Задача настоящего сообщения — хотя бы частично восполнить этот пробел путем введения в научный оборот данных статистической отчетности НКВД СССР.

Числовые данные, приведенные ниже, извлечены нами в основном из общесоюзных статистических сводок НКВД за 1939–1941 гг.^* Эти сводки составлялись в виде таблиц в Москве, в Первом (учетно-статистическом) спецотделе Центрального аппарата НКВД на основе статистических отчетов, присылаемых с мест: из НКВД союзных и автономных республик, управлений НКВД (УНКВД) краев и областей РСФСР, из органов НКВД в армии и на флоте (Особые отделы НКВД военных округов, армий, флотов и флотилий) и на транспорте (Дорожно-транспортные отделы НКВД на железных дорогах).

Для нашей темы существенно то, что УНКВД областей, входивших в составы союзных республик (кроме РСФСР), свои отчеты посылали не в НКВД СССР, а в наркоматы внутренних дел этих республик, которые, в свою очередь, представляли в Москву для общесоюзной сводки, как правило, суммированные данные — без разбивки по областям. Таким образом, из годовой общесоюзной статистической сводки мы не можем узнать, сколько человек было арестовано и осуждено в данном году, например, в Актюбинской или Карагандинской областях — Казахстан, как и все другие союзные республики, в сводке представлен всего одной строчкой — «Каз.ССР». Однако аресты, произведенные НКВД на отторгнутых от Польши территориях, были отнюдь не рутинным явлением в репрессивной практике предвоенных лет. Это была массовая операция, требовавшая прямого контроля центрального руководства НКВД СССР и ВКП(б). Поэтому принятые правила отчетности были откорректированы, и в 1939–1941 гг. Киев и Минск представляли в Москву обобщенные данные отдельно по «старым» и по «новым» своим областям. Соответственно и в общесоюзных сводках Украина и Белоруссия отражены не двумя строчками, как раньше, а четырьмя: рядом с традиционными «УССР» и «БССР» в сводках 1939 г. появились вписанные от руки в типографский бланк с перечнем регионов «Западная Украина» и «Западная Белоруссия». Это позволяло наглядно продемонстрировать результаты операции на бывших польских землях, не смешивая их с итогами деятельности НКВД в «старых» регионах Украины и Белоруссии. Цифры, содержащиеся в этих двух строчках общесоюзных сводок, и представляются нами читателю.

В графе «Западная Украина» отражены просуммированные сведения из УНКВД Львовской, Волынской, Дробогычской, Ровенской, Станиславской и Тарнопольской областей, а в графе «Западная Белоруссия» — из УНКВД Барановичской, Белостокской, Брестской, Вилейской и Пинской областей. Все эти областные управления НКВД были образованы в ноябре 1939 г. Аресты, однако, начались еще в сентябре и производились специальными оперативно-чекистскими группами, следовавшими за армией. После сформирования областных УНКВД туда передали («перечислили») для ведения следствия всех ранее арестованных.

Одновременно с областными УНКВД на бывших польских землях были созданы четыре Дорожно-транспортных отдела (ДТО) НКВД — по Белостокской, Брест-Литовской, Ковельской и Львовской железным дорогам. Они подчинялись непосредственно Главному управлению государственной безопасности (ГУГБ) НКВД СССР, а не областным управлениям или республиканским НКВД. Объектами внимания ДТО были не только работники транспорта, но и жители населенных пунктов, расположенных вдоль железных дорог. Цифровые данные, характеризующие деятельность этих четырех ДТО, взяты нами не из общесоюзной сводки, где они растворены в общей графе «транспортные органы НКВД СССР», а из специальных статистических сводок, отражающих деятельность транспортных органов.

Наконец, аресты производились Особыми отделами (ОО) ГУГБ НКВД СССР Киевского и Белорусского (с 1940 г. — Западного) Особых военных округов. Статистические показатели их деятельности, как и в случае с ДТО, извлечены нами не из общесоюзных сводок, а из специальных сводок Особых отделов. Однако автоматически складывать эти данные с числом арестов, произведенных УНКВД и ДТО, мы не можем, так как эти два Особых отдела «обслуживали» территорию гораздо большую, чем Западная Украина и Западная Белоруссия и вычленить из количественных показателей их деятельности числа, относящиеся исключительно к бывшим польским землям, на основании доступных нам источников невозможно. Сопоставление различных данных привело нас к убеждению, что число арестованных Особыми отделами БВО и КВО на территориях Западной Белоруссии и Западной Украины за весь интересующий нас период составляет примерно от одной четверти до одной трети от общего числа арестованных этими органами. Ничего более точного пока сказать нельзя, поэтому мы решили в наших таблицах сведения о работе Особых отделов отделить от сведений по УНКВД и ДТО.

Хронологические рамки наших данных — с осени 1939 г. (подробней об этом — ниже) до 1 июня 1941 г. Статистические сведения за июнь 1941 г. в Москву из западных областей уже не поступили — началась война.

В представляемых нами таблицах мы полностью сохраняем названия граф и рубрик, а также их последовательность, принятые в системе статотчетности НКВД. Однако многие из терминов нуждаются в некоторых пояснениях. Эти пояснения и составляют основную часть нашего сообщения, сопровождающего таблицы.

Таблицы 1–4 посвящены «движению следственных арестованных и привлеченных без ареста». Этот вид учета был основным в органах безопасности с 1921 г., с момента возникновения в них систематической статотчетности.

Под «движением» здесь подразумевается не физическое перемещение лиц, а прежде всего «перечисление» следственных дел тому или иному органу, следственному или судебному.

Например, в какой-то области человек был арестован Управлением НКВД, и с этой минуты он числился в статотчетности этого УНКВД среди «прибывших» как «вновь арестованный». Следствие заканчивалось, его дело отправляли, например, в Москву на решение Особого совещания при НКВД СССР (ОСО), а в статотчетности показывали теперь среди «выбывших» как «переданного на Особое совещание». И только после получения из Москвы решения ОСО арестованный переходил из статистики по «движению арестованных и привлеченных без ареста» в статистику по осужденным. Однако Особое совещание могло вернуть его дело на доследование (нередко бывало и такое), тогда он опять становился «прибывшим», но числился уже в графе «прибыло на доследование». То же происходило и в случае направления дела через прокурора в суд или трибунал. «Выбывший» в таких случаях «перечислялся» сначала за прокуратурой, затем за судебным органом, затем (после получения приговора) переходил в статистику осужденных. Между тем заключенный со дня ареста до этапа в лагерь находился в одной и той же тюрьме. Перемещалось его следственное дело, перекладывалась из ящика в ящик карточка с его данными в учетно-статистической картотеке УНКВД, ДТО или ОО (именно на основании этих карточек и составлялись местные статотчеты), но не он сам. Это и называлось «движение следственных арестованных».

Таблицы движения арестованных делятся на две части: левая содержит сведения о прибывших заключенных, правая — о выбывших. Прибывшие в статотчетности НКВД распределялись по четырем графам.

Первая из них, являвшаяся важнейшим показателем работы органа НКВД, — «вновь арестовано». Именно на «вновь арестованных» в отчетах НКВД в 1939–1941 гг. давались разбивки по национальному и социальному составу и по «характеру преступлений» (см. об этом ниже). Слово «вновь» здесь вовсе не подразумевает, что попавшие в эту графу арестовывались когда-либо раньше (хотя могло быть и такое). В этой графе обозначались те, кто был за отчетный период (месяц, квартал, год) арестован данным органом НКВД. Напомним, никакого единого органа НКВД по Западной Украине или по Западной Белоруссии не существовало (потому что не существовало никогда таких административно-территориальных единиц в составе СССР), и в нашем случае в графе «вновь арестовано» представлены суммарные числа арестов соответственно по шести новым областным УНКВД Западной Украины и пяти — Западной Белоруссии. Может быть, нелишним будет отметить, что в число «вновь арестованных» входили и те, кого арестовали «по заданию» данного органа НКВД. Скажем, по телеграмме из Львова человека арестовывало белостокское УНКВД и этапировало для ведения следствия во Львов. В этом случае в качестве «вновь арестованного» он проходил по статотчетам львовского УНКВД (в наших таблицах — по Западной Украине), в статотчетности же белостокского УНКВД (и соответственно у нас — по Западной Белоруссии) он никак не фигурировал.

Вторая графа — «привлечено без ареста» — содержит сведения о числе обвиняемых, для которых в качестве меры пресечения была применена так называемая подписка о невыезде.

Третья категория «прибывших» — это те, что «прибыли из других органов». В системе НКВД было рядовой практикой, когда человека арестовывали в одном органе, а затем — по самым разным причинам — для ведения следствия или его продолжения передавали в другой орган. Арестованных передавали из одного областного УНКВД в другое, из ДТО или ОО в УНКВД или (реже) наоборот, и т.д. Как правило, это означало и физическое перемещение арестованного; бывали, однако, и исключения, когда следствие начиналось, например, в ДТО, а продолжалось в УНКВД, располагавшемся в том же городе — заключенный при этом продолжал сидеть все в той же тюрьме. Важно помнить, что все «прибывшие из других органов» уже обязательно значились как «вновь арестованные» в статотчетности того органа, откуда они были переданы. Кроме того, «прибывать» арестованные могли не только из других органов НКВД, но и, например, из прокуратуры или милиции, когда в процессе следствия обвинение переквалифицировалось из чисто уголовного в политическое.

В статотчетности НКВД издавна (со времен ОГПУ) было принято в графах «прибыло из других органов» и «передано в другие органы» не помещать данные об арестованных и переданных из одного органа в другой в пределах одного края, области, республики. В нашем случае, поскольку Западная Белоруссия или Западная Украина фигурировали в статотчетах в качестве отдельных самостоятельных единиц, это означает, что если арестованный передавался из УНКВД одной области Западной Украины в УНКВД другой, в общесоюзной сводке в графе «переданных» он не показывался. Наоборот, если он передавался в любое УНКВД Западной Украины из любого УНКВД за ее пределами, в том числе из УНКВД «старых» областей Украины (из Киева, Днепропетровска и т. д.), то он зафиксирован в нашей таблице как «переданный из других органов». То же, конечно, касается и Западной Белоруссии.

В четвертую категорию «прибывших» включались сведения о числе лиц, дела на которых уже однажды «выбыли», но были возвращены на доследование из прокуратуры, судебных органов или из Особого совещания при НКВД.

В правой части таблиц, посвященной «выбывшим», содержатся сведения и о законченных, и о незаконченных следственных делах. Последние сосредоточены в графе «передано в другие органы», формировавшейся так же, как и соответствующая графа в разделе «прибыло». Не совсем точно сформулирован заголовок графы «в судебные органы через прокуратуру». Корректней было бы сказать «числится за прокуратурой и судами», так как здесь объединены сведения и о тех делах, которые находились в органах прокуратуры и еще не были направлены в суды для вынесения решения, и о тех, которые уже попали в суды. Графа «освобождено» учитывает освобожденных на стадии следствия.

Можно ли доверять данным, представленным в статотчетах по «движению»? Полагаем, что да. Подлинность самих документов сомнений не вызывает — и внешний вид, и атрибутика убеждают в том, что они составлены именно в 1939–1941 гг. А разумного обоснования, зачем надо было фальсифицировать данные в ту эпоху, мы не находим. Союзные статсводки были предназначены лишь для крайне узкого круга лиц в НКВД — для наркома, его заместителей и начальников двух-трех основных отделов, а также для высших руководителей Политбюро и СНК; все эти лица имели свои дополнительные источники информации — лгать им в цифровых показателях арестов было просто бессмысленно. Сводки к тому же являлись базовым документом, на основании которого НКВД испрашивал у СНК бюджетные средства на проведение операции (которая безусловно стоила очень дорого — командировочные и другие сопутствующие расходы, увеличение штатов оперативников и тюремных работников и т.д.), на содержание и перевозку арестованных. Странно было бы для НКВД в этой ситуации сознательно преуменьшать масштабы своей деятельности. Наконец, многие отдельные цифры из представленных в сводках мы встречали (с небольшими отклонениями в ту или иную сторону) в различных документах независимого происхождения — в справках по отдельным линиям работы НКВД, в отчетных материалах судебных органов и т.д.

Итак, согласно представленным данным (см. Таблицу 1), общее число арестованных ДТО и областными УНКВД в предвоенный период на бывших польских землях — в западных областях БССР и УССР, составляет 107 140. К этому числу следует прибавить еще несколько сот арестованных там же Особыми отделами военных округов. В результате получаем примерно 107,7–108 тысяч арестованных.

Попробуем оценить место этой операции в общем объеме репрессий в стране. Делать это удобно по годам.

1939 год уникален в репрессивной практике страны. Почти весь год все органы НКВД, исполняя известное Постановление ЦК и СНК от 17 ноября 1938 г. «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», были заняты в основном тем, что разбирались с оставшимися от 1937–1938 гг. следственными заключенными, которых они не успели вовремя расстрелять или отправить в лагерь. На новые массовые аресты не то чтобы не хватало сил, но, скорее, не давались санкции партийных инстанций. К тому же шла интенсивная чистка в самом НКВД, и уцелевшие старые, как и новые руководители старались соблюдать осторожность, боясь «перегибов», пытались уловить «дух времени». В итоге в 1939 г. по всему СССР «вновь арестован» был «только» 44 731 человек, почти в 15 раз меньше, чем в предыдущем (ни раньше, ни позже за всю историю советской власти таких резких перепадов не бывало), а число арестованных за год оказалось в два с половиной раза меньше числа освобожденных (около 110 тысяч человек), чего также никогда не было до конца сталинской эпохи. И если бы не операция на бывших польских землях, то пропорции выглядели бы еще внушительнее. Распределение арестованных НКВД по всему СССР по месяцам 1939 г. показывает резкое возрастание числа арестов начиная с ноября (то есть со времени создания органов НКВД на бывших польских территориях): январь — 1858; февраль — 1545; март — 1774; апрель — 2094; май — 2143; июнь — 1859; июль — 1770; август — 2136; сентябрь — 2541; октябрь — 3207; ноябрь — 14 117; декабрь — 9687.

Из общей цифры арестованных в СССР за 1939 г. на долю Западной Украины и Западной Белоруссии падает, как мы знаем (см. Таблицу 2), не менее, чем 19 382 человека (без учета арестованных Особыми отделами), то есть 43%. Если же считать с начала ввода войск, то есть с сентября (что, конечно же, правильнее), то аресты в западных областях Украины и Белоруссии составят 65,6% от общего числа арестованных по Союзу.

Для сравнения: в том же году по УССР (без Западной Украины) было арестовано 2458 человек, а по БССР (без Западной Белоруссии) — 1378 человек, и это были едва ли не самые масштабные аресты в старых регионах Союза.

Общесоюзные количественные итоги деятельности НКВД в 1940 г. на первый взгляд выглядят гораздо более «уравновешенными», чем в 1939 г. Втрое увеличилось общее число арестов, сильно уменьшилось, хотя все еще было относительно велико, число освобожденных («необоснованным оправданиям обвиняемых» было в этом году, начиная с марта, посвящено несколько специальных нормативных актов — и НКВД, и Наркомюста). Но и в этом году львиная доля арестов пришлась по-прежнему на жителей бывших польских земель. Из 132 958 «вновь арестованных» по Союзу на Западную Украину и Западную Белоруссию (без арестованных Особыми отделами) падает 75 448, что составляет 56% всех арестованных.

В таблице 3 (1940 г.) обращает на себя внимание наполнение графы «передано в другие органы»: получается, что в этом году из УНКВД Западной Украины и Западной Белоруссии «передали» фантастическое число арестованных — 34 328 человек. Это выглядит особенно странным, если учесть, что по всей стране всеми органами в этом году числилось «переданными» 43 565 человек. Прямого ответа на вопрос, куда и зачем передавали арестованных, мы не нашли и потому вынуждены ограничиться предположениями. Первое состоит в том, что УНКВД западных областей попросту не смогли одолеть всего объема работы по следствию, отнимавшую (сколь бы поверхностно или фальсификаторски она ни велась) несравнимо больше времени и сил, чем проведение арестов, и — с ведома Киева и Минска (а скорее всего, и Москвы) — разослали значительную часть своих арестованных для следствия и осуждения по старым областям УССР и БССР. Подтверждение этому находим, в частности, в заявлениях, поступающих в «Мемориал», в которых польские граждане просят найти следы их документов, указывая при этом, что арестованы они были, например, на Волыни, а осуждены в Одессе, или арестованы в Бресте, а осуждены в Минске и т.д. Не сомневаемся, что эти факты должны быть отражены в польской мемуаристике, к сожалению, нам почти неизвестной. Другое — косвенное — подтверждение находим в тех же союзных статистических сводках, где зафиксировано, что в 1940 г. в УССР (то есть именно в старые области Украины) «прибыло из других органов» 17 274 человека, в БССР — 1879 человек. Уверены, что большая часть этих людей была передана именно из УНКВД западных областей Украины и Белоруссии.

Есть и еще одна категория заключенных, которая, мы полагаем, была упрятана статистиками НКВД в графу «передано в другие органы». Напомним, что по известному («катынскому») решению Политбюро от 5 марта 1940 г. расстрелу подлежали не только 14 700 находившихся в лагерях военнопленных, но и 11 тысяч следственных арестованных из тюрем УНКВД Западной Украины и Западной Белоруссии. В конце 1950-х гг. тогдашний председатель КГБ А.Шелепин в специальной записке Хрущеву указал, что из этой последней категории были расстреляны 7305 человек⁴. Документировать «убытие» этих людей, числившихся ранее в отчетности как «вновь арестованные», статистические работники НКВД могли только в одной графе — «передано в другие органы». Возможно, перед расстрелом (который частично осуществлялся прямо в тюрьмах) их действительно «перечислили» — за той самой «спецтройкой НКВД», которая была создана для проведения одной-единственной операции — реализации Постановления Политбюро о расстреле. (Характерно, что в «спецтройку» наряду с ближайшими приближенными Берии В.Меркуловым и Б.Кобуловым входил и начальник Первого спецотдела НКВД Л.Баштаков — видимо, считалось, что операция требует особенно тщательного учета.)

В 1941 г. в НКВД произошли структурные изменения. 3 февраля НКВД разделяется на два наркомата — внутренних дел и государственной безопасности (НКГБ). Главное транспортное управление НКВД было упразднено, его функции переданы НКГБ республик и УНКГБ краев и областей. Особые отделы НКВД передаются в наркоматы обороны и военно-морского флота. Эти изменения нашли отражение и в статотчетности. Отчеты ДТО теперь вошли составной частью в отчеты областных УНКГБ (с марта). Отсюда такие сравнительно незначительные цифры по ДТО в таблице 4 (1941 г.) — они отражают данные только за январь—февраль. Особые отделы, переподчиненные чисто военным наркоматам, отчитывались и перед ними и перед НКГБ СССР (как ранее перед ГУГБ НКВД).

«Контрреформа», когда НКВД и НКГБ вновь были слиты в единый наркомат, произошла очень скоро — в июле 1941 г.

В 1941 г., как можно судить по цифровым показателям, массовая операция в западных областях Украины и Белоруссии пошла на убыль (см. Таблицу 4). Если в 1940 г. арестовывали в среднем около 6,3 тысяч человек в месяц, то теперь около 2,5 тысяч. К сожалению, мы не можем сейчас представить точный процент арестованных в западных областях от общего числа арестованных по Союзу — данные по интересующим нас регионам мы имеем за пять месяцев, а по стране в целом — за шесть (исключая регионы, впрямую затронутые войной, откуда информация за июнь также не поступила). Общее число арестованных за первые шесть месяцев 1941 г. по стране, которое нам известно, — 43 956 человек. В западных областях Украины и Белоруссии в январе—мае 1941 г. органами НКВД–НКГБ было арестовано 12 310 человек, то есть 28% от общего числа. Если бы мы могли сравнивать с нашими данными данные по всей стране не за шесть, а за пять месяцев, то тогда доля западных областей УССР и БССР составила бы предположительно 32–34%.

Всего же с сентября 1939 г. по июнь 1941 г. включительно по стране было арестовано всеми органами безопасности 206 646 человек, доля Западной Украины и Западной Белоруссии в этой цифре — примерно 52%.

Распределение арестованных в западных областях Украины и Белоруссии по социальному составу представлено нами в таблицах 5 и 6, которые охватывают только арестованных в 1939 и 1941 гг. За 1940 г. мы располагаем, к сожалению, лишь сводными данными по социальному составу всех арестованных по Союзу, выделить оттуда необходимые нам сведения по западным областям Украины и Белоруссии невозможно.

В таблицах отражены сведения лишь по арестованным УНКВД и ДТО — о социальном (как и о национальном) составе арестованных Особыми отделами мы обладаем информацией лишь за 1939 г.

В ОГПУ–НКВД к статотчетности по социальному составу относились очень серьезно, особенно в 1920-х — первой половине 1930-х гг. Несколько раз обновлялся рубрикатор, периодически издавались указания, как определять принадлежность арестованного к той или иной категории. Основой для такого определения всегда были два признака — нынешнее социальное положение арестованного и его социальное и политическое прошлое. Каждый из этих признаков, в свою очередь, подробно классифицировался, так что сотруднику статистического отдела НКВД было нетрудно решить, например, в какую из граф ему записать профессионального контрабандиста (в «торговцев») или рабочего-выдвиженца, на момент ареста являвшегося государственным служащим (в «служащих»), и т.д. Трудности возникали, когда человек подпадал одновременно под две категории. Здесь следовало руководствоваться общей (довольно туманной) установкой — не включать в «близкие прослойки» лиц, принадлежащих к «фактически враждебному классу», и наоборот. В таких случаях (а их было великое множество) все уже зависело от воли заполнявшего карточку. Например, какой-нибудь средний банковский чиновник царского времени, работающий примерно в такой же должности при советской власти, мог быть записан как в «бывших людей», так и в «служащих», но при этом шансов оказаться в «бывших» он имел все-таки больше.

Хотя формы отчетности по социальному составу постоянно совершенствовались в соответствии с общеидеологическими установками власти, за реалиями политической жизни они все равно не поспевали. Так, введенная летом 1939 г. новая, упрощенная в сравнении с началом 1930-х гг., форма не очень-то подходила для территорий, присоединенных к СССР осенью 1939 г.—летом 1940 г. И если с некоторыми проблемами статистические работники НКВД справлялись легко, включая, например, польских чиновников и офицеров в графу «бывшие царские чиновники и офицеры», то различать «единоличников» и «бывших кулаков» им было непросто, и зажиточный крестьянин мог оказаться записанным в любую из этих граф.

Представленные данные, несмотря на неполноту, иллюстрируют, как нам кажется, определенную тенденцию (которая, впрочем, легко реконструируется и без всяких цифр). В начале операции аресты касались преимущественно тех, кто, в терминологии НКВД, имел «компрометирующее социальное и политическое прошлое» (лица из так называемых привилегированных сословий, крупные собственники, чиновники, офицеры, полицейские и т.п.). Их удельный вес в общем числе арестов в 1939 г. — 42%. Крестьян-"единоличников" среди арестованных было 16%. В 1939–1940 гг. люди с «компрометирующим прошлым» в основном были, видимо, уже «изъяты», и в 1941 г. они составили лишь около 5% от всех арестованных, в то время как крестьяне — 31,3%. Конечно, это факт не случайный — такова была естественная (может быть, и спланированная) последовательность операции, во главу угла которой не могла не быть поставлена именно «классовая» установка.

Данные о национальном составе арестованных у нас так же неполны, как и о социальном составе, — из союзных статистических отчетов мы имеем сведения лишь за 1939 и 1941 гг. (Таблицы 7 и 8).

Однако, кроме них, мы располагаем специальной обобщенной справкой (далее — Справка), посвященной как раз национальному составу арестованных на бывших польских землях. По чьему указанию и с какой целью она была составлена в Первом спецотделе НКВД, нам установить не удалось. К сожалению, Справка охватывает не всех арестованных в западных областях Украины и Белоруссии, а только представителей четырех самых многочисленных национальностей — поляков, украинцев, евреев и белорусов. В Справке, как и в наших таблицах, нет сведений об арестованных Особыми отделами военных округов. Кроме того, данные 1941 г. в ней приведены только за январь и февраль — следовательно, «отстают» от нашей статистики на три месяца. Несмотря на это, только благодаря Справке восстанавливается сравнительно полная картина. Поэтому мы приведем сведения из нее полностью:

Сопоставление информации из таблицы 7 с соответствующими данными за 1939 г. из Справки выявляет расхождения, свидетельствующие о том, что сведения в таблице и Справке основаны на разных источниках. Возможно, что для Справки специально истребовались сведения с мест. В то же время расхождения данных для 1939 г. относительно невелики. Это убеждает нас в том, что данными Справки можно пользоваться и за 1940 г., сведения о котором в «регулярной» отчетности у нас отсутствуют.

Есть, однако, одно сомнение, касающееся не только Справки, но и других документов, содержащих сведения о национальном составе арестованных: можем ли мы быть уверены, что все записанные в НКВД поляками действительно являлись поляками, украинцы — украинцами и т.п.? По правилам, в учетах НКВД национальность определяли по двум признакам — родному языку и происхождению. Это, впрочем, не помешало в 1937–1938 гг., когда по некоторым направлениям репрессии носили ярко выраженную национальную окраску, в массовом порядке выдавать за поляков, латышей или греков людей совсем других национальностей. Однако, как нам кажется, на бывших польских землях в 1939–1941 гг. у работников НКВД таких резонов не было. Отдельные случаи, конечно, могли иметь место, как и противоположные, когда арестованные из каких-то своих соображений заявляли о принадлежности к другой нации (такие эпизоды известны), но вряд ли их было так много, что они сильно повлияли на наши данные.

Конечно, невозможно на основании представленных здесь данных делать какие-то серьезные заключения. Но нельзя хотя бы не попытаться ответить на вопрос, была ли в репрессиях на бывших польских территориях какая-либо определенная этническая направленность. Для этого совместим в небольшой таблице сведения по национальному составу арестованных, взятые из общесоюзных сводок, и данные за 1940 г., взятые из Справки (в скобках мы указываем процент от общего числа арестованных):

Сопоставление этих данных с данными по социальному составу арестованных и отчасти с данными по предъявленным обвинениям (см. ниже), кажется, позволяет высказать предположение, что аресты в первую очередь были связаны с социальным и политическим прошлым (и настоящим) людей, а уже во вторую, косвенно, с их национальной принадлежностью. Если бы мы привели не сводную, а две отдельные таблицы по территориям (что может с легкостью сделать читатель), то картина была бы еще более очевидной. Национальная политика у новой власти, разумеется, была, и она была разной в разные годы и на разных территориях по отношению к полякам, украинцам или белорусам, но аресты определялись не ею. Конечно, для того чтобы сделать шаг от этих предварительных рассуждений в направлении серьезных выводов, необходимо сопоставление представленных нами данных со многими другими — с общей численностью различных национальностей на бывших польских землях, с реальным статусом каждой из них там, с целым рядом общественно-политических факторов, в частности, с масштабом движения национального сопротивления и т.д. Но это уже выходит за пределы задачи настоящей работы.

Таблицы 9–12 демонстрируют, в чем обвинялись арестованные. В НКВД этот вид статистической отчетности назывался еще с 1920-х гг. — «разбивка по характеру преступлений».

В 1939–1941 гг. статистические работники НКВД при внесении данных о «характере преступления» в учетную карточку должны были основываться на Постановлении на арест — специальном документе, где излагались мотивы, по которым следует произвести арест. На основании этого документа выписывался Ордер на арест. Отсутствие Постановления являлось формальным препятствием для регистрации арестованного. Известно, впрочем, немало случаев, когда данные в учетную карточку заносились со слов, а в следственное дело вкладывалось Постановление, написанное задним числом. Перед передачей дела на судебное решение данные о «характере преступления» должны были перепроверяться по обвинительным заключениям.

При наличии нескольких статей обвинения в статотчетности показывалась самая серьезная из них. То есть, если человека обвиняли одновременно в контрреволюционной агитации и диверсии, то в отчетность он попадал как «диверсант». «Содействие в выполнении преступления» (ст.17) или «покушение на преступление» (ст.19) в статотчетности не показывались, и, например, обвинение по ст.17-58-8 («содействие в совершении террористического акта») в статформах отражалось как ст. 58-8.

При внимательном рассмотрении таблиц мы замечаем небольшие изменения в статформе 1941 г. по сравнению с 1939 и 1940 гг. Частично они были связаны с изменившимися политическими реалиями. Так, в 1941 г. из списка стран, в пользу которых осуществлялся шпионаж, была наконец исключена Польша (несмотря на абсурдность этого обвинения уже с конца 1939 г., по нему успели «пропустить» более 1600 человек), а вместе с ней и присоединенные в 1940 г. страны Прибалтики.

Интереснее возникновение в 1941 г. новой графы «антисоветские заговоры» и корректировка графы «участие в массовых беспорядках и бандитизм», преобразованной в «повстанчество и политбандитизм». «Повстанцы и политбандиты» долгие годы присутствовали в статотчетности ОГПУ–НКВД (самые большие цифры по ним приходятся на эпоху коллективизации) и исчезли из нее только к 1939 г., когда было, вероятно, сочтено, что репрессиями предшествующих двух лет с этой категорией покончено. Полагаем, что возвращение их в статистику 1941 г., как и появление там «заговорщиков», напрямую связано с ростом движения сопротивления на новых территориях СССР во второй половине 1940 г. и стремлением власти отслеживать этот процесс. (Косвенным образом наше предположение подтверждается сопоставлением данных 1941 г., когда в январе—июне по обвинению в антисоветских заговорах по всему Союзу было арестовано 827 человек, из них на Западной Украине в январе—мае — 748 (90%), а по обвинению в «повстанчестве и политбандитизме» по всей стране — 2266 человек, из них в западных областях Украины и Белоруссии — 1548, или 68,3%.)

Среди всех данных, представленных в таблицах, поражает масштабом число арестованных за нелегальный переход границы — примерно 43,5 тысячи человек за весь период. Это еще один из тех весьма редких случаев, когда сведения из статистических данных НКВД по «характеру преступлений» имеют отношение не только к тенденциям карательной политики власти, но и к явлениям реальной жизни. Давление на границу, действительно, было громадное, причем с обеих сторон. Бежали в СССР из германской зоны оккупации опасавшиеся за свою жизнь евреи. Не желая жить «под немцами», бежали в СССР многие поляки из центральной Польши. Значительным был и встречный поток. Важным стимулом для нелегального перехода границы и в ту и в другую сторону было стремление к воссоединению семей. Вкусив в течение нескольких месяцев советской жизни, многие из благополучно перешедших границу в сторону СССР пытались пересечь ее вторично — в обратном направлении. Многочисленная категория нарушителей границы — люди, в результате войны лишившиеся постоянного заработка и промышлявшие мелкой контрабандой и торговлей по обе стороны границы. Поначалу границу было перейти довольно просто, но примерно с середины февраля 1940 г. с советской стороны была налажена плотная охрана и подавляющее большинство нарушителей стали арестовывать. Арестовывали не только на границе, но и на советской территории, при регистрации или за уклонение от нее, — к «перебежчикам», по крайней мере с начала 1930-х гг., в СССР относились с подозрением, в терминологии НКВД эта категория была «базой иноразведок» (неслучайно в 1937–1938 гг. практически все бывшие перебежчики из Польши были арестованы). Большинство нарушителей границы были осуждены Особым совещанием на 3 года, тем же из них, кто был кроме того «подозрителен по шпионажу», давали обычно 8 лет лагерей.

Наконец, таблицы 13–16 посвящены сведениям об осуждении арестованных. Здесь наши данные заведомо неполны.

Во-первых, в этих таблицах отсутствуют сведения о бессудном расстреле следственных заключенных по Постановлению Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г. Ни в каких официальных статистических отчетах НКВД этот расстрел не учтен. Естественно, что при подсчете числовых данных эти 7305 человек должны быть приплюсованы к указанному у нас числу получивших приговоры к ВМН по решениям судов и трибуналов.

Во-вторых, наши таблицы не включают сведения о судебных решениях по делам арестованных органами НКВД западных областей и затем переданных (фактически, а не фиктивно) для ведения следствия и осуждения в другие регионы. Информация об этой категории растворена в статистике осуждений тех регионов, куда их передали, вычленить ее по доступным нам источникам невозможно. Кроме того, с бывших польских земель в 1940–1941 гг. многие сумели перебраться на жительство в старые области Украины и Белоруссии, и часть из них были арестованы там.

Таким образом, реально «западников» с осени 1939 г. по май 1941 г. осудили намного больше, чем это видно из наших таблиц. Наши же данные касаются только тех арестованных и привлеченных без ареста, чьи законченные следственные дела были направлены для вынесения судебных решений непосредственно из органов НКВД Западной Белоруссии и Западной Украины. Что касается решений по делам Особых отделов Киевского и Белорусского (Западного) военных округов, то здесь мы оказываемся в той же ситуации, что и при рассмотрении таблиц «движения арестованных», — там мы не могли вычленить «наших» арестованных, здесь — «наших» осужденных.

Мы не обсуждаем в этой публикации ничего, что выходит за рамки обозначенного нами периода, и поэтому не пытаемся оценивать хотя бы приблизительно, сколько заключенных, ожидавших приговоров или уже приговоренных к разным срокам, были расстреляны в прифронтовых тюрьмах в первые дни войны в ходе эвакуации, сколько получили приговоры позже, уже в тюрьмах глубинных областей Союза, куда они были эвакуированы, сколько человек было арестовано среди депортированных (уже в трудпоселениях), и т.д. Эти вопросы требуют отдельного изучения.

Первое, что обращает на себя внимание, — это большая разница между числом «направленных по подсудности» из таблиц «движения арестованных» и числом принятых судебных решений из таблиц, содержащих сведения об осуждениях. Примерно по половине направленных с 1939 г. в различные судебные инстанции дел к 1 июня 1941 г. еще не было вынесено решений. Этому не следует удивляться — такое «отставание» в 1920–1930-е гг. было делом вполне обычным и преодолевалось только в эпохи, когда местные органы ОГПУ–НКВД получали разрешение на создание собственных «троек», имевших право выносить приговоры.

Сами по себе таблицы, как нам кажется, не должны вызывать затруднений при чтении. Легко заметить, что в таблицах 1940 и 1941 гг., в отличие от 1939 г., не выделены осужденные к тюремному заключению. Это не значит, что перестали применять эту меру репрессии — просто изменилась форма отчетности.

Как видно из таблиц, основным осуждающим органом для арестованных в западных областях Украины и Белоруссии было Особое совещание при народном комиссаре внутренних дел (ОСО), созданное в 1934 г. специально для рассмотрения дел, следственное производство по которым вели органы НКВД. В этом отношении оно наследовало одновременно двум структурам — Коллегии ОГПУ и Особому совещанию при Коллегии ОГПУ, существовавшему еще с 1924 г. В состав ОСО входили высшие чины НКВД и Прокурор СССР или его заместитель. После ликвидации в ноябре 1938 г. «троек» и так называемой «Комиссии Наркома внутренних дел и Прокурора СССР» ОСО осталось единственным органом с правом заочного (без участия обвиняемого) рассмотрения дел. В ОСО традиционно направлялись самые бездоказательные дела, которые обычные суды могли отказаться принять к рассмотрению (или даже вынести по ним оправдательные приговоры).

ОСО имело право приговаривать к высылке в пределах СССР на срок до 5 лет с запрещением проживания в определенных местностях (перечень «минусов», то есть городов или областей, в которых запрещалось проживать, постоянно корректировался в НКВД), ссылке на срок до 5 лет в определенные местности (и высылка и ссылка предполагали «гласный надзор», то есть обязанность регулярно отмечаться в местном отделе НКВД), заключению в ИТЛ или ИТК на срок первоначально до 5 лет, а с апреля 1937 г. — до 8 лет (в 1937–1938 гг. по некоторым делам ОСО могло приговаривать и к 10 годам), а также к высылке за пределы СССР иностранных граждан.

Правом приговора к расстрелу ОСО до ноября 1941 г. не обладало.

Насколько мы понимаем, почти все приговоры к ссылке и высылке, отраженные в наших таблицах, вынесены ОСО. Им же вынесено большинство приговоров к ИТЛ. Наиболее частый лагерный приговор ОСО в 1939–начале 1941 г. — 5 лет, несколько реже оно приговаривало к 8 годам, еще реже — к 3 годам.

Часть законченных следственных дел передавалась в традиционные судебные органы — суды и трибуналы. Решать, в какой именно из этих органов направлять то или иное дело для судебного рассмотрения, должна была прокуратура. В каждой из областей Западной Украины и Западной Белоруссии действовали областные суды, имевшие право (в отличие от районных судов) рассматривать дела, расследованные органами НКВД. Однако чаще эти дела направлялись в военные трибуналы, которые обладали исключительным правом рассмотрения дел (не только на военнослужащих, но и на гражданских лиц) по четырем наиболее тяжким составам преступлений — измена родине, шпионаж, террор, диверсия. Областные суды дела по этим обвинениям рассматривать не могли. Соответственно, можно уверенно говорить, что самые жестокие приговоры в нашей статистике были вынесены в подавляющем большинстве случаев именно трибуналами. К тому же трибуналов на территории Западной Украины и Западной Белоруссии было больше, чем областных судов. Действовали одновременно военные трибуналы армий и гарнизонов, округов войск НКВД. Дела, кроме того, могли быть отправлены в трибуналы военных округов и даже в высшую военно-судебную инстанцию — в Военную коллегию Верховного суда СССР (известны и такие случаи).

Обычные сроки осуждения судами и трибуналами к ИТЛ — до 10 лет. На срок свыше 10 лет (как правило, на 15, 20 или 25 лет) можно было осудить лишь по обвинению в шпионаже, вредительстве и диверсии. К ссылке и высылке суды и трибуналы, в отличие от ОСО, приговаривали очень редко.

Почти случайностью выглядят в нашей таблице графы «принудительные работы» и «прочие меры». К принудработам (с 1933 г. они официально назывались «исправительно-трудовые работы без лишения свободы») могли приговаривать на срок до одного года, и отбывались они в основном по месту работы осужденного. Под «прочими мерами» следует понимать запрещение занимать определенные должности, заниматься той или иной деятельностью, конфискацию имущества, направление на принудительное лечение, денежный штраф и т.д.). К принудработам и «прочим мерам» могли приговаривать и суды, и трибуналы, и ОСО.

Для ответа на вопрос, отличалась ли практика судебных решений по делам арестованных в западных областях Украины и Белоруссии от соответствующей практики по всей стране, мы сопоставили представленные выше данные за 1940 и 1941 гг. по западным областям Украины и Белоруссии с соответствующими данными по всей стране (Таблица 17).

Это сопоставление обнаруживает некоторую, впрочем, не слишком явную, тенденцию в судебной политике по делам органов НКВД западных областей Украины и Белоруссии. Осуждали по этим делам не более сурово, чем по делам НКВД в других регионах⁵. Но вот освобождали значительно реже. Конечно, основная причина этого в 1940 г. — продолжавшийся по инерции до середины года процесс пересмотра дел 1937–1938 гг. Но все-таки объяснить значительную процентную разницу только этим обстоятельством невозможно. Была, полагаем, и некая специальная судейская установка в отношении к арестованным в западных областях, скорее всего, психологическая, — цель в самом общем виде виделась не в том, чтобы вынести более суровый приговор, а в том, чтобы осудить в принципе. Потому-то, с одной стороны, процент осужденных к сравнительно небольшим лагерным срокам (до 5 лет) в западных областях был выше, чем в остальных регионах СССР, а с другой, процент освобождений по судебным решениям, равно как и процент приговоров, не связанных с удалением осужденных из мест их постоянного проживания («принудработы», «прочие меры»), — намного ниже.

Мы полагаем, что в 1939–1941 гг. на территориях Западной Белоруссии и Западной Украины и аресты с предъявлением обвинения, и депортации, проведенные в административном порядке, были подчинены одним и тем же задачам. Первой из них была «советизация». Репрессии, с точки зрения власти, были хотя и не единственным, но необходимым (и традиционным) методом нивелирования социально-политического лица бывших польских земель со всей остальной территорией СССР. Специфика в западных областях заключалась в особой интенсивности репрессий. Борьба с «враждебными классами», «националистической контрреволюцией», «ликвидация кулачества» и т.д. — то есть все то, что делалось в «старых» регионах непрерывно в течение двадцати лет, здесь надлежало осуществить в самые сжатые сроки. Другая задача, вполне прагматическая и, может быть, важнейшая, резко увеличившая масштабы арестов и депортаций, состояла в необходимости (с точки зрения власти) провести генеральную чистку новых приграничных территорий от «неблагонадежного элемента» (или — «потенциально неблагонадежного») в условиях ясно осознаваемой предвоенной ситуации. Соединение этих двух задач и обусловило грандиозный размах репрессий на бывших польских землях, определило их характер и направленность. Не случайно такой высокий процент в репрессиях приходится на депортации — функционально именно они представлялись власти наиболее эффективным способом проведения чистки. Устрашение же было скорее естественным следствием массовой операции, чем ее основной задачей.

Проведенная операция была действительно массовой. Арестам и депортациям было подвергнуто более 400 тысяч человек, то есть по крайней мере 3% от общего числа жителей бывших польских земель. Более интенсивными за весь довоенный период советской истории были только репрессии эпохи коллективизации.

ЇаИМЕзАНИп: