Положение в лагере бороздиновцев под Кизляром в октябре 2005 года. Продолжение дневника Саида Магомедова

11.11.2005

В лагере беженцев «Надежда» стало холодно в палатках, и люди начали утеплять свои жилища: кто-то камышом, кто-то шифером. Уже потеряв надежду на то, что кто-нибудь подарит им утепленные палатки или разместит их в Дагестане в каком-то помещении, беженцы в лагере начали самостоятельно перестраивать свое жилище. Они решили зимовать на этом поле. Многие заготовили дрова. Им бы хотелось протянуть электричество. Но кто позволит сделать это? Такое ощущение, что они вообще никому не нужны.
В конце октября беженцы из ст. Бороздиновской получили ответы из нескольких федеральных структур и военной прокуратуры. Федеральные структуры (администрация Президента, ЮФО) пишут, что они передали заявление в генеральную прокуратуру РФ с просьбой расследовать дело о событиях 4 июня. Военная прокуратура объединенной группировки войск по проведению контртеррористической операции на Северном Кавказе от 22.07.2005 г. пишет: «По событиям 4 июня 2005 г. в станице Бороздиновской прокуратурой Шелковского района ЧР возбуждено уголовное дело по признакам преступлений, предусмотренным ст. 105, ч. 2 п. «ж» (Убийство, совершенное группой лиц, группой лиц по предварительному сговору или организованной группой); ст. 126, ч. 2, п.п. «а», «г», «ж», (Похищение человека группой лиц по предварительному сговору с применением оружия или предметов, используемых в качестве оружия в отношении двух или более лиц); ст. 167, ч. 2 (Незаконное лишение человека свободы) УК РФ. Настоящее уголовное дело принято к производству следственным отделом военной прокуратуры ОГВ (с). Уголовному делу присвоен № 34/00/13-00».
Как проходит расследование, ни беженцам, ни нам не известно.
Как рассказал Магомед, старший лагеря: «Мы несколько раз ездили в Махачкалу в правительство Республики Дагестан, чтобы они помогли нам получить компенсацию за жилье, которое мы были вынуждены бросить в Бороздиновке, в Чечне. Сначала нам говорили, что постараются помочь, а в последний раз сказали, чтобы мы не беспокоили их больше - они не могут нам помочь. Около ста наших школьников не ходят в школу.
Мы обратились в Федеральную миграционную службу России с просьбой выплатить нам срочно компенсацию по 510 постановлению правительства РФ, чтобы мы смогли до наступления зимы обустроиться где-нибудь. Просили, чтобы у нас оперативно приняли ходатайство о присвоении статуса вынужденного переселенца, как бежавшим от массового насилия и пыток.
Мы обращались к министру образования России, чтобы он помог нашим детям посещать школу в Дагестане. Две недели назад приезжали заместители министра образования Чеченской Республики и спрашивали нас, что мы хотим от них. Убедившись, что мы не возвратимся в Чечню и детей своих туда в школу не пустим, они не стали предлагать ничего. А мы просили, чтобы хотя бы одну палатку поставили и организовали учебу самых младших классов. Обещали приехать через неделю.
Наши дети являются свидетелями геноцида и массового насилия в станице 4 июня над их родителями и родственниками. Многие из них находились в тот день в школе под пытками и унижениями. Они подвержены психологическим расстройствам и стрессу. Поэтому мы обратились в посольства нескольких стран с просьбой организовать группе наших детей культурно-экскурсионную поездку в их страну на несколько дней в целях реабилитации детей. Это посольства Канады, Франции, США, Германии и еще несколько.
Об одиннадцати похищенных 4 июня односельчанах нет никаких известий. Военная прокуратура не дает нам ответа на вопрос: «Были ли останки костей, которые мы собрали на месте одного из сожженных домов в Бороздиновке и передали в прокуратуру, человеческими?» Если они были человеческими, то нам понятно, что именно там сожжены наши односельчане. Однако мы до сих пор не имеем никаких результатов экспертиз и проверок. Мы думаем, что прокуратура намеренно затягивает дело и скрывает подробную информацию о ходе расследования. Мы обратились в Комитет по правам человека ООН в России, Комиссару по правам человека Европейского Совета. Но ответа от них тоже не дождались. С начала сентября прокуратура переместилась в воинскую часть в городе Кизляре, туда по одному забирают бороздиновцев для допроса».
По-прежнему неорганизованна доставка воды в лагерь: ее беженцы носят в ведрах, добывая из колодца, расположенного за двести метров. Ее не хватает на все нужды беженцев, поэтому они вырыли колодец в поле глубиной более двух метров. Но вода оттуда не годится для пищи: она мутная, ею можно только стирать. Спускаются в колодец по ступеням; кругом открытое пространство и в воду может попасть грязь и зараза, став причинами инфекций.
Врачей в лагере не бывает. Если кто-то тяжело заболел, то стараются с помощью местных жителей, уговоров и денег положить его в больницу в Кизляре.
Пища у беженцев скудная, хотя они не голодают. Им помогают деньгами и продуктами родственники и односельчане, проживающие в селах Кизлярского района. Но дети, по-моему, недоедают и лишены многих необходимых для их возраста продуктов питания. Поэтому многие из них живут у родственников и знакомых в селах Кизлярского района.
О возвращении в Чечню беженцы не думают, говоря, что это чревато новыми унижениями, пытками и местью за их свидетельские показания прокуратуре. Они все еще надеются, что, как этническим дагестанцам, им окажет помощь в жилищном обустройстве правительство Дагестана. Беженец Абдула рассказывает: «Когда в июне мы поселились здесь на поле, к нам приезжал заместитель правительства Дагестана и сказал, что они не могут нам выделить землю, говорил, что в Дагестане сотни сел находятся в оползневой зоне, что своих негде размещать, что каждый клочок земли на счету… Я в это время подумал: «Наверное, оползни в ваших душах происходят, которые рушатся, когда речь идет о простых людях, попавших в беду». Так обидно чувствовать, что ты никому не нужен. Я всегда думал, что Дагестан - это всегда приют, опора в трудную минуту, что это что-то близкое, родное.
Недавно я ездил в гости к родственнику в Кочубей. Кругом столько земли, столько степей свободных, едешь, едешь, ни конца, ни края не видно. Ехал и думал: «Неужели в этой бескрайней и широкой степи не нашлось бы места для сотен семей бороздиновцев?»».
Пожилая женщина Зухра, у которой 4 июня похитили мужа, рассказывает: «Мы с мужем работали в огороде на прополке. Наш огород граничит с территорией сельской школы. Мы увидели, что со стороны Шелковского района прибывают колонны военной техники и сворачивают к школе. Все машины поставили в колонну около школы, солдат построили и долго объясняли им что-то. Потом почти все разошлись по селу. Они были без масок. Я увидела, как Ахмеда, сына Абдурахмана, закинули в УАЗик-«буханку» (имеется в виду УАЗ-452) и увезли к школе.
Мы поняли, что в селе происходит что-то непонятное, испугались и пошли домой. Около дома к нам подошли двое вооруженных людей в очках, в камуфляжной форме и сказали, что проводится паспортная проверка. Они проверили наши паспорта, хотели уйти, потом вернулись и забрали моего мужа - с паспортом, пожилого человека. Вместе с ним забрали соседа Магомеда и его сына Хизира, сказали, что в школе их документы проверят через компьютер и отпустят. В школу их увели пешком.
Через некоторое время я тоже подошла к школе. В это время туда подвозили всех мужчин из села на УРАЛах и УАЗиках.
Было начало пятого вечера. Временами стреляли из автоматов. Вскоре в селе стало темно из-за дыма, который специально создавали военные.
Около школы уже стояли женщины, чьих мужей и сыновей забрали, и тихо плакали. Всех подвозимых выгружали на заднем дворе школы. Шел дождь. Я и другие женщины стояли около дороги неподалеку. Что творилось во дворе школы, мы не видели, туда никого не подпускали.
Женщин здесь было много, нас постоянно отгоняли, стреляя в воздух. Вооруженных солдат было не меньше трехсот человек. Они окружили не только село, но и весь окрестный лес, въезд и выезд из села. У них было два БТРа, которые сразу подъехали к школе и больше оттуда не трогались. До восьми часов вечера я ждала там, потом стало возвращаться стадо, и я пошла домой доить коров. Я передала куртку своего мужа соседке, чтобы она отдала ему, если его отпустят.
Было уже темно, когда я подоила коров и ушла к соседям. К дому подъехали на машине шесть-семь человек и вызвали меня. Они стреляли в воздух и под ноги, толкали автоматом и завели меня в мой дом во внутреннюю комнату. Окружили и говорят: «Мы сейчас расстреляем тебя, почему ты не бежишь по команде?» Я хотела сказать «Стреляйте!», но подумала, что тогда действительно могут просто расстрелять, и молчала в страхе. Я поняла, что они собираются сжечь дом и решают, как со мной быть. Вдруг старший из другой комнаты что-то крикнул, и меня вытолкали на улицу, кричали: «Беги, а то расстреляем». Опять стали стрелять в воздух и под ноги. Бежать я не могла, ноги от страха не слушались, около дороги я упала и потеряла сознание.
…Когда очнулась, дом уже догорал. В селе все было тихо. Я зашла к кому-то, попросила фонарик и пошла в школу, чтобы посмотреть, есть ли там муж. Там не было никого - ни живых, ни мертвых.
В селе горели еще два дома.
На другой день мне кто-то передал паспорт мужа, сказав, что нашли в школе, в спортзале. С тех пор о нем нет никаких известий».
***
Когда я собрался уходить, уже наступали сумерки. Издалека донесся голос муэдзина, призывающий к вечерней молитве. Женщины в лагере начали готовить пищу к разговению, так как днем все постятся. На лагерь опускалась темная южная ночь, и группа жалких и несчастных людей, потерявших своих близких в тот страшный июньский день, незаметно растворялись в наступающей темноте.