровно за месяц вперед.
Завтра утречком отправлю это письмишко и заодно отпраздную юбилейчик* .
Всем, всем, всем — приветы, объятия и поцелуи, пусть каждый выбирает по вкусу. Дано в городе Владимире в лето от Р.Х.1970.
Удельный князь Владимирский
Ю.
Напишите мне, как здоровье Аллы Григорьевны и Иосифа Ароновича [Богоразов–Зиминых]. Кончился ли их грипп, и собираются ли они к Ларе.