письмо семьдесят пятое
15/VII/70
Тьфу, тьфу, тьфу! — последнее письмо. Начнем, благословясь. Повод для начала письма очень приятный: письма от Майки Улановской и от Маринки [Домшлак]. Пришли они позавчера, в день, когда я отправил свое письмо.
Изо всех новостей самая хорошая — это, что у Эмбриона [Сани Якобсона] со здоровьем налаживается, тьфу, тьфу, тьфу! (Что-то нам все плеваться приходится.)
Братцы, а как зовут его, этого приблудного трехлапого пса? И почему он, сукин сын, кусается? Вероятно, комплекс неполноценности. Этот окаянный комплекс вообще подвигает на гавканье и кусачество. Вот я в последнем № «Москвы» прочел статью Овчаренко* — комплекс, он самый. Иначе с чего бы писать (и помещать) статьи на уровне 8-го класса провинциальной средней школы? Забавно, кстати: он там перечисляет не нравящиеся ему произведения и их авторов, но автора одной поминаемой работы («пресловутой») почему-то забыл назвать*, дважды забыл.
Да, Майка права, я к «зову крови» вполне равнодушен*. Больше того, я не мыслю себя на любой другой почве — даже если бы у меня не было здесь стольких любимых людей. «Моя родословная» — российская, и она не короче и не бедней, чем у Голицыных, Муравьевых и др. Но это — моя позиция для себя, а каждый вправе решать по-своему...
А какой это олух сетует, что среди женщин нет гениальных шахматистов и ученых и что это-де свидетельствует об их неполноценности? Как будто человеческая полноценность определяется остроумными гамбитами или способностью открывать физические законы! Да плюнь ты им в глаза! Я не знаю, как там насчет гениальности и предрасположения к науке, но то, что женщины лучше и выше мужчин в сфере человеческих отношений, — это для меня факт непреложный.
Маринкины сообщения о гороскопах очень меня позабавили. Но что-то, помнится, я не то читал, не то слыхал про другие знаки для месяцев. Так что пусть Маринка не унывает: может, она совсем под другим знаком числится в книге судеб. Или эти знаки — и их сочетания — ее устраивают?..
Поздравляю с запозданием с днем рождения! И категорически требую, чтобы при любой погоде в сентябре Маринка была бы в своих деньрожденческих обновах (кроме пластинки Вертинского, пожалуй) и с цветочной гирляндой в зубах.
А снился я ей правильно: я и есть худой и резкий. И неласковый. Разве что для нее сделаю исключение.
Не терпится прочесть Тошкино эссе об Ахматовой*: в обоих письмах говорится о нем очень уж завлекательно.
16/VII/70
Рыженький, когда это письмо доберется до тебя, останется уже немного: недели две-три. Поэтому, пожалуй, самое время высказать кое-какие пожелания. Во-первых, относительно того, о чем ты говорил, когда мы встречались в марте, — о твоем приезде на свидание. Я против. За неделю до капитальной встречи — зачем? Лучше отдохни, дружок, насколько я понимаю, конец лета у тебя будет нелегким. Да и после моего приезда мне, возможно, понадобятся твои силы и время. В общем, приезжай на свидание только в том случае, если оно окажется необходимым по каким-то деловым причинам.
Теперь о приезде 12/IX. О моей экипировке я тебе уже писал, так что это ты знаешь и сделаешь. Выйду я где-нибудь в обеденное время, в 11–13 ч., так мне сказали. Прошу тебя, за неделю телеграфируй, когда и на чем приедешь, чтобы у меня не было неопределенности. Что мне еще нужно? Несколько глотков коньяку были бы очень кстати. И уж совершенно обязателен черный кофе. Я не шучу; считай, что это лекарство, и непременно захвати термос с кофе или пакетики с растворимым. Ну, все прочее — на твое усмотрение.
Не рано ли я начал разговор обо всем этом? Нет, не рано. Сглазу я не боюсь — держусь за дерево.
Я чувствую себя вполне нормально, ем, пью, гуляю, даже — немножко! — загорел.
17/VII/70
Сегодня прибыли: телеграмма из Чуны, открытка от Иры Корсунской и письмо от Ляли Островской.
Телеграмма — гм-гм! Это что, входит в моду — бракосочетаться как раз в тот период, когда родитель(-ли) жениха — как бы это выразиться поделикатней? — отсутствуют, что ли? Я ведь не ошибаюсь, это отец Андрея сейчас не в Москве? Или это у семейства Великановых дурные пристрастия? Мои поздравления новобрачным, а также новым родственникам (свойственникам?)*. За моей обожаемой супругой я взял швейную машинку «Зингер» и всего двух близких родичей; женитьба любезного нашего сына привела к демографическому взрыву... А что, у Кати есть еще незамужние сестры?
Прочел открыточку Иры и подосадовал, что не знал о дне рожд. Павла [Литвинова]. Ну, я надеюсь, он и так не сомневается в моих добрых чувствах? «Послала Камю» — книгу или коньяк?
Ляля на этот раз не совсем угадала: некоторые цветы и кое-каких птах я знаю в лицо и по имени, правда, мало. В принципе она права, я человек городской, и какой-нибудь изгиб Харитоньевского или Кривоколенного, улочка, впадающая в Зубовскую, или окно в особняке за Воронцовым полем — все это мое, родное, собственное, и не только в Москве. А лесное, полевое, речное — трогает, привлекает, но там я в гостях. Исключение составляет море с очень узкой полоской песка или гальки, тут я тоже дома. Наверно, мы поспорим об этом при встрече?
Все имеет свою хорошую сторону, даже то, что письма приходят с запозданием: когда я читаю «Вам осталось еще два месяца», а на самом деле осталось уже меньше, — мне приятно.
18/VII/70
Нынче, после трехдневной простуды, у репродуктора прорезался голос, и я имел удовольствие в который-то раз слушать эстрадный спектакль «Вот идет пароход». Ну ладно, эстрада как эстрада, выпендриваются как могут. Но вот один номер неизменно приводит меня в восторг. Я говорю о покойном Смирнове-Сокольском, который, помимо библиофильства, занимался еще зачем-то и «разговорным жанром». Внимание, Фаюм! Его фельетон назывался «Проверьте ваши носы». Герой его — Нос, нос майора Ковалева, того самого, гоголевского. Он, этот Нос, произносит великолепный монолог*, патриотический, в котором достается и бюрократам, оторвавшимся от народа, и врагам, посягающим на нашу страну, и другим обормотам. Это очень здорово: Нос (!) — носитель современных гражданских идей, призывающий ко всему (на полном серьезе), к чему должно призывать. Отменная тема, если не для исследования, то для размышлений. Ведь это уже почти традиция: ну, скажем, крылатое выражение о Человеке, принадлежащее шулеру Сатину; знаменитая «тройка», которая везет не кого-нибудь, а Павла Ивановича Чичикова, херсонского помещика; тульский Левша, подковавший аглицкую блоху, после чего она прыгать перестала. Происходит «исполнительское прочтение» классики; к примеру, известное изречение курица произнесла бы так: «Человек создан для счастья, как птица для помета».
22/VII/70
Наташенькино [Садомской] письмо. Да, жарковато. Вернее, душно. Но я это переношу довольно спокойно, хотя и не мешало бы — эх! — искупнуться.
Ай-яй-яй, неужели Фаюмы так плохо себя ведут?! Ай-яй-яй, что же это будет? Впрочем, зловещие признаки этого порока были еще при мне.
Очень заинтересовался я современным творчеством Л.Леонова. А где и что напечатано?
А про этих презренных кинозвезд, предавших святое искусство*, я читал в «Лит.газете». У-у, отщепенцы!
А с телевидением — что, Наташка спятила, что ли? Разве можно писать плохие сценарии без договора?
23/VII/70
Вот и письмо из Энгуре. Подумать только, что я никогда не видел ни этих сосен, ни этого моря, ни этого песочка. И что только отправившись на восток, я узнал кое-что об этом западе — из писем Ирины [Глинки] и из немногословных описаний прибалтов.
О ком, недавно умершем, пишет Ирина: «Чудесный был человек»?
Еще бы мне не понять, что чувствует Ирина, думая о друзьях, помогавших ей! Кому тогда и понимать-то...
Какие смешные и ненужные просьбы в этом письме! Когда мы увидимся, я пристыжу Ирину.
Нет, эти годы не сделали меня ни более мужественным, ни более стойким и сильным, все на том же уровне. И в чаянии предстоящего я утешаюсь лишь одной переменой, которая во мне произошла: я стал с большей иронией относиться к собственной персоне. А это, знаете ли, оч-чень помогает при всяких неурядицах.
Я сейчас спохватился, что не должен бы задавать вопросы: ведь на это-то письмо я почти наверняка ответов не получу. А жалко — привык.
Черт побери, а зачем это Юра [Левин] лезет на проваливающиеся мосты и под обрушивающиеся сосны?! Вопрос риторический, ответа не требует.
Кажется, где-то поблизости Людкин [Алексеевой] день рождения? Пусть Наташка (или еще кто) поцелует ее от меня. Это пять или шесть лет назад мы сидели на полу вокруг мяса им. тов. Гастева?
25/VII/70
Ох, и силен же я в логике! Прямо этот, как его — Асмус. Судите сами, получил открытку от Фаюма, а в ней написано, что он прочел мое июньское письмо. Я сразу — щелк! — сообразил, что или Катя, или Санька, или Манон, или все вместе вернулись в Москву. А открытка писана 23-го, а 17-го писала Наташка и ничего про их приезд и про письмо не сказала. Я сразу — щелк! — вычислил, что вернулись они между 17-м и 23-м. Читаю дальше: «Вчера прочел твое июльское письмо». Щелк! Это значит — 22-го. Кто? Фаюм. Что? Письмо. Фаюм письмо — чего? Прочел. Щелк! Это значит, что письмо доставлено по адресу, ибо, согласитесь сами, если бы оно не было доставлено, то как бы Фаюм его — чего? — прочел! А через кого я стал такой логический? Ну-ка, щелкните! Правильно, через Саньку: была бы телеграмма, не пришлось бы мне щелкать.
А еще письмецо от Ленки [Герчук]. Я очень сожалею, что коза, которая махала мне хвостиком, никогда не узнает о моей горячей благодарности... А она тоже участвовала в раскопках?
27/VII/70
Вот уже который день пытаюсь решить: кто из трех скучней — Бальзак, Шиллер или Шоротчондро Чоттопаддхай? А до библиотеки еще три дня... Этот самый, который третий, развлекает меня все-таки больше первых двух: сначала я минуту-другую читаю на обложке его имя-отчество, а потом, закрыв глаза, пытаюсь произнести. Нет, вы не думайте, перед тем, как начать изучение обложки, я все-таки осилил 200 страниц из 500... Братцы, а чего это я охладел к зарубежной классике? Ей-ей, «Лит. Россию» мне читать интересней, чем «Цезаря Бирото»: в «Лит. России» я, например, вычитал, что Дымшиц дожил до 60 лет — какой простор для размышлений пытливому уму!
28/VII/70
А сны мне, не в пример Марленке [Рахлиной] и Маринке, снятся чудесные: собаки, море и Гинзбург.
Боже, как я соскучился по зверью!
29/VII/70
А вот и телеграмма от вас, ваши благородия. Я все усек, так и буду держать. Вот только о поездке в Чуну здесь разговаривать смысла нет: это не по их ведомству, это, очевидно, решится одновременно и в связи с другими проблемами.
Открытка от Иры Корсунской. Как славно, что Арина [Жолковская] довольна поездкой. И как жаль, что Оле не пришлось погостить подольше. Что же будет у Наташи, останется в Москве или уедет?
Эге, значит я не ошибся относительно Людиного дня рождения! Ай да я.
Цидулка от Фаюма. Насчет Воннегута — гм, гм. Я сходства не нахожу, у меня о нем даже мысли не возникло. Книга эта — «Бойня № 5» — вещь, безусловно, талантливая и занятная, и перевод, как всегда, превосходный, — но насколько она поверхностней, чем поминаемая Фаюмом повесть!* «И духом, и строем, даже техникой» — как бы не так! Разве что техникой, да и то чуть-чуть. Композиция повести проста, повествование последовательно, нет воннегутовского стремления к эпатажу. Но все это второстепенно. Главное, что книга Воннегута — это хлесткий и умный памфлет, а повесть — произведение лирическое и философское, и, по-моему, больше лирическое. Ведь при всей приверженности автора к искусству скоморохов (это я не в осуждение, упаси Боже!) в этой повести скоморошьего почти нет. Я не против шутовства по поводу серьезных проблем, оно работает — как, например, у того же Воннегута — но здесь не шутовство. Путешествие же во времени, переселение душ, институт ипостасей — эти общие моменты не так уж важны, чтобы всерьез говорить о сходстве. И потом — кем написана «Бойня»? И где? Американцем, в США? А почему не англичанином? Не итальянцем? Не поляком? Да кем и где угодно. А вот относительно этой вещи так не порассуждаешь, ответ однозначен. Такие дела...
Работы Эйдельмана я всегда читаю с огромным интересом и большим удовольствием. Очень современный историк. Конечно, дело о «склонном к рассказам» мужике (отличная, кстати, формула!) само по себе не ахти как значительно — но как он его преподнес, умница! Кто он, что он? Фаюм его знает? Должен бы — коллеги по «Прометею». И в 6-м «Знании — силе» его очерк отменно хорош. Но не завидовать надо Фаюму — писать надо. Вот так сесть и за неделю — ни дня больше! — написать о Критских. А уж потом можно править. Когда я поселюсь на лоне природы, я умыкну Фаюма, запру его в чулан и поступлю с ним по формуле Футмана в бытность его птичником: «Не будешь нестись — жрать не получишь».
Насчет портретов XVIII в., возможно, что я заврался. Я не подумал о многообразии средств идеализации. Но кое-что в объяснениях Фаюма мне все же неясно. Скажем, ссылка на «Восковую персону». Идеализация? Нет. Документ? Да. «Парадный»? Может быть — по замыслу. А по результату?
Письмо от Тошки. Надо же — такой удар! Нет, нет, остатки совести у меня все же сохранились, не буду разорять Якобсона на коньяк, обойдусь водкой. (А ром тоже подорожал?) Я действительно разбаловался во Владимире: ведь здесь у меня неограниченный выбор напитков — о чем хочу, о том и думаю.
Зря все же Тошка ополчился на меня из-за Мандельштама. Единственное, что я утверждал категорически, — это то, что я его знаю едва-едва, почти не знаю. Это достойно и сожаления, и осуждения, но не анафемы же, верно? Все остальное говорилось лишь предположительно.
А почему «Незамужняя на мессе» — «для смеху»? По-моему, хорошо. Вот только «грудей» вызывает сомнение. А почему, собственно, не «грудей»? Этот вариант ударения более «женский».
А чем это уважаемый эссеист и переводчик занят был, когда его сфотографировали? Блох, что ли, ловил на своем псе?
1/VIII/70
Долгонько шло письмо из Чуны, долгонько. Я уж думал, не дождусь. А шампанское, значит, тоже того? Ах, батюшки, вдруг и грузинские сухие вознеслись? Вот это всерьез досадно было бы.
Сердечный друг, уж я стара — где мне твои «реализации метафор» разгадывать. Ты бы, чадо любезное, попросту: «Мол, так и так (и растак), очередной сюрпризик». Я ко всему готов.
О портретной живописи ты потолкуй с Фаюмом, он меня здорово раздраконил. Впрочем, не думаю, чтобы «натуральность» объяснялась увлечением естественными науками; все-таки они явно ставили перед собой задачи колористические, композиционные и пр. — далекие от влияния зоологии или ботаники.
Твоя почтенная матушка лишь в разговоре с тобой была такая разумная и толковала о «самообкрадывании» художников — в письмах же было иное: нечто вроде проклятий библейской царицы Деборы (или Деворы, не помню точно) и никаких тебе сожалений по поводу «самообеднения». Так-то.
А насчет собаки скажу так: вряд ли стоило ее заводить, чтобы оставить за несколько тысяч километров на неопределенное время.
Ларка, я приеду не в робе, а щеголем-франтом, в голубовато-зеленом свитере и в каких-нибудь немыслимых портках, может быть, даже с лампочками, представляешь? Бабы будут качать головами и причитывать: «И-и, бесстыжий, на пенсию пора, а туда же...» (это мне тут как-то сказали, когда я на прогулке прыгал, как обезьяна, за листочком). Вот только шевелюры не будет, вчера, как на грех, обстригли.
Передай, пожалуйста, мой привет доблестному водителю «таракана» Володе. И Тамаре*. В самом деле: почему бы лингвисту не быть такелажником, если ветеринар шоферит? А какого возраста его ребятишки? Когда приеду, буду очень рад познакомиться с ним и с его семьей. Как отрадно, что хороших людей все-таки больше, чем дряни!
Рассуждения твои о работе ничуть меня не убеждают. И я сильно подозреваю, что ты ничего не предпринимаешь не столько из-за безнадежности, сколько из-за брезгливости.
3/VIII/70
А нынче у Бена [Ронкина] день рождения. Догадались ли, черти, телеграммку послать?
Только что получил письма от Тошки и Майки.
Вот и ясно, что Тошке стоило бы погодить радоваться моим переводам: вполне возможно, что приступы «нездешней глухоты» распространились с оценок чужого творчества на собственную работу. Не стану ни объясняться, ни спорить, это все успеется, если будет охота. Хорошо, что я так и не собрался написать целый ворох глупостей по поводу запечатления наших жизней в искусстве, а не в истории; о «челночном поиске» истины; об изучении астмы искусствоведами — и о многом другом, что, как видно, лучше оставить для застольных бесед или вообще плюнуть. А то ведь что ни напишу, все как в лужу ....., непременно кто-нибудь — то Ларка, то Фаюм, то Тошка — морду бьет.
Это — после Тошкиного письма; а на Майкино я по известным нам с нею причинам и вовсе отвечать не буду.
Говорила ли когда-нибудь Стелла Корытная о нашем с нею знакомстве? Оно было одноразовое и давнее — году в 48-м. Меня привели к ней девчонки из университета, и мы чудесно разговаривали целый вечер.
Да, на стр. 4-й и 5-й — это я зачеркнул*: там были всякие рассуждения на ту же, на мандельштамовскую тему. А они и ни к чему, опять чего-нибудь невпопад ляпну.
5/VIII/70
Вот два письма. Одно — Маринкино. Сабли — вон! Рысью — марш-марш! Это я, значит, пижон? Это я, значит, в киногерои лезу? А может, это я о вас, о людях, забочусь? (Люди — это наше главное богатство.) Чтобы вы в обморок не упали. Эх ты, недогадливая! Это раз. Теперь — ох! — о Кареле Чапеке. Не было. Ни кареты, ни гербов, ни рыжего пятитомника, ни «Крокодила», ни «Подрубала», ни «Метеора», ни разговора. Тем более что А.Ю.Даниэль, известный эрудит, утверждает, что «Метеор» вообще написан Дюрренматтом. А почему бы и нет? Сообщает же «Знание — сила» (№ 7), что «Эксперимент профессора Роуса» сочинил Ярослав Гашек. Ась? Сплошные недоразумения с этими чехами. Вот. Сабли в ножны, господа.
Айтматов для меня начался с «Прощай, Гульсары!»; это и «Белый пароход» — все, что я читал. По-моему, и «Гульсары» весьма серьезная и стоящая вещь, в русле «деревенской прозы» — по быту, а по мысли — глубже и шире.
Нет, газетки я буду получать аж до самого отъезда; так что полемику вокруг «Белого парохода» я читал. Ну, Стариков — что ж? Эта пробл... гм, эта проблема, я хочу сказать, проста: все эти пробл... тьфу, все эти проблески литературно-критического прекраснодушия («Ах, какой он пессимист! Ах, какой жестокий!») на вполне определенном фоне «времен Очакова и покоренья Крыма» — никого они в заблуждение не введут.
К слову: наша общая знакомая «не выносит крепких выражений и откровенных непристойностей»; а Маринка как?
А? Какова «Цыганская пляска»? Здорово ведь. Вы, нынешние, ну-тка!
А Тарковский хорош. Великолепный «Портрет», пронзительный какой-то. И, действительно, прелестное «С утра я тебя дожидался вчера...»
Спасибо Маришеньке за письмо и за стихи. Пусть не думает, что стихи это на пять минут: прочел, восхитился и спрятал. Нет, это вот как: бормотать, повторять, вставать, лезть в листочки, отыскивать потерявшееся слово — Маршак говорил, кажется: «Окунаться».
Второе письмо — от обитательницы балтийских берегов. А уж нет ли в Ирине Глебовне [Глинке] прибалтийских кровей? Может, все эти курортные вояжи — не что иное, как зов предков? В двух прибалтийских фильмах «Новый нечистый из преисподней» и «Никто не хотел умирать» — актрисы в главных ролях удивительно похожи на Ирину, особенно в первом, во втором — только в каких-то ракурсах.
Что за удовольствие читать Иринины письма! Похваливает, со всеми рассуждениями вежливо соглашается. Сразу начинаешь чувствовать себя достойным такой корреспондентки. Вот что значит хорошее воспитание. Учись, Якобсон! А еще она тебя, бесстыдника, хвалила!
О том, останусь ли я «черной вороной», судить сейчас трудно; вот через два-три месяца (тьфу, тьфу, тьфу!) будет ясно. Вроде бы седеть не собираюсь.
Как мне все-таки жалко прошлогодних писем из Энгуре! Я ведь уже писал когда-то, что письма Ирины поразительно похожи на нее — на мое представление о ней.
А как мы будем видеться, когда я буду обитать за 2—3 часа езды от Москвы? Надо бы перестать болеть — я-то ведь не смогу посещать Кривоколенный переулок. Уж пойдите навстречу моей нетранспортабельности и моему эгоизму...
Вчера меня по губам помазали. Неизвестные доброжелатели прислали «Книгу — почтой». И Тулуз-Лотрек, и «Франц. портрет», и киношные сборники, и стихи. Я глянул на обложки и аккуратно расписался, что книги сдал на хранение. «Не положено».
8/VIII/70
С днем рождения, Лар! Прошлогоднее мое поздравление до тебя не дошло — получай сегодня за два года сразу. А чего тебе пожелать? А того, чего самой хочется, не больше и не меньше.
Очевидно, в честь знаменательной даты сегодня полным-полно всяких забавных происшествий. Можно сказать, весело праздную, и даже с подарками.
Слухом земля полнится, что твоя сестрица поехала к тебе*. Так ли? Это очень бы здорово, если бы ты сегодня была не одна. То есть, я имею в виду, чтоб кроме псины и кота были еще и говорящие люди.
Вчера у меня состоялся разговор на ту же тему — и с тем же результатом. Возможно, предстоят еще подобные собеседования. Я все же попросил бы присмотреть что-нибудь подходящее, чтобы вдруг не пришлось второпях решать, где жить.
Ларка, целую тебя еще и еще раз — по Катуллу.
9/VIII/70
А знаете, что мне пришло в голову? Что я несколько поторопился: почему бы мне и не получить ответы на вопросы этого письма? Ведь оно придет числа 20-го, и в запасе останется еще три недели, а письма идут ко мне никак не больше десяти дней. Так что можно спокойно (или неспокойно) написать.
Что-то беспокоит меня отсутствие писем от Арины. Я не знаю озерных новостей*, не знаю, как прошла встреча с Аликом.
11/VIII/70
Итак, милостивые государи, сегодня была очередная беседа. Та же тема, тот же результат. Но появилось некое обстоятельство, к которому следует отнестись всерьез. Мне объявили, что 6-месячный надзор для меня решен. Из этого следует, что мое пребывание в Москве может свестись к часам. Стало быть, моя просьба найти подходящее место приобретает первостепенное значение. Разумеется, я не смог назвать им какой-нибудь пункт; но если бы вы мне присоветовали что-либо определенное, я, ей-ей, назвал бы: уж очень неприятны и нервируют эти беседы. Если в твоих объяснениях с властями, Санька, не прорежется что-нибудь неожиданное, то, пожалуйста, выбери для меня место и телеграфируй мне, чтобы кончить этот нервотреп. В любом случае срочно телеграфируй мне. Я в совершенно нелепом положении — это сейчас; но в дальнейшем я могу попасть в положение скверное. В общем, примите какое-нибудь решение, пока я не бухнул что попало. Еще раз: немедленно телеграфируй. Ведь мне еще разговоры обещаны!
29-го августа — день рождения Марлены, 8-го сентября — Аллы Григорьевны [Зиминой]. Обнимаю и целую обеих новорожденных — здоровья и благоденствия!
А вот под завязочку еще почта. Открытка от Ирки и Вани* — и всамделе поехали в Чуну, смотри-ка! И чудесный фотоснимок от Иры Корсунской и Тольки [Футмана]. Оба жутко хвастаются младенцем. Ну, Толька-то — понятно; а вот Ира так задается, будто сама его, младенца, рожала. Или, по меньшей мере, принимала.
И письмо от Майи Злобиной. Ничего не скажешь: единство формы и содержания, все послание выдержано в безупречно траурной гамме. А в общем — «Вы не шейте ливреи...»* Что ж Майя не написала, куда она определилась? Привет ейной Алене. Да, поговорить ох как хочется. И нужно. Только когда и где это будет?
Ну что ж, братцы и сестрицы, пора завязывать концы бантиком. На этот раз, кажется, можно вернуться к первозданному значению слов «до свидания» — до свидания, на котором мы действительно свидимся.
А не находите ли вы, что 31-е число в этом августе — совершенно лишнее?
Целую вас всех и обнимаю — пока мысленно.
Ю.
А все-таки все это было нелепо, а? Или и здорово тоже? Хм, пять лет...
Немножко болтовни об этих переводах*. Во-первых, «Балладу» и «Кариатид» я не стал переводить. «Баллада» мне попросту не нравится; а «Кариатиды» не по зубам: я не представляю себе «Страшный суд», без этого не стоит и браться. Не знаю, кто такой Алкид. Очень смутно для меня значение «антаблемента» — не то фриз, не то карниз, не то все вместе, а еще крутится почему-то ругательное слово «архитрав».
Всякие «обречены забвенью», «перлы», «Индостан» и пр., мне кажется, не противоречат духу и лексике парнасцев*? Помимо неизбежных «технических» потерь, кое-что я менял сознательно. Напр., в «Китайщине». Я лучше Готье знаю, можно ли это: «Сквозь свою мелкую решетку она просовывает голову» — уверяю, это невозможно. Я пробовал. Запасные варианты оставляю пока при себе. Но вот то, что нравится мне больше: В «Китайщине» — I строфа — «Не вы, madame, предмет ажиотажа, Нет, не Джульетту я люблю сейчас, Не Биче, не Офелию и даже, Лаура белокурая, не вас!» В «Сосне Ланд» в 1-й строке нужно бы так: «Когда бредешь средь Ланд, бордоскою Сахарой» — а еще лучше бы эпитет от названия провинции: «бретонскою», «бургундскою» или еще как, я не помню, где этот самый Бордо со своими окрестными Ландами.
Вот и все. Сей вдохновенный труд посвящается, естественно, Маринке и Тошке. Спасибо, милые мои!
Ю.