Я вижу свою задачу не в том, чтобы показать инициирующую роль правительственной власти старой России в организации черносотенного движения и постоянное казенное покровительство ему, — об этом сказано и написано не так уж мало, — но показать губительную роль черносотенства для судеб российской монархии, несовместимость его с реально существующей государственностью. Несовместимость эта в области политической практики была разительной, несмотря на то, что государственная идея составляла основу платформы черносотенцев, объявлявших себя к тому же ее единственными защитниками.
       Как известно, первой официальной и массовой черносотенной организацией, получившей легальный статус после манифеста 17 октября 1905 г., открывшего возможность для существования политических партий, был Союз русского народа. Его возникновение было связано с инициативой высших чинов политической полиции, стремившихся создать массовую партию, которая должна была выглядеть как выразительница воли миллионов, представляющая все классы и свободная от аристократических, бюрократических и правительственных влияний, а на самом деле действовала бы под непосредственным контролем полицейских властей. За создание такой партии взялся П.И.Рачковский, мастер политического сыска и провокации, отстаивавший и применявший, как это было бы сейчас названо, — меры идеологического воздействия на различные слои населения. Когда незадолго до манифеста 17 октября начальник Петербургского охранного отделения полковник А.В.Герасимов [1, с.149-155] заговорил с Рачковским о желательности создания такого рода партии, Рачковский ответил, что уже приступил к этому. Затем, после манифеста, оба они на квартире Рачковского встретились с доктором А.И.Дубровиным, который и возглавил созданный Союз русского народа.
       Полицейская агентура буквально пронизала эту организацию во всех ее звеньях. Помимо опеки Рачковского и официального участия чинов политической полиции в ее руководящих органах, в нее, как и во всякую политическую партию (в особенности это относилось к партиям радикального толка), вводилась секретная агентура.
       Очень скоро, однако, обнаружилось, что Союз, как и погромно-антисемитская агитация, которую он сейчас же активно повел, были для режима палкой о двух концах. Уже к концу 1905 г. на 7 000 судебных дел о крестьянских беспорядках приходилось столько же дел о беспорядках противоеврейских, которые были по закону так же наказуемы, как и революционные выступления [2, с.153]. Крен государственного корабля вправо так же вредил нормальному его ходу, как и действия левых сил.
       В начале 1906 г. бывший директор Департамента полиции А.А.Лопухин сообщил председателю Совета министров С.Ю.Витте, что в помещении Департамента полиции на набережной Фонтанки, 16, в секретной маленькой типографии печатаются погромные листовки против поляков, армян и евреев [3, с.85-87]. Операция эта, затеянная по инициативе Рачковского, производилась под руководством жандармского ротмистра М.С.Комиссарова, встретившего революцию 1917 г. генерал-майором корпуса жандармов, а после нее активно участвовавшего в агентурной и провокационной деятельности ГПУ в эмигрантской среде. С.Ю.Витте, а особенно министр внутренних дел А.Н.Дурново сделали все от них зависящее, чтобы не допустить публичного скандала. Однако он все же возник в собравшейся весной Первой государственной думе. Ее депутат, бывший товарищ министра внутренних дел кн.С.Д.Урусов в свой ставшей знаменитой речи не только показал механизм провокации погромов, но и нарисовал, как он сам выразился, «оригинальную в смысле сохранения (правительственной) власти» как бы вторую ее структуру, параллельную официальной и гораздо более влиятельную в глазах представителей местных полицейских и судебных органов, для которых она-то и была самой «главной». Распространение воззваний, денег и негласных подстрекательских указаний шло, минуя регулярную полицейскую систему, через цепочки единомышленников, в среде которых были широко представлены и служащие жандармских (чаще охранных) отделений. Такая система лишала действенности указания МВД и губернаторов о предупреждении погромов. «Полицейские чины, — объяснял Урусов, — считали, что это так делается, для виду, для приличия, но что им лучше известны истинные виды правительства». «Погромы и междоусобная война, — говорил Урусов, — могут происходить и продолжаться вне зависимости от отношения к ним того или другого министра внутренних дел». «Главные вдохновители, — объяснял он, — находятся, очевидно, вне сферы воздействия министра внутренних дел... Я могу утверждать даже больше, а именно, что никакое министерство (речь идет о правительстве — Авт.), будь оно даже взято из состава Государственной думы, не сможет обеспечить порядок и спокойствие, пока какие-то не известные нам люди или темные силы, стоящие за недосягаемой оградой, будут хвататься за отдельные части государственного механизма и изощрять свое политическое невежество опытами над живыми людьми, производя какие-то политические вивисекции» [4, с.1129-1132].
       Самого царя Урусов, разумеется, не задел. По имени не назвал он и всесильного ген. Д.Ф.Трепова, которого после 17 октября Николай II приблизил к себе еще более, назначив дворцовым комендантом (Рачковский был перемещен на должность состоящего при Трепове «для исполнения ответственных поручений в области высшей политики»), но на дворцового коменданта Урусов указал совершенно недвусмысленно, назвав его вахмистром и городовым по воспитанию и погромщиком по убеждению.
       Встреченная общественностью как грозное и убедительное обвинение против режима, речь Урусова звучала и как предостережение для твердых и преданных сторонников монархического государственного строя. Урусов давал понять, что сама система инспирации погромной агитации черносотенцев, образ действий их организаций таили в себе угрозу сохранению власти регулярного правительственного аппарата царизма.
       В самом деле, в своих требованиях уничтожить все политические партии, кроме собственной, ради «объединения всех честных русских людей, верных долгу и присяге», черносотенцы оборачивали дело таким образом, что объединение осуществлялось бы скорее вокруг Союза русского народа, а не вокруг трона, хотя они говорили, что действуют «во имя веры, царя и отечества», и широко пользовались казенными деньгами. Союз особым циркуляром объявил, что «все состоящие на государственной службе русские граждане обязаны по долгу присяги быть по делам членами Союза русского народа» [5, с.93]. Содержался здесь и прямой выпад против правительства: «никакая разумная и уважающая себя власть не может ни в каком случае запретить кому бы то ни было из русских подданных и тем более состоящим на государственной службе открыто вступать в Союз русского народа». Это было направлено против правила, по которому членство государственных служащих в обществах и союзах могло быть начальством запрещено. Ясно, что задуманное Союзом подчинение ему всех государственных учреждений было для официальных инстанций недопустимо.
       Вообще традиционно неодобрительное отношение властей к общественным организациям любого сорта (особенно общероссийского характера) применительно к черносотенцам было, пожалуй, оправданным: они могли не только дискредитировать режим, но и подвергнуть его опасности, тем более, что располагая разветвленной сетью организаций, они активно вели свою деятельность в различных слоях населения — от крестьянства до студенчества — и были постоянным и действенным источником общественного беспокойства. С точки же зрения наиболее ответственных и государственно мысливших сановников, «смута» была одинаково вредна режиму независимо от того, слева или справа находился ее источник.
       Опасения вызывала и террористическая деятельность черносотенцев. Ее приходилось преследовать по закону, используя при этом высокие влияния, вплоть до высочайшего, для смягчения участи правых террористов. Но мало того. Направление их террора, обращенного, казалось бы, против врагов режима, в любой момент могло быть изменено самым неожиданным образом. Предметом их ненависти мог стать любой, чем-либо им не угодивший, независимо от истинного характера его деятельности и убеждений. Как считал Витте, покушение на него, организованное Союзом русского народа в 1907 г., по меньшей мере, не огорчило высшие власти. Но Союз мог этим не ограничиться. Страхи в официальных «верхах» перед образом действий собственного детища были вполне обоснованными, независимо от того, какой характер — осознанный или интуитивный — они носили. Действительно, профессор римского права Б.В.Никольский, один из самых интеллигентных среди руководителей Союза русского народа, недовольный политикой Николая II, размышлял на страницах своего дневника о цареубийстве [6, с.80].
       Была в действиях черносотенных союзов еще одна сторона, которая придавала ей в глазах некоторых из руководителей внутренней политики государства если не вовсе неприемлемый, то подозрительный характер. Связанные с полицией «союзники» широко практиковали провокацию — вплоть до того, что выпускали на церковные паперти собак со знаками Георгия Победоносца, приписывая это евреям.
       Между тем у некоторых из высших полицейских чинов существовало устойчивое предубеждение против политической провокации, носившее не только моральный характер, но и связанное с соображениями служебной целесообразности. Политическое преступление, совершенное агентом правительственной власти, — так рассуждали они, — может быть еще опаснее, чем дело рук революционеров. Особенно настороженное отношение вызывала литературная провокация, состоявшая в фабрикации пропагандистских изданий, анонимных или чаще всего от чужого имени, с целью дискредитировать их мнимого автора или иным образом воздействовать на читателя в угодном истинному автору смысле. Одним из наиболее известных и выразительных примеров такого рода были пресловутые «Протоколы сионских мудрецов», с помощью которых некоторые придворные интриганы и высокие полицейские чины, включая и упоминавшегося уже Рачковского, стремились оказать влияние в антисемитском духе не только на различные слои населения, но и на членов царствовавшего дома, включая самих монархов. Издательская деятельность черносотенцев была весьма тесно связана с литературно-полицейской провокацией, и на правительственную власть падала ответственность и вина за натравливание различных групп населения друг на друга.
       Но и помимо того, черносотенцы компрометировали власть уже самой своей связью с ней, будучи одиозными в глазах широких общественных кругов. Своей грубой требовательностью, опиравшейся на «высочайшую поддержку», они оскорбляли чинов администрации. Поэтому иногда «союзники» испытывали пренебрежительно брезгливое к себе отношение со стороны представителей власти. Этому способствовала и тесная связь Союза русского народа и других черносотенных организаций с уголовным миром, перенесение его приемов в сферу их политической деятельности. Так, председатель Гомельского отдела СРН А.Х.Давыдов, который в письме товарищу министра внутренних дел ген. П.Г.Курлову похвалялся тем, что «в самый разгар революции 1906 г., в январе, тряхнул жидовским Гомелем», совершил убийство безо всякой политической подкладки. При обыске у него нашли записки здравствовавших членов боевой дружины СРН о том, что они кончают жизнь самоубийством и просят в своей смерти никого не винить. Оказалось, что он отобрал эти расписки у боевиков, угрожая им убийством за измену делу Союза. Ни троеженство, ни справка Департамента полиции о том, что Давыдов «из честолюбия присваивает себе право разъяснять в каком ему удобно смысле обязательные постановления, вмешивается в распоряжения местных полицейских властей, городской думы и управы», — ничто не могло ему повредить. Курлов признал суд над Давыдовым «по политическим соображениям совершенно нежелательным», и дело было прекращено [5, с.376-377]. Курлов, как и назначенный в 1906 г. петербургским градоначальником свитский генерал В.Ф. фон дер Лауниц, принадлежали к покровителям «союзников» в отличие от московского градоначальника в 1906-1907 гг. ген. А.А.Рейнбота и начальника Петроградского охранного отделения ген. К.И.Глобачева, который во время мировой войны предостерегал против действий «неумеренно правых». Что же касается Лауница, то он стал неизменным патроном Союза русского народа и содействовал созданию при Союзе боевой дружины, которую он вооружил. Когда же начальник охранного отделения Герасимов предупредил градоначальника, что среди дружинников немало уголовников, «Лауниц за всех них стоял горой. Это настоящие русские люди, — говорил он, — связанные с простым народом, хорошо знающие его настроения, думы, желания. Наша беда в том, что мы мало с ними считаемся. А они все знают лучше нас...» [1, с.150].
       Вскоре Герасимову пришлось доложить П.А.Столыпину, что при обысках, производимых боевиками Союза русского народа по выдаваемым Лауницем удостоверениям, исчезают ценные вещи. Столыпин запретил Союзу русского народа вмешиваться в дела полиции. Но влияние «союзников» при дворе возрастало. Лауниц претендовал на место Столыпина. «Союз, приобретя силу, стал прожектировать градоначальнику», — писал Витте [7, т.3, с.402]. Министру приходилось считаться с «союзниками». Когда Лауниц предложил обезоружить революционеров путем скупки у них оружия, Столыпин отказал в деньгах. Лауниц добыл их откуда-то и с торжеством купил за 2000 руб. пулемет, который, как оказалось, был украден из ораниенбаумской стрелковой офицерской школы. Но вообще в течение 1906-1907 гг. Столыпин отпускал Союзу много денег. Когда «в выдачах произошла заминка» вследствие нелояльности «союзников», Дубровин обратился за посредничеством к Герасимову. «Я ему прямо сказал, — вспоминал он, — что я хотел бы ему помочь, но не знаю, как я могу это сделать, когда газета Дубровина »Русское знамя", не стесняясь, ведет резкую кампанию против Столыпина?" Дубровин уверял, что это недоразумение, клялся перед иконой. «Мой разговор со Столыпиным на это тему не принадлежал к числу особенно приятных, — продолжал Герасимов. — Он не хотел давать денег и говорил, что плохо верит в клятву Дубровина. В конце концов он уступил и распорядился о выдаче 25 тыс. руб. Деньги были выданы, а буквально на следующий день я прочел в »Русском знамени" одну из наиболее резких статей, направленную против Столыпина". Вызванный Герасимовым Дубровин лишь конфузился.
       «Союзники» вели интриги против Столыпина и в сфере большой политики. Дубровин, видевший в сельской общине один из самых надежных устоев самодержавного строя, заявлял, что столыпинская политика развития индивидуального замлевладения выгодна только жидомасонам, стремящимся поколебать самодержавный строй. Деятели Союза и связанные с ним сановники и придворные указывали Николаю II, что популярность Столыпина растет в ущерб царской, всячески порочили различные начинания и реформы премьер-министра. А Столыпину приходилось считаться с черносотенными организациями как влиятельной политической партией, поскольку они не только пользовались покровительством царя, но и смыкались с мощными силами дворянского консерватизма в Думе и за ее пределами.
       Именно эти силы добились политической смерти Столыпина еще до его убийства в 1911 г. Он не оставил воспоминаний, а потому трудно сказать, каково было его сокровенное мнение о черносотенном движении и его руководителях. Зато Витте дал в своих мемуарах пространные и яркие оценки черносотенства, важные потому, что они принадлежали наиболее значительному из сановников Российской империи, обладавшему великолепной политической проницательностью и большим государственным опытом. «Эта партия, — писал он о Союзе русского народа, — в основе своей патриотична, а потому при нашем космополитизме симпатична. Но она патриотична стихийно, она зиждется не на разуме и благородстве, а на страстях. Большинство ее вожаков политические проходимцы, люди грязные по мыслям и чувствам, не имеют ни одной жизнеспособной и честной политической идеи и все свои усилия направляют на разжигание самых низких страстей дикой, темной толпы. Партия эта, находясь под крылами двуглавого орла, может произвести ужасные погромы и потрясения, но ничего, кроме отрицательного, создать не может. Она представляет собою дикий нигилистический патриотизм, питаемый ложью, клеветою и обманом, и есть партия дикого и трусливого отчаяния, но не содержит в себе мужественного и прозорливого созидания. Она состоит из темной, дикой массы — вожаков — политических негодяев, тайных соучастников из придворных и различных, преимущественно титулованных, дворян, все благополучие которых связано с бесправием (народа — Авт.) и лозунг которых не мы для народа, а народ для нашего чрева. К чести дворян, эти тайные черносотенники составляют ничтожное меньшинство благородного русского дворянства. Это — дегенераты дворянства, взлелеянные подачками (хотя и миллионными) от царских столов. И бедный государь мечтает, опираясь на эту партию, восстановить величие России. Бедный государь... И это главным образом результат влияния императрицы» [7, т.2, с.272].
       Другие отзывы Витте в воспоминаниях не совпадали с вышеприведенным лишь в том отношении, что даже тени симпатии к черносотенцам не отражали, хотя в своей государственно-политической практике он относился к ним с большой осмотрительностью. «Нужно вообще сказать, — писал он, — что если в левых партиях и есть негодяи, то во всяком случае негодяи эти большей частью все-таки действуют принципиально, из убеждений, но не из-за корысти, не из-за подлости, но кажется, во всем свете, во всяком случае в России, большая часть правых деятелей — негодяи, которые делаются правыми, и действуют будто бы ради высоких консервативных принципов, а на самом деле преследуют при этом исключительно свою личную пользу. Так что, я мог бы в этом отношении сказать такую формулу: негодяи из левых, совершая гадкие дела, совершают их все-таки большей частью из принципа, из идеи, а негодяи из правых совершают гадкие дела всегда из корысти и из подлости, что мы видим и теперь в России.
       Большинство из правых, прославившихся со времен 1905 г., со времени революции, как, например, Дубровин, Коновницын, Восторгов и сотни подобных лиц, все это полные негодяи, которые под видом защиты самодержавия государя и русских начал исключительно преследуют свои личные выгоды и в своих действиях не стесняются ничем, идут даже на убийства и на всякие подлости" [7, т.1, с.282-283].
       «Они ни по приемам своим, ни по лозунгам (цель оправдывает средства), — характеризовал он черносотенцев, — не отличаются от крайних революционеров слева, они отличаются от них только тем, что революционеры слева — люди, сбившиеся с пути, но принципиально большей частью люди честные, истинные герои, за ложные цели жертвующие всем и своей жизнью, а черносотенцы преследуют в громадном большинстве случаев цели эгоистические, самые низкие, цели желудочные и карманные. Это типы лабазников и убийц из-за угла. Они готовы совершать убийства так же, как и революционеры левые, но последние большей частью сами идут на этот своего рода спорт, а черносотенцы нанимают убийц; их армия — это хулиганы самого низкого разряда... государь возлюбил после 17 октября больше всех черносотенцев, открыто провозглашая их как передовых людей Российской империи, как образцы патриотизма, как национальную гордость. И это таких людей, во главе которых стоят герои вонючего рынка, Дубровин, граф Коновницын, иеромонах Иллиодор и проч., которых сторонятся и которым во всяком случае порядочные люди не дают руки» [7, т.3, с.42-43].
       Что Николай II оказывал черносотенцам свое покровительство — совершенно бесспорно. Без этого черносотенное движение просто не могло бы существовать, по крайней мере в тех формах, которые оно приняло. Так, готовя свои политические убийства, руководители «союзников» твердо обещали террористам на случай ареста и суда царское помилование, и у них были для этого основания. Известный разоблачитель политической провокации В.Л.Бурцев считал Николая II антисемитом по наследству от отца. Известны такие фразы царя, которые могли означать лишь его сочувствие погромам. Но вместе с тем долг главы государства не давал ему исключить уголовную ответственность за них, заставлял его пресекать крайности черносотенных действий. В 1906 г. ему снова были представлены «Протоколы сионских мудрецов» (на сей раз они поступили от В.Ф.Джунковского, тогда Московского губернатора, впоследствии генерала, товарища министра внутренних дел, одного из руководителей политической полиции в империи, а затем сотрудника ОГПУ-НКВД). «Чтение Протоколов произвело очень сильное впечатление на Николая II, — рассказывал ген. Глобачев. — На полях представленного ему экземпляра он делал пометки предельной выразительности: »Какая глубина мысли", «Какая предусмотрительность!», «Какое точное выполнение своей программы!», «Наш 1905 год точно под дирижерством мудрецов!», «Не может быть сомнений в их подлинности», «Всюду видна направляющая и разрушающая рука еврейства» и т.д.". Многие чины заграничной агентуры получили от восхищенного царя ордена и денежные награды.
       Однако когда ярые антисемиты Н.Е.Марков-2-й и адвокат А.С.Шмаков обратились в Министерство внутренних дел за разрешением широко использовать «Протоколы» «для борьбы с воинствующим еврейством», история бытования фальшивки приняла несколько другой оборот. Столыпин под влиянием Лопухина приказал произвести секретное расследование о происхождении «Протоколов» двум жандармским офицерам, профессионалам политического сыска высокого класса. «Дознание, — рассказывал Глобачев, — установило совершенно точно подложность Протоколов и их авторов. Столыпин доложил все Николаю II, который был глубоко потрясен всем этим. На докладе же правых о возможности использовать их все же для антиеврейской пропаганды Николай II написал: »Протоколы изъять. Нельзя чистое дело защищать грязными способами" [8, с.105-106].
       Когда же в октябре 1906 г. Совет министров под председательством Столыпина решил отменить некоторые ограничения в правах для евреев, царь после долгих размышлений этого решения не утвердил. «Несмотря на вполне убедительные доводы в пользу принятия положительного решения по этому делу, — писал он Столыпину, — внутренний голос все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя. До сих пор совесть моя никогда меня не обманывала и в данном случае я намерен следовать ее велениям. Я знаю, Вы также верите, что сердце царево в руках божиих. Да будет так. Я несу за власти, мною поставленные, великую перед богом ответственность и во всякое время готов отдать ему в том ответ» [9, с.199].
       Амбициозность лидеров «союзников», их склонность к политическому хулиганству и даже бесцеремонности в обращении с самим царем иногда шокировали его, человека строгого воспитания, в соответствии с традицией ревниво относившегося к соблюдению этикета. Так, однажды он отвернулся от В.М.Пуришкевича, позволившего себе дать ему совет относительно разгона Думы, когда он сам уже решился на это.
       Но по мере приближения режима к его февральскому краху 1917 г. «союзники» оказывали все более активное и успешное влияние на царя и царицу.
       Сыграла ли политика «союзников» свою роль в гибели монархии? Представляется, что роль эта несомненна. Она заключалась прежде всего в том, что их неустанная деятельность по организации верноподданических адресов и телеграмм способствовала политическому ослеплению царской семьи. Николай II и Александра Федоровна всерьез считали, что «простой народ» всецело предан царизму, что основная опасность, угрожающая режиму, исходит от думской либеральной оппозиции. Царизм хотя и готовился к подавлению революционных выступлений масс, до самого конца не верил в реальность угрозы, которая оказалась для него роковой. Царизм субсидировал «союзников» как бы специально для того, чтобы быть ими обманутым.
       Еще больший вред нанесли «союзники» старому режиму компрометацией и вульгаризацией монархической идеи, единственными носителями которой они себя с крайней непримиримостью и воинственностью объявляли. Между тем черносотенный монархизм далеко не во всем придерживался русла общемонархической идеологии. Употребляя уже приводившееся выражение начальника Петроградского охранного отделения Глобачева, «союзники» были «неумеренно правыми». В самом деле монархизм как течение был гораздо шире, и отнюдь не сводился к той оголтелой губительной для монархии форме, которую навязывали окружающим «союзники».
       Монархистами были ведь и многие лидеры объединявшего оппозицию прогрессивного блока, считавшие, что его политика, трансформировав царизм, обеспечит существование монархического строя. Что же касается министров, поднявших «бунт» против принятия царем на себя верховного главнокомандования, и великих князей, понимавших необходимость уступок как непреоборимое веление времени, то они руководствовались исключительно интересами сохранения режима. А черносотенцы демонстрировали свой карикатурный монархизм и, непререкаемо осуждая все другие возможные его формы, усиливали антимонархические настроения, как и эффективность антимонархической пропаганды. «Союзники» приносили политический вред не только царизму, но и широкому спектру консервативных сил, объявляя единственно возможной свою интерпретацию не только монархической, но и связывавшейся с ней русской национальной идеи. И все это делалось за казенный счет...

Литература